../../Существование и деятельность в определении ценностного отношения. 2.3

Глава 2. Философские дискурсы деятельности

§3. Альтернатива деятельности и бытия в советской философской литературе

В многообразии теорий деятельности нельзя обойти то специфическое отображение соотношения бытия и деятельности, которое было обозначено в отечественной философской литературе, вобравшей главным образом идеи марксизма и деятельностной психологии. Если отбросить апологию активизма и научного познания, обеспечивающего преобразовательную деятельность, а также просто идеологическую форму развития философских идей в советской философской литературе, то можно выделить некоторые положения, достаточно определенно объясняющие суть соотношения человеческой деятельности и бытия. Идеи К. Маркса, соединенные с разработкой деятельного принципа в психологии, где наряду с работами Л.С. Выготского и А.Н. Леонтьева большое значение имели зарубежные исследования (Ж. Пиаже, Дж. Брунер), трактовались в направлении превращения деятельности не просто в объяснительный принцип, но в онтологию истории, культуры, человека, где деятельность мыслилась аналогично субстанции. Смысл жизни человека тогда совпадает со смыслом деятельности. Сущность человека - это способность действовать и включенность посредством этой способности в социально-исторически определенные формы деятельности. Существование человека суть не пассивное пребывание и аффицированная всем сущим страдательность, а деятельная активность преобразования сущего, то есть существование есть в собственном смысле действие, система действий, и оно именно «есть» только в акте действия.

Так, Л.С. Выготский, исследуя становление человеческой психики в онтогенезе, вскрыл источники употребления орудий и человеческой речи, полагаемых в его концепции двумя основными культурными формами поведения человека. Исходя из понятия системы активности, введенного Г. Дженнингсом для обозначения способов и форм поведения (активности), которыми располагает каждое животное в силу обусловленности определенными органами и организацией, Л.С. Выготский приходит к выводу о доминировании орудийной деятельности человека, расширяющей его систему активности в неограниченном диапазоне возможностей. В онтогенезе оперирование орудиями не дает завершиться в биологическом смысле системе активности человеческого существа, обгоняя и надстраиваясь над ней в собственной процессуальной логике. «Всё своеобразие перехода от одной системы активности (животной) к другой (человеческой), совершаемого ребёнком, заключается в том, что одна система не просто сменяет другую, но обе системы развиваются одновременно и совместно: факт, не имеющий себе подобных ни в истории развития животных, ни в истории развития человечества. Ребёнок не переходит к новой системе после того, как старая, органически обусловленная система активности развилась до конца. Ребёнок не приходит к употреблению орудий, как примитивный человек, закончивший своё органическое развитие. Ребёнок переступает границы системы Дженнингса тогда, когда сама эта система находится ещё в начальной стадии» [ 1].

Собственно человеческие психические функции предстают изначально деятельными функциями, опережающе и направляюще доминирующими по отношению к системе биологической активности человеческого существа. Представление специфики человеческого существа здесь близко к пониманию необходимого значения системы действий, компенсирующих недостаточность человека в учениях П. Альсберга и А. Гелена. Но акцент сделан на положительном предопределении специфики человека социальной значимостью употребления орудий и включенностью человека в социальное общение. Становление речи и мышления в онтогенезе происходит в особой системе активности, транслируемой культурой, и задача психологического исследования онтогенеза заключается в особом сопоставлении биологической системы активности, становящейся системы человеческой активности ребенка и культуры как системы форм деятельности, в которую и включается человек.

Этот подход впоследствии был далеко расширен за рамки психологии и, соединенный с идеей К. Маркса о фундаментальном значении деятельности в социально-историческом процессе, привел к тому, что деятельность стала рассматриваться как начало, из которого можно вывести сознание человека, вообще все основные свойства человека. Вместе с тем, в деятельном подходе к пониманию человека, как он осуществлен в советской философской литературе, присутствует более или менее явно дилемма: либо в деятельном объяснении человека и культуры исходить из способности человека к деятельности, а стало быть, из его существования, бытия особым сущим; либо исходить из сложившейся и развивающейся системы деятельности, формы которой закреплены системой общественных отношений.

Первая сторона этой дилеммы деятельного подхода наиболее философски обоснованно была выражена С.Л. Рубинштейном. Он не покидает деятельного подхода, но, вместе с тем, глубоко понимает необходимость его совмещения с экзистенциальной природой человека, проблемой человека быть в бытии и самоопределять себя в нем. Правда, С.Л. Рубинштейн и само бытие стремится определить через понятия, раскрывающие содержание деятельности. «Исходно существуют не объекты созерцания, познания, а объекты потребностей и действий человека, взаимодействия сил, противодействия природы, напряжение» [ 2].

Изначально в определенность бытия вводится субъект-объектное отношение, действие и сопротивление, природа как чуждо противостоящая человеку, а сам он детерминируем потребностями, чувственно-предметной практикой. Но С.Л. Рубинштейн глубоко понимал возникающий отсюда отрыв человека от бытия. «Человек как субъект должен быть введен внутрь, в состав сущего, в состав бытия и, соответственно, определен круг философских категорий» [ 3]. Характерно, однако, что С.Л. Рубинштейн бытие и сущее отождествляет, хотя раздельно употребляет эти понятия. Но в отличие от господствовавшего в то время отождествления бытия и объективной реальности С.Л. Рубинштейн видит исходность бытия для постановки вопроса об объективной реальности: «Проблема познаваемости бытия, соотношения познающего и бытия как объективной реальности встает после введения человека в состав сущего, бытия; познание совершается внутри него. Самопознание как открытие бытия - это не акт сознания, не только деятельность сознания человека, а в силу участия в нем практики - способ, модус существования человека по отношению к бытию» [ 4]. Открытие бытия как способ существования человека - это положение выводит за рамки представления о человеке как существе исключительно деятельном и косвенно указывает на то, что, несмотря на доминирование деятельностного подхода, С.Л. Рубинштейн видел область самостоятельной проблематики бытия для философии и психологии. Хотя трудно судить, насколько в этой проблематике, раскрываемой категориально, могла быть представлена уникальность человеческого существования, проблема самоопределения человека в бытии отчетливо дифференцировалась от предопределенности привходящими обстоятельствами: «Специфика человеческого способа существования заключается в мере соотношения самоопределения и определения другим (условиями, обстоятельствами), в характере самоопределения в связи с наличием у человека сознания и действия» [ 5]. Положительным в экзистенциализме С.Л. Рубинштейн видел защиту «первоначального права существования применительно к человеку» [ 6], а к числу неудовлетворительных положений экзистенциализма относил разрыв сущности и существования, резкое их противопостановление и абсолютизацию существования. «Мир, в котором живет человек, - это только шатер, который он сам над собой сооружает» [ 7], - так характеризует С.Л. Рубинштейн экзистенциализм М. Хайдеггера. И в этой оценке отчетливо видно действие деятельного подхода в направлении представления онтологии в качестве предметного учения о мире и человеке, даже при условии включения человека в бытие и понимание трансцендентности бытия по отношению к мышлению, эксплицирующему понятия о бытии. Этот почти неуловимый в логике понятий уход в представляющее мышление от бытийного при анализе проблемы бытия обусловлен невербализуемой предпосылкой, актуализировать панораму бытия, картину бытия, бытие как все-таки предмет, сущность.

Между тем, даже если оставить в стороне вопрос, мыслил ли сам М. Хайдеггер экзистенциально, а такой вопрос не может иметь ответа в отношении любого мыслителя, то все-таки М. Хайдеггер создает не картину бытия, не панораму, не категориальную схему, а одну из возможных пропозициональных функций мышления о бытии, помещенного в бытие, с тем чтобы со-философствуя с М. Хайдеггером некое бытие-в-мире устремилось к раскрытию уникальности собственного существования. При этом мир деятельности и основанная на научном познании картина сущего, как и общение, никуда не исчезают. Сооружается не шатер над собой, осуществляется движение от понимания сущего и самопонимания субъекта деятельности к актуализации переживания собственного существования и самопонимания в раскрытии принципа существования всего сущего.

Именно деятельность в ее ведущей специфической определенности преобразования природы, общества, человека полагается С.Л. Рубинштейном необходимым условием и одновременно тем, ради чего осуществляется познание бытия человеком. Отсюда возникает противоречие реализации безусловного основания философии вообще, отчетливо формулируемое С.Л. Рубинштейном: «Нужно для всего сущего признать приоритет аспекта бытия над аспектом сущности» [ 8]. Противоречие реализации этого принципа образуется движением мысли, принимающей человека в его определяющей специфике способа быть открытым бытию, но вместе с тем полагающей, что «исходное утверждение бытия - это испытание и принятие бытия человеческим существом как объекта его потребностей и действий» [ 9]. Как объект потребностей и действий человека может испытывать себя только сущее в качественной определенности природных и искусственных предметов, знаков языка, связи психических процессов с ситуациями взаимодействия с предметами, процессом общения и т.д., то есть сущее, фрагментарно разорванное, локальное и требующее своим испытанием как раз нахождения сущности во всем этом многообразии. Существование этого сущего как исходная целостность, выходящая за все определенности, производимые потребностями и действиями, и превосходящая любое богатство сущности, познанной из деятельности, как раз отрицается. Вопреки деятельному подходу можно сформулировать следующий тезис: деятельность во всех ее формах открывает существование через его отрицание (подробнее гл.3, §1). То есть без деятельности, без того, чтобы быть деятельным существом, человек не может открыть это свое «быть» в бытии, но это открытие состоит в негативности, что в абстрактном категориальном плане было обосновано Г. Гегелем, а для бытийного мышления это абстрактное объяснение имеет значение аналогии. Дилемма выведения деятельности из субъекта или из самой системы деятельности есть обозначение позиций внутри деятельностного подхода: исходить из бытия (правда, сведенного к человеку - субъекту) или исходить из активности небытия, то есть чистой процессуальной формы деятельности, превращающей все в инобытие.

К.А. Абульханова-Славская, следуя линии, философски обоснованной С.Л. Рубинштейном, пишет, что «анализ деятельности методологически ошибочно начинать с нее самой, т.е. рассматривать ее как некоторую данность, некоторую простую нерасчлененную целостность» [ 10]. Необходимо исследовать деятельность с этой точки зрения исходя из сущности деятеля, учитывая этап «превращения способности действовать в осуществляемую деятельность» [ 11]. Поэтому исследование деятельности как ее совершение по логике предмета, специфики образа человеческого действия, универсальной целостности общечеловеческой деятельности, диалектики опредмечивания и распредмечивания, моментов целеполагания и идеальности необходимым исходным основанием, с точки зрения К.А. Альбухановой-Славской, должно иметь конкретную систему связей и отношений жизнедеятельности личности, кооперированных или опосредованно связанных общественными отношениями индивидов. Приоритетность категории субъекта в исследовании деятельности в сравнении с иными ее элементами и их связями указывает на стремление реализации марксистской идеи органического единства подлинно человеческой деятельности с гармонично развивающимся общественным бытием. К.А. Альбуханова-Славская показывает доминирование в советской философской литературе ориентации на субъект деятельности в ее анализе: «В работах Ю.Н. Давыдова подчеркивается социальный, то есть конкретно исторически меняющийся характер соотношения человека с предметным миром, а не самая форма предметности; в трудах В.А. Лекторского предметность выступает моментом в диалектике субъекта и объекта, носящей исторический характер, а потому ведущей к пониманию исторического развития субъекта; в книгах С.Л. Рубинштейна и в философском и в психологическом плане подчеркивается творческая активность, а не только предметные характеристики его деятельности. Э.С. Маркарян привлекает внимание к изменчивости человеческой деятельности» [ 12].

Однако и вторая сторона дилеммы деятельностного подхода к исследованию человека и деятельности достаточно развита в советской философской литературе. Нет недостатка в определениях и исследовании деятельности как особой системы, захватывающей своей целостностью субъекта на правах элемента, определяемого целостностью. К.А. Альбуханова-Славская критикует Г.П. Щедровицкого, ярко и рельефно представляющего позицию доминирования системы деятельности над ее субъектом и необходимости встраивания всей жизнедеятельности человека, его мировоззрения, образа жизни, поступков, общения и т.д. в систему деятельности. Г.П. Щедровицкий критикуется с позиций возможности понимать деятельность как саморазвитие индивида в бытии.

Но Г.П. Щедровицкий как раз и имеет в виду порабощение индивида деятельностью посредством растворения бытия в деятельности. Бытие индивида лишь средство помещения индивида в систему деятельности на правах ее функции - вот суть позиции Г.П. Щедровицкого. И он прав по онтологическому существу этого внутридеятельного спора. Однако он своей правотой показывает ущербность инобытия, в котором разворачивается человеческое существование, структурированное деятельностью. Все, что пишется о развитии личности в деятельности, о «воспитании, самовоспитании, ее совершенствовании» [ 13] или о «способности творческого отношения к свободному времени своей жизни, развивая себя как общественного субъекта» [ 14], и прочее положительное значение деятельности, лишь упорядочивает избранную предустановленность положительной ценности деятельности, но не соответствует тенденции изменения ее онтологической роли в изменении открытости бытию самопонимания человека, в расколе существования человеческого я, в потере уникальности отдельного человеческого существования и т.д.

Позитивно-нравственная устремленность понимания деятельности из ее субъекта есть нравственная правда марксистского подхода, который в советской философской литературе условно можно назвать линией С.Л. Рубинштейна и К.А. Альбухановой-Славской. Но эта нравственная правда не соответствует онтологической истине: вопреки тому, чтобы человек саморазвивался и обогащал культуру в системе общечеловеческой деятельности, эта деятельность, приобретая черты целостной глобальности к концу ХХ столетия безраздельно порабощает человека (преимущественно он субъект-приспособленец), но главное, разрушает человеческую культуру, критерии «человеческого», так как стремительно растут не столько количественно, сколько качественно техническая, технологическая, информационно-научная предопределенность человеческого существа в сравнении с социально-культурными, ценностно-бытийными компонентами, которые теоретически стремятся удержать сторонники субъект-деятельного подхода.

Г.П. Щедровицкий разрабатывал теорию того феномена, который можно назвать новой технологической субъективностью человека. Технологическая субъективность стала необходимой в условиях подчинения человека глобальной деятельности. Г.П. Щедровицкий видел глубокую связь его методологических исследований становления операциональных структур мышления в онтогенезе, исследований коллективной мыследеятельности с исследованием самой включенности этих исследований в глобальную человеческую деятельность. Он писал: «Предмет методологии как науки принципиально отличен от предмета всех других конкретных наук; это - деятельность познания, мышления, или, если говорить более точно, вся деятельность человечества, включая сюда не только собственно познание, но и производство» [ 15]. В теории деятельности, рефлексивно определяющей свое особое место методологической мета-деятельности во всей совершаемой человечеством деятельности, наиболее ясно выражено обособление собственной внутренней логики «мы-субъекта деятельности», пронизывающей все содержание самопонимания человека в мире, определенном законами самой деятельности.

Направление исследований, связываемое в России с именем Г.П. Щедровицкого, вышло за рамки узкогносеологического видения значения операций для человеческого мышления у П. Бриджмена или психологической, социально-ориентированной интерпретацией значения деятельности у Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева, К.А. Альбухановой-Славской и др. Г.П. Щедровицкий в особой обособленности деятельности и обособленности ее исследования, исходя из нее самой, выразил одну из важнейших граней нового положения человека в мире: человек все более зависим от глобальной деятельности человечества, он все более самоконструирует себя мыслящим, помещенным в социальную и технологическую среду посредством извне приходящих, но явленных внутренней структурированностью языка и мышления схем деятельности, фиксирующих чистую процессуальность и пустую форму активности. Социально-культурное содержание человеческого сознания, содержание любых понятий, любых знаний, самосознание сводятся к операциональной позициональности, саморазвивающейся системе действий в непрерывном конструировании потенциально бесконечной идеальной сферы саморефлексии одних моделей действий относительно других. В педагогических работах Г.П. Щедровицкого отчетливо делается акцент на освоении в обучении операционально-деятельных схем, а предметное содержание обучения определено ими и, безусловно, вторично.

Автору этих строк довелось присутствовать на нескольких семинарах Московского Методологического кружка (ММК), организованного Г.П. Щедровицким в 60-е годы и длительное время в той или иной форме функционировавшего в качестве практического воплощения методологии как общей теории деятельности в составе объективнореально совершаемой деятельности. Психологическая атмосфера ММК была пронизана пониманием присутствующими своей включенности во взаимодействие с остальными участниками таким образом, что независимо от обсуждаемого содержания темы, пусть даже это будет сама методология, каждый есть элемент здесь совершаемой Деятельности, а ее смысл превосходит все те конкретные суждения, мнения, реакции, нравственные оценки слушателей, из которых складывается доминирующая над всеми этими моментами процессуальность происходящего.

Г.П. Щедровицкий понимал методологическую мыследеятельность в качестве нового этапа развития собственно системы общечеловеческой деятельности и концепций, рационализирующих и обслуживающих деятельность. Он полагал, что на смену субъект-объектной схеме осуществления и понимания деятельности, оформившейся примерно с начала XV века и рационально концептуализированной в Новое время, во второй половине ХХ века приходит принципиально иная схема, основанная на системодеятельностном подходе. Системодеятельностный подход «в задании основной организационной структуры мышления исходит не из оппозиции «субъект-объект», или, в более специфических терминах, не из оппозиции «исследователь - исследуемый объект», а из самих систем деятельности и мышления, из тех средств и методов, той техники и технологии, тех процедур и операций и, наконец, тех онтологических схем и представлений, которые составляют структуру мыследеятельности - МД (в частности исследовательской) и задают основные формы ее организации» [ 16].

Исследовать и понять деятельность можно, с точки зрения Г.П. Щедровицкого, только исходя из целостности деятельности, которая по сути надсубъектна, а потому, познаваемая из субъекта, она дана частично, расчлененно (субъект-объект, потребности - интересы, средства - цель - результат и т.д.), а значит не как система, какой на самом деле она является во всей совокупности видов деятельности, наук ее обслуживающих, преемственных и саморазвивающихся форм деятельности хотя и осуществляемых теми или иными индивидами, группами, социальными субъектами, но делающими это по логике саморазвития целостной системы деятельности, которой подчинены как бы «мнимо собственные» в этом смысле потребности, интересы, мотивы, цели, средства, ценности в целом каждого субъекта. Здесь есть то совпадение с марксистской позицией, выражаемой линией С.Л. Рубинштейн - К.А. Альбуханова-Славская, что человек формируем деятельностью им совершаемой. Но радикальное расхождение в том, что позиция «из субъекта» стремится сохранить и представить возможность бытия личности, ее самоопределения в культуре, ее самосознание в со-знании, а позиция «из деятельности как системы» показывает исчерпанность содержания бытия технологиями действий, где личность всегда «мы-субъект» и только деятельно-позициональное дистанцирование относительно любых содержаний природы и культуры есть ее самоопределение, а самосознание есть бесконечная рефлексия деятельных схем, образующих и развивающих со-знание.

Г.П. Щедровицкий полагал, что собственно философское изучение деятельности началось примерно 350 лет назад. Он выделяет особое значение абстрактно-философских разработок проблематики деятельности у И. Фихте, Ф. Шеллинга, Г. Гегеля. Работы Г. Гегеля и К. Маркса, по его мнению, впервые обосновали глубокое понимание деятельности «не как атрибута отдельного человека, а как исходной универсальной целостности, значительно более широкой, чем сами "люди"» [ 17]. Разработку «праксеологии» Т. Котарбинским, теорий социального действия М. Вебером, Дж. Мидом, Т. Парсонсом, деятельностных концепций в психологии, языкознании и других науках Г.П. Щедровицкий рассматривал как становление движения «за разработку Общей Теории Деятельности» [ 18]. Эта Теория, по существу у Г.П. Щедровицкого концептуальный образ объективно совершающейся глобальной деятельности человечества, своей технологической мощью подчиняющей и перемалывающей культуры, ценности, субъективности, языки и формы мышления, социальные и экономические порядки, природу, все живое в некий материал, имеющий значение только в качестве элемента этого процесса. Эта формулировка не представляет мыслей непосредственно самого Г.П. Щедровицкого, так как он еще относил свою концепцию к культурно-историческому подходу в анализе деятельности, противоположному индивидуально-психическому. Однако, как представляется, именно этот концептуальный образ глобальной деятельности питает такого рода подходы. Не случайно в культурно-историческом подходе основанием анализа деятельности выступает ее нормативность «безотносительно к индивидам» [ 19]. А это означает, что анализ диспозиций, содержания, санкций норм, нормативности в целом, видов норм как, например, религиозных, нравственных, правовых, политических, научно-познавательных, языковых и других, осуществляется с точки зрения их деятельно-процессуальной целесообразности, а не с точки зрения ценностно-смыслового содержания человеческого существования.

Г.П. Щедровицкий своеобразно выразил тенденцию подчинения процессу глобальной деятельности человеческого познания, смысла жизни, культуры, социальности вообще, - своеобразно, если сравнить подобные же исходные философские подходы структурализма и информационно-кибернетических концептов человека, общества в целом. «Мы … попадаем, - писал Г.П. Щедровицкий, - в социокультурную ситуацию, очень напоминающую ту, в которой начинали свою работу философы, методологи, математики и физики XVII века, подобно тому, как они создали тогда новые онтологические представления о мире природы и таким образом заложили основания для развития всей системы «натуральных» наук, так и мы сейчас должны создать принципиально новые онтологические представления о мире деятельности и мышления и таким образом заложить основания для развития системы мыследеятельных наук» [ 20].

А где же человек, личность, бытие, смысл, ценности? В одном из обобщений собственной деятельности и семинаров ММК Г.П. Щедровицкий писал: «К концу 60-х и началу 70-х годов сложилось уже совершенно отчетливое понимание того, что методология - это не просто учение о средствах и методах нашего М и деятельности, а форма организации и в этом смысле «рамка» всей МД и жизнедеятельности людей, что методологию нельзя передавать как знание или набор инструментов от одного человека к другому, а можно лишь выращивать, включая людей в новую для них сферу методологической МД и обеспечивая им там полную и целостную жизнедеятельность» [ 21]. Это написано Г.П. Щедровицким уже во время безмолвного метафизического смеха М. Фуко по поводу исчезновения человека - этого «всего лишь недавнего изобретения, образования, которому нет и двух веков, малого холмика в поле нашего знания» [ 22]. Как созвучен этот смех смеху Г.П. Щедровицкого над «натуралистическим» мышлением, которое должно уступить место МД - «мыследеятельности»! Получение одного и того же результата из совершенно разных методологий исследований, проводимых в различной социокультурной ситуации, но показывающих почти в одинаковой терминологии исчезновение бытийности самосознания человеческого существования и потерю его собственного уникального смысла представляет само по себе значимое поле размышлений для философствующих.

Философы, использующие категорию деятельности в основании философствования и последовательно развивающие деятельный подход в исследовании человека, общества, природы, познания, могут приблизиться к полаганию деятельностным принципом недеятельных содержаний бытия. Г.С. Батищев, философствовавший с позиций деятельностного подхода, естественным образом развивавшегося в марксистской философии, последовательно изучая идею и категорию деятельности, пришел к необходимости различия, связи, разграничений деятельности и бытия. В одной из своих последних работ он писал: «Приходится теперь защищать одновременно и внедеятельностные слои бытия субъекта от подведения их под сверхкатегорию деятельности, и смысловое наполнение категории деяния от некоторых модных вариантов «деятельностного подхода» с его грубыми притязаниями на универсализм» [ 23]. Дело не столько в том, что притязания на универсализм деятельностного подхода не согласуются с принудительной первичностью бытия по отношению к деятельности, ибо субъект, чтобы действовать, должен существовать. Дело в том, что переход в мышлении границ понимания взаимополагания деятельности и бытия приводит к обесценению и ликвидации собственного содержания многих понятий, идей, характеризующих человека, общество, познание, природу.

Деятельность, понимаемая как «субстанция сознания», «субстанция культуры», всех возможных форм социальности и т.п., ведет, как писал Г.С. Батищев, «к возведению человеческой деятельности также и в абсолютную субстанцию, неизбежно логически переходит в нее, если хотя бы неявно принимается предпосылка антропоцентризма. Это значит, что вся объективная внечеловеческая действительность, редуцируема к миру объектов-вещей, аксиологически пустых и заведомо, гарантированно стоящих ниже человека, то есть что человек занимает вершину Вселенной» [ 24]. Особый объективированный антропоморфизм в деятельностном подходе неизбежен, так как в структуре деятельности субъект придает определенность потребностям, интересам, мотивам, целям, средствам, различию результатов. И такой субъект есть человек. Человек, понимаемый ли из какой-то абстрактной сущности, интеграции признаков индивида или социальной группы, понимаемый ли в конечном счете человечеством в целом, сегодня существующим, или родом человеческим во всей его истории - эти понимания, несмотря на все многоразличие, ведут в контексте универсального деятельного подхода к той аксиологической пустоте, на которую справедливо указал Г.С. Батищев.

Общая картина развития концепций деятельности показывает, как вместе со становлением глобальной деятельности лишались значения сферы бытия и источники самопонимания человеком его существования как субъекта деятельности. Если гносеологический субъект И. Канта еще в своем господстве «мы воздействуем» над «я существую» был уравновешен ценностно-смысловой сферой практического разума, оставлением места для религиозных и нравственных ценностей, то по мере развития деятельности и выражающих, отражающих ее концепций человеку отводилось все более зависимое от деятельности место, а сама ценностно-смысловая координата, отводимая для человеческого существования, в лучшем случае сводилась к «быть субъектом» среди опредмеченных иными субъектами форм деятельности, образующих социокультурную среду.

Обобщая сложившиеся философские дискурсы деятельности, обосновывающие деятельностную парадигму в познании и понимании человеком себя, мира, можно выделить следующие положения. Деятельность в своей сути есть самодеятельность (И. Кант, И. Фихте), то есть чистые формы действия (как действовать) полагают сами в себе основу собственного бытия и саморазвития.

Если субъект деятельности мыслить конечным существом (И. Кант), то он формируем деятельностью. Система чистых форм действий вбирает в себя человека существующего как свой элемент, и волевое «мы воздействуем» на «я существую» определяет и структурирует этот элемент. Вплоть до Г.П. Щедровицкого эта идея предполагает различие человека существующего и человека действующего так, что последний полагает возможность первого из системы действия.

Если субъект деятельности мыслим бесконечным существом (абсолютное Я И. Фихте, мировой дух Г. Гегеля), то он саморазвивается через систему деятельности. Человек существующий, став философом, то есть, овладев всем богатством исторического саморазвития духа, полагает себя духовным содержанием все-бытия, так как самосознание находит свое собственное место в деятельном абсолюте. Марксизм и марксистский подход к пониманию деятельности «из субъекта» представляют человека существующего родовым существом, а в конечном счете воплощением всего социально-культурного содержания исторического процесса. У марксистов не дух, а реальный социальный субъект (класс, социальная группа, человечество) есть подлинный субъект деятельности, и индивид, в конечном счете, есть персонификация этого субъекта. Человеческое существование в марксистском подходе, определяющем деятельность «из субъекта», хотя и представляется производным от деятельности, но не как частная функция, а как самодостаточное бытие, смысл которого в совпадении с оптимально совершаемой деятельностью, и потому оно имеет собственную ценность.

Решающий аспект системы деятельности - преобразование сущего. Познавательная деятельность (формирование «преобраза» и порождение его деятельностью), социальная деятельность (ее объект - это общественные отношения, социальные институты) встроены в систему преобразовательной деятельности и в конечном счете определяемы ею. Деятельность есть онтическая определенность изменений безразличная онтологическому значению самого по себе существования изменяемого. Поэтому и развитие теорий деятельности, развитие деятельностной парадигмы в познании человека, природы, культуры, общества осуществляется как процесс отвлечения от смысла существования познаваемого. Это относится и к человеку-субъекту, реализующему деятельностную парадигму. Эффективность деятельности тем выше, чем более она соответствует объективным законам, а ее субъект согласует формы своих действий с этими законами. Смысловое поле собственного самопонимания должно быть сведено к со-присутствию чистой воли и чистого разума в объективно совершающейся системе деятельности. Уникальность и необъективируемая субъективность понимания бытия самого по себе и сопричастности собственного существования этому бытию становятся лишь препятствием для совершения деятельности. Бытийное самопонимание, то есть онтологическое самоопределение «я существую», уступает место деятельному самопониманию «я существую» как эмпирическому явлению среди других явлений объективного мира.

Гносеологизм, методологизм, социологизм деятельностной парадигмы в человеческом познании представляют собой сторону потери бытийного компонента самопонимания человека. Развитие этой парадигмы в форме различных деятельностных концепций вместе с сокращением и исчезновением бытийной проблематики, экзистенциального видения и понимания самой деятельности, свидетельствует об инобытийных компонентах в самом человеческом существовании, специфически изменяющемся по мере становления системы глобальной общечеловеческой деятельности.

Дискурсы деятельности, исходящие из самой деятельности как ее элементы, нашедшие свое функционально-гносеологическое место в системе деятельности, игнорируют экзистенциальный смысл, то есть уникальность онтологического самоопределения «я существую» в целостном бытии. Я, субъект-действия, индивид, личность - это всегда в этих дискурсах часть объективной реальности (это невербализуемо предзадано субъект-объектной позициональностью такого познания), то есть единичное, а не уникальное. Это единичное определено общими понятиями и представлено функцией превосходящей целостности, то есть либо функцией социальных отношений, либо функцией форм деятельности, либо функцией структур языка, мышления, психологических установок, сформированных усваиваемыми способами действий. Тогда человек в познании всегда представлен принципиально эссенциально как сущность, но не экзистенциально.

Примечания

[1] Выготский Л.С. Проблемы развития психики. Собр.соч.: В 6 т. М., 1983. Т.3. С.33.
[2] Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. М., 1973. С.258.
[3] Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. М., 1973. С.259.
[4] Там же. С.260..
[5] Там же. С.261.
[6] Там же. С.274.
[7] Там же. С.274.
[8] Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. М., 1973. С.274.
[9] Там же. С.275.
[10] Абульханова-Славская К.А. Деятельность и психология личности. М.,1980. с.19.
[11] Там же. С.19.
[12] Там же. С.7.
[13] Абульханова-Славская К.А. Деятельность и психология личности. М., 1980. С.111.
[14] Там же. С.116.
[15] Щедровицкий Г.П. Избранные труды. М., 1995. С.158.
[16] Щедровицкий Г.П. Избранные труды. М., 1995. С.145.
[17] Щедровицкий Г.П. Избранные труды. М., 1995. С.241.
[18] Там же. С.237.
[19] Там же. С.363.
[20] Там же. С.148.
[21] Щедровицкий Г.П. Избранные труды. М., 1995. С.118.
[22] Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С.36.
[23] Батищев Г.С. Неисчерпаемые возможности и границы применимости категории деятельности // Деятельность: теории, методология, проблемы. М., 1990. С.23.
[24] Батищев Г.С. Неисчерпаемые возможности и границы применимости категории деятельности // Деятельность: теории, методология, проблемы. М., 1990. С.25.

Поросёнков С.В.,