ENG
         
hpsy.ru/

../../Психология внутреннего конфликта человека

2. Отечественные подходы к понимнанию внутреннего конфликта

2.1 Деятельностный подход

Данный подход разрабатывается в основном в рамках отечественной науки. Долгое время в силу причин идеологического и методологического порядка он являлся, чуть ли не единственным направлением, в рамках которого изучалась проблематика конфликта.

Так П.Я.Гальперин отмечал.

«Две опасности тогда стояли перед нами: бихевиоризм - с одной стороны, и субъективизм - с другой. Чтобы избежать субъективизма, необходимо было руководствоваться идеей о примате внешней деятельности, а чтобы не скатиться к бихевиоризму, надо было отыскать психологические компоненты в самой внешней деятельности. Какие же бесспорно психологические компоненты можно выделить в осмысленной, хотя и предметной деятельности? Это во-первых внешняя предметная цель деятельности; во-вторых, то, чего деятель хочет на самом деле, что отвечает его действительной потребности, но может не совпадать с его предметной целью» [36, 241].

В связи с этим необходимо хотя бы весьма краткое описание того, что же составляет сущность деятельностного подхода, некоторые положения которого явились предметом серьезных разногласий как между самими создателями деятельностного подхода (С.Л.Рубинштейном и А.Н.Леонтьевым), так и между их последователями и учениками.

Классический вариант деятельностного подхода

Центральным моментом разногласий между С.Л.Рубинштейном и А.Н.Леонтьевым выступил вопрос о взаимосвязи внешних и внутренних условий и меры влияния этих условий на формирование личности человека. Уже само наполнение смысловым содержанием понятия "внутренние условия" составило отдельную тему дискуссии между указанными авторами.

По мнению С.Л.Рубинштейна, при описании деятельности субъекта с психологической точки зрения важно понимать, что

"внешние причины действуют через внутренние условия, которые сами формируются в результате внешних воздействий" [127, 226].

Несколько иную позицию занимал А.Н.Леонтьев, возражения которого выглядят следующим образом:

"В свое время С.Л.Рубинштейн выразил в формуле гласящей, что "внешние причины действуют через внутренние условия". Конечно, формула эта является бесспорной. Если, однако, под внутренними условиями подразумеваются текущее состояние субъекта, подвергающегося воздействию, то она не вносит в схему S - R[1] ничего принципиально нового. Ведь даже неживые объекты при изменении своих состояний по-разному обнаруживают себя во взаимодействии с другими объектами. На влажном, размягченном грунте следы будут отчетливо отпечатываться, а на сухой, слежавшейся почве - нет. Тем яснее это проявляется у животных и человека: голодное животное будет реагировать на пищевой раздражитель иначе, чем сытое, а у человека, интересующегося футболом, сообщение о результатах матча вызовет совсем другую реакцию, чем у человека, к футболу вполне равнодушного"[89, 137-138].

И та, и другая точка зрения имеет как своих защитников, так и противников. Так, Е.В.Шорохова, интерпретируя мысль С.Л.Рубинштейна, поясняет:

"В состав внутренних условий включается широкий круг явлений, а не только те, которые определяют текущее состояние субъекта. Это - индивидуальные особенности высшей нервной деятельности, потребности и установки человека, чувства и способности, вся система навыков, привычек и знаний, в которых отражен индивидуальный опыт человека и усвоенный опыт человечества." [170, 18].

Несколько с иным подходом к расстановке акцентов в русле данной темы подходит Б.С.Братусь. Согласно его мнению

«подобный «тотальный подход» к личности, слияние в одно разноуровневых образований, отнесение к ней, как физиологических, так и собственно психических свойств, во многом снижали ценность формулы «внешнее через внутреннее» и, возможно, явились причиной, по которой эта формула не нашла пока должного применения в исследовании личности. При таком подходе оказывается затрудненной и возможность конкретно разобраться в той специфической роли, которую играют различные особенности организма, перипетии его «биологии» в нормальном и отклоняющемся развитии... Внутренние условия не есть соединенные в одну совокупность биологические и психологические особенности. «Внутреннее» есть собственно душевная, психическая реальность (подчеркнуто мною, И.К. .). Однако конкретные процессы этой реальности в свою очередь постоянно протекают в рамках условий, определяемых биологической, физиологической природой» [25, 76].

Поэтому формула А.Н.Леонтьева «Внутреннее... действует через внешнее и этим само себя изменяет» [89, 200] и подход С.Л.Рубинштейна, по мнению Б.С.Братуся, взаимодополняют друг друга.

«Важно заметить, что данная формула вовсе не отменяет, а существенно дополняет, корректирует действие предыдущей, взятые же вместе, они достаточно полно отражают реальное движение психики, подчеркивая, акцентируя разные моменты постоянного "кольцевого взаимодействия, взаимосозидания внутреннего и внешнего, бытия и сознания…» [25, 77].

В рамках данной работы особо следует отметить точку зрения В.С.Мерлина, взгляды которого на концепции С.Л.Рубинштейна и А.Н.Леонтьева подготавливают почву для моих дальнейших построений. Резюмируя свое видение на существо двух указанных подходов, В.С.Мерлин указывает на следующие моменты.

«Во-первых, предполагается, что возможны только два альтернативных пути разрешения проблемы: либо «внешнее» (т.е. деятельность) через «внутреннее» (свойства личности); либо, наоборот, «внутреннее» через «внешнее». Между тем в действительности соотношение «внешнего» и «внутреннего» изменяется в процессе самой деятельности. Во-вторых, в обеих концепциях деятельности рассматривается вне и независимо от общения и тех межличностных отношений, которые в нем складываются. В-третьих, (и это источник всех остальных теоретических трудностей), предполагается, что существует цепочная и однозначная связь «внешнего» и «внутреннего». По А.Н.Леонтьеву, существенное значение и личностный смысл деятельности порождают только одно-единственное действие, которое в свою очередь, детерминирует только одно возможное новообразование личности. По С.Л.Рубинштейну, свойства субъекта в данной объективной ситуации порождают только одно возможное действие, которое, в свою очередь, при данных свойствах субъекта детерминирует одни определенные свойства личности» [101, 161-162].

При этом одно из критических замечаний В.С.Мерлина подхода С.Л.Рубинштейна выглядит следующим образом:

"...внешнюю и внутреннюю обусловленность деятельности он рассматривал как два последовательных звена в кольцевой зависимости, разграниченные во времени. В действительности же обе детерминанты слиты во времени и всегда действуют совместно. Помимо двух указанных существует еще третья детерминанта, вовсе не рассматривавшаяся С.Л.Рубинштейном, - межличностные отношения. Они также слиты во времени с первыми двумя. Межличностные отношения обусловлены и объективными требованиями коллективной деятельности, и свойствами личности….»[101, 158].

Критика В.С.Мерлиным точки зрения А.Н.Леонтьева проходит в несколько иной плоскости.

«Поскольку свойства субъекта А.Н.Леоньев понимает как производные от объективных требований деятельности, то, в отличие от С.Л.Рубинштейна, индивидуальность личности у него вообще не является предметом психологического исследования» [101, 160].

Приведенная выше, критика (В.С.Мерлина) представляется нам несколько жёсткой, поскольку и в работах С.Л.Рубинштейна (особенно во второй части книги "Человек и мир" [127], и в работах А.Н.Леонтьева [89] указанные моменты все же присутствуют. Поэтому я склонен говорить скорее о различных акцентах, которые ставили создатели деятельностного подхода на его различных аспектах. Вместе с тем замечания В.С.Мерлина представляются нам в высшей степени конструктивными в связи с двумя моментами: во-первых, в силу указания на невозможность конструктивного решения этого спора только изнутри общей психологии в силу недоступного на тот момент развития отечественной психологии данных социально-психологической науки; во-вторых, в силу попадания в фокус внимания факторов индивидуальности и межличностных отношений, поскольку именно с опорой на них становятся возможными эффективные теоретические построения.

Структура деятельности и ее модификация на современном этапе.

На современном этапе развития психологической науки продолжается обсуждение, модификация и развитие как самой обобщенной схемы деятельности, предложенной А.Н.Леонтьевым, так и ее конкретных единиц.

1. Деятельность. А.Н.Леонтьев весьма оригинально и аналитически изящно определял деятельность.

«Деятельностью называют такой процесс активности человека, который характеризуется тем, что то, на что направлен данный процесс в целом (его предмет), всегда совпадает с тем объективным, что побуждает субъекта к данной деятельности, т.е. мотивом» [90, 510]».

Это нужно понимать следующим образом. Процесс человеческой активности всегда на что-то направлен, имеет определённый предмет. В то же время этот процесс был вызван определенной потребностью и побуждался и направлялся каким-то мотивом, т.е. предметом, в котором эта потребность находит своё удовлетворение. Так вот, если первый предмет, на который направлен процесс активности человека, совпадает со вторым предметом - мотивом потребности, то такой процесс активности А.Н.Леонтьев и называет деятельностью. Если же эти предметы не совпадают, если они разные, то процесс активности называется действием.

Приведём пример. Ученик читает книгу. Содержание книги в данном случае есть тот предмет, на который объективно направлена активность ученика. Если он её читает потому. Что он удовлетворяет тем самым свою потребность в знаниях, которые в этой книге имеются, и, следовательно, содержание этой книги является мотивом его активности, то чтение книги есть деятельность, ибо предмет активности совпадает с мотивом. Если же ученик читает книгу в силу необходимости лишь подготовиться к экзамену, т.е. мотивом его активности является не содержание книги, а получение оценки на экзамене, то чтение книги выступает как действие, включённое совсем в другую деятельность, а именно в деятельность о подготовке к экзаменам [161].

Для демонстрации структуры деятельности воспользуемся одной из первых её схематических иллюстраций (по А.Н.Леонтьеву), которая предложена Л.М.Фридманом и К.Н.Волковым [161, 104].


Рис. 20.Схема деятельности А.Н.Леонтьва (Л.М.Фридман и К.Н.Волков [161, с. 104])

2. Способы деятельности - еще одна структурная единица деятельности, всегда выступавшая объектом наиболее пристального внимания. Речь в данном случае идет о действиях и операциях, как необходимых условиях реализации деятельности.

Деятельность и действия жёстко не связаны. Одна и та же деятельность может быть реализована разными действиями, и одно и то же действие может входить в различные виды деятельности. Действие, имея определённую цель, осуществляется разными способами в зависимости от тех условий, в которых это действие совершается. Эти способы осуществления действия называются операциями. Операции - это преобразованные действия, действия, ставшие способами осуществления других более сложных действий. Например, когда ребенок учится писать буквы, то написание буквы является для него действием, направляемым сознательной целью - правильно написать букву. Но, овладев этим действием, ребёнок использует написание букв как способ написания слов - более сложного действия - и, следовательно, написание букв превращается из действия в операцию. А.Н.Леонтьев выражает это следующим образом:

Когда цель действия входит в другое действие как условие его выполнения, то первое действие превращается в способ осуществления второго, в сознательную операцию [90, с. 301].

Согласно А.Н. Леонтьеву, операции соотносимы с условиями. Однако по мнения П.Я.Гальперина способы осуществления субъектом (как и способы деятельности вообще) определяются не только условиями, но также мотивами и целями [37].

3. Мотив является одной из главных структурных единиц деятельности. Наполнение данной конкретной единицы специфическим смысловым содержанием явилось, пожалуй, одной из самых дискуссируемых тем. Как утверждает А.Н.Леонтьев

«…главное, что отличает одну деятельность от другой, состоит в различии их предметов. Ведь именно предмет деятельности и придает ей определенную направленность... предмет деятельности есть ее действительный мотив" [89, 153]. И далее в примечании: «Такое суженое понимание мотива как того предмета (вещественного или идеального), который побуждает и направляет на себя деятельность, отличается от общепринятого; но здесь нет места вдаваться в эту полемику…» [89, 153].

Согласно А.Н.Леонтьеву в самом потребностном состоянии субъекта предмет, который способен удовлетворить потребность, жёстко не записан. До своего первого удовлетворения потребность «не знает» своего предмета, он ещё должен быть обнаружен. Только в результате такого обнаружения потребность приобретает свою («потребность опредмечивается»), воспринимаемый (представляемый, мыслимый) предмет - свои побудительную и направляющую функции, т.е. становится мотивом.

Относительно такой позиции А.Н.Леонтьева можно встретить точки зрения, выражающие прямо противоположные мнения. Так, В.П.Зинченко отмечает.

«У многих вызывало недоумение придание мотиву обязательного свойства предметности. У А.Н.Леонтьева встречается и полная идентификация: мотив - это предмет. Обратим внимание на акустическую несовместимость этих слов. Мотив - это нечто легкое, дышащее, живое, похожее на музыкальный или живописный (пленэр) мотив. Предмет - это нечто определенное, стабильное, тяжелое (весомое, грубое, зримое), не только привлекающее и побуждающее, но и отталкивающее, противостоящее субъекту, давящее на него. А.Н.Леонтьев и его последователи (и я в их числе) вводили серию опосредствований и переопосредствований между мотивом и предметом, чтобы оправдать их идентификацию. Кстати, такой путь доказательства ничуть не лучше, чем введение внутренних (промежуточных) переменных в необихевиоризме, о которых с таким пренебрежением отзывается А.Н.Леонтьев...» [55, 125].

Позиция В.П.Зинченко согласуется с точкой зрения Л.И.Божович, которая отмечает, что при понимании мотива как предмета «оказывается пропущенным, может быть, самое главное психологическое звено» (Цитата приведена по [72, 5]). В противоположность предметному, Л.И.Божович предлагает смысловое содержание понятия «мотив» - это «то ради чего осуществляется деятельность в отличие от цели, на которую эта деятельность направлена» [23, 201].

Несколько иную позицию занимает В.К.Вилюнас.

«Введение в теорию деятельности положения о предметности потребностей означает определенный шаг в конкретизацию принципа единства интеллекта и аффекта (который без такого рода попыток воплощения остается, очевидно, одной лишь декларацией). Своим содержанием это положение самым прямым образом указывает на конкретный процесс проникновения интеллектуального по существу образования (образа некоторого предмета) в потребность (аффект). Продукт этого процесса - мотив, являясь образованием пристрастно-познавательным (предмет - с одной стороны, потребности - с другой), - сочетает в себе признаки, как интеллекта, так и аффекта. Такая природа мотива служит весьма удобной отправной точкой для развития представлений о его взаимодействии как с другими единицами пристрастности (которые могут, например, лишить его побудительной силы), так и с разнообразными составляющими опыта, поскольку как предмет, а вернее образ предмета, он является образованием того же порядка, как и другие, образы, идеи т.п.» [35, 193].

Таким образом, В.К.Вилюнас причины предметного понимания мотива А.Н.Леонтьевым усматривал в необходимости обратить внимание на содержательные аспекты потребности, в противовес доминировавшему энергетическому их толкованию (К.Левин, H.F.Murray).

4. Целеобразование - следующая структурная единица деятельности. Цель выступает как идеальное представление ее будущего результата, которое, как правило, определяет характер и способы действий субъекта.

По определению А.Н. Леонтьева, если деятельность соотносима с мотивом, то действие соотносимо с целью. При этом цель действия, в отличие от ее мотива, всегда осознанна.

Эти два положения А.Н.Леонтьева является не менее дискуссионными, чем положение о предметности потребности

а) Первый из них касается осознанности цели. Сразу же следует отметить, что если осознание цели, по отношению к конкретному действию выражено у А.Н.Леонтьева однозначно жестко, то отношение к более общим целям жизни личности получает куда более сложное оформление. Обратимся непосредственно к авторскому тексту.

«...Сколько-нибудь развернутая деятельность предполагает достижение ряда конкретных целей, из числа которых некоторые связаны между собой жесткой последовательностью. Иначе говоря, деятельность обычно осуществляется некоторой совокупностью действий, подчиняющихся частным целям, которые могут выделяться из общей цели; при этом случай, характерный для более высоких ступеней развития, состоит в том, что роль общей цели выполняет осознанный мотив, превращающийся благодаря его осознанности в мотивы-цель» [89, 155]. (Подчеркнуто мною, И.К.)

«Когда имеют в виду главный мотив, побуждающий человека, то обычно говорят о жизненной цели. Всегда ли, однако, этот мотив адекватно открывается сознанию? С порога ответить на этот вопрос нельзя, потому что осознание в форме понятия, идеи происходит не само собою, а в том движении индивидуального сознания, в результате которого субъект только и способен преломить свое внутреннее через систему усваиваемых им значений, понятий» [89, 223].

Другими словами, говоря об осознанности общих целей А.Н.Леонтьев во-первых указывает на степень развития человека, как условие осознования («…более высоких ступений развития…»); во-вторых, подчеркивает возможность недействительного отражения в сознании этой цели. Употребление термина «неосознанно» по тексту не обнаруживается. Иначе говоря, цель может быть либо осознанной, либо неадекватно понятой, однако неосознанной быть не может. С такой позицией трудно спорить, поскольку ни неадекватно неосознанной, ни адекватно неосознанной цели просто не может быть. Вместе с тем остается непонятным, кому из субъектов неадекватно открывается цель: самому субъекту ее ставящему или же другому человеку, стремящемуся этого субъекту понять.

Как известно, совершенно иную позицию по отношению к осознанию цели занимал А.Адлер. Причем эта позиция для А.Адлера являлась едва ли не центральной для всего его учения.

Исходя из подхода, согласно которому очень важно понять индивидуальный контекст - цель жизни человека, которая определяет направление всех его поступков и побуждений, А.Адлер утверждает:

«Понимание цели жизни делает для нас возможным понимание скрытого смысла, лежащего в основе различных разрозненных действий, так как мы начинаем видеть их частями единого целого. И наоборот, мы лучше проникаем в смысл целого, когда исследуем части, при условии, конечно, что мы видим их в качестве частей этого целого...» [4, 27].

И в другой работе:

«Любое душевное явление, если оно должно нам помочь понять человека, может быть понято лишь как движение к цели. Конечная цель возникает у каждого осознанно или неосознанно (подчеркнуто нами), но ее значение всегда неизвестно» [6, 9].

На этой основе А.Адлер строит свою систему финальной психотерапии, в которой самым важным является прояснение для человека скрытых от него неосознанных планов жизни и их конечных целей [3].

Мы не случайно указываем на позицию А.Адлера, отличающуюся от представленных выше взглядов А.Н.Леонтьева. Дело в том, что вопрос об осознанности-неосознанности цели представляется нам достаточно важным, исходя не только из теоретических, но и из практических соображений. В данном случае речь идет о практике консультационных услуг, частным вариантом которых является организационное консультирование. Если исходить из позиций осознанности целей, то вопрос действительно переносится в плоскость адекватности-неадекватности понимания этих целей. Тогда фокус внимания консультанта может сместиться всего лишь на корректировку того, что руководитель неадекватно осознает. Если же признать, что цель может быть неосознанной, тогда в фокус внимания консультанта должна попасть дополнительная функция в помощи осознания этой цели, возможно более общей по отношению к самой осознаваемой.

Следует отметить, что отдельные авторы указывают на то, что программа достижения цели может не соответствовать и даже противоречить этой цели [108]. На наш взгляд для таких случаев вполне допустима такая интерпретация, что программа действий человека в указанном случае может подчиняться другой не обязательно осознанной цели. При этом я не являюсь сторонником фатальной предрешённости судьбы человека. Неосознанная цель по моему мнению также как и осознанная продуцируется или принимается из вне самим человеком.

Интересно, что сам А.Н.Леонтьев указывал на случай возможного несоответствия подцелей основной цели:

«...свои действия человек как бы примеривает к главному для себя мотиву-цели, и тогда может оказаться, что одни стоят в противоречии с этим мотивом, другие прямо отвечают ему, а некоторые уводят в сторону от него…» [90, 223].

б) Второй момент дискуссии относится к жесткости связи между целью и действием. По А.Н.Леонтьеву мотив соотносим с деятельностью, цель - с действием. Такой жесткий тип связи вызывает возражения у А.В.Брушлинского и К.А.Абульхановой-Славской.

"На наш взгляд, более перспективной выглядит не столь жесткая схема, согласно которой и с деятельностью, и с действиями связаны и мотивы, и цели, но в первом случае они более общие, а во втором - более частные" [1, 271].

Структурная схема А.Н.Леонтьева, по мнению В.Э.Мильмана [103], оказалась излишне разорванной по уровням. В ней отчетливо разделились мотивационный и операционный аспекты.

«Условия как факторы среды, в которой протекает деятельность, конечно, влияют на выбор и реализацию операций. Но они же в соответствующей соразмерной степени влияют на выбор и реализацию также и действий и целой деятельности. Но условия не управляют ни деятельностью, ни действием, ни операцией. Ими управляют, определяют их основное строение соответственно мотив (объект деятельности), цель (объект действия) и объект операции, т.е. объект материал в его непосредственной конкретности, можно сказать бессодержательности, как бы в не его отношению к субъекту» [103, с. 78].

В отношении вводимой В.Э.Мильманом структурной единицы деятельности «объект» нужно сделать несколько пояснений. По мнению В.Э.Мильмана цель как представление субъекта о продукте строится на основе объекта, а объект - это то, что должно, в конечном счете, превратиться в необходимый субъекту продукт, либо непосредственно удовлетворяющий исходную потребность, либо в результате обмена.

Особый случай представляет образование цели в творческой деятельности.

«Возьмём для примера скульптора, имеющего некоторый замысел, т.е. цель. Её объектом является некоторое объективное содержание. Для его воплощения он находит сырую форму, материал, например, кусочек мрамора, в котором в соответствии с законами своего искусства он «должен удалить всё лишнее». Чем является для скульптора с точки зрения компонентной структуры его деятельности этот кусок мрамора? Объектом или средством? В отношении к реализации внутреннего замысла это как будто средство. Но с другой стороны, это всё-таки объект, так как на него направлена активность субъекта и он остаётся в продукте. Здесь мы имеем дело с раздвоением объекта на объект - материал и объект - содержание»

С указанных позиций В.Э.Мильман рассматривает и некоторые примеры, взятые из работы А.Н.Леонтьева, например, ребёнок скачет верхом на палочке в своей ролевой игре.

«Здесь операция соответствует палочке, а действие лошади. Это действительно так. Однако является ли палочка собственно условием действия? Если понимать под условиями характеристику любого фактора, влияющего на реализацию действия, то да. Но с точки зрения места в функциональной структуре деятельности палочка, на которой скачет ребёнок, - это объект, а именно объект - материал (подобно мрамору, в котором воплощает свой замысел скульптор). В свою очередь, лошадь в этой структуре также представляет собой объект, но объект - содержание, реализующее замысел игры ребёнка… Цель детской игры соответствует содержанию - езде на лошади, а операционный состав - материалу, который, как известно, для ребёнка в такого рода игре совсем не должен походить на предмет содержания»» [103, с. 77].

Подчеркивая разделение способов (операций) на «средства» (понимаемые как разновидность условий на уровне действий) и «состав» (понимаемый как разновидность средств на уровне операций), В.Э.Мильман предлагает следующую уровневую схему деятельности. [103, 78].


Рис. 21. Уровневая схема деятельности, предложенная В.Э.Мильманом

Как видно из схемы В.Э.Мильмана, по сравнению с иллюстрацией Л.М.Фридмана и К.Н.Волкова (Рис. 20), структура деятельности дополняется еще целым рядом единиц:

  • объектом, который на операциональном уровне заменил условия;
  • вертикалью контролирующей подструктуры:
  • оценкой, как фактором реализации мотива на уровне деятельности (точнее; процессом проверки реализации мотива, который больше ассоциируется с понятием ценности);
  • контролем, как фактором правильности реализации цели на уровне действия (точнее процессом проверки реализации цели);
  • предметом, как конечным состоянием объекта на уровне операции.

Такая дополнительная дифференциация (см. на Рис. 21 структурные единицы деятельности, располагающиеся ниже проведенной нами пунктирной линии), расширяя и углубляя структурную схему деятельности, всё же, не решает проблему разорванности её целостности. Поэтому ниже я предлагаю собственное видение проблемы.

Трехмерный вариант взаимосвязи структурных единиц деятельности[2]

При плоскостном варианте попыток изображения структурных единиц деятельности мы постоянно сталкиваемся с вопросами возможности наличия диагональных связей и определением того, что в этих связях выступает в качестве опосредствующего момента[3]. Вместе с тем модификация и развитие деятельностного подхода может идти, на наш взгляд, не только по пути дополнения новыми выделенными единицами, но и по пути рассмотрения этих единиц не в плоскостном, а в трехмерном варианте. Такой подход представляется нам в высшей степени перспективным. При трехмерном изображении проблема нарушения структурной целостности снимается, поскольку образуется возможность рассмотрения n-го количества и качества связей. Изобразим это на примере структурных единиц деятельности, выделенных в подходе В.Э.Мильмана [103] [4].


Рис. 22. Трехмерный кубический вариант построения модели деятельности

Вполне понятно, что приведенная схема является неполной, поскольку отражает только часть связей между структурными единицами деятельности. Вместе с тем уже только количество связей может выступить тем признаком, с помощью которого можно охарактеризовать того или иного субъекта. При этом возможен учет и фактора расстояний между анализируемыми структурными единицами деятельности.


Рис. 23. Трехмерный вариант структурных единиц деятельности с учётом фактора расстояния между мотивом и целью

При таком подходе приведенная выше симметричная, выпуклая модель является лишь частным случаем той конфигурации, которая может задаваться выделяемыми каждым конкретным автором структурными единицами деятельности в трехмерном пространстве. С нашей точки зрения представляется не лишенным основания утверждение, что индивидуальная композиция структурных единиц деятельности является основой для формирования индивидуального стиля деятельности. Например, чрезмерная акцентирование на такой единице деятельности как контроль, может выступить фактором деформирующим личность, быть причиной неадекватного применения авторитарного стиля руководства, или же быть основой для формирования либо авторитарных, либо каких-нибудь иных, черт личности.


Рис. 24. Трехмерный вариант построения модели деятельности при чрезмерном акценте на структурной единице «контроль»

В отечественной психологической литературе имеются исследования, связанные с изучением расстояния между мотивом и целью, а также его динамики. Не вдаваясь в подробный анализ указанных исследований, обратим внимание на изучение указанных феноменов проведённых под руководством Б.С.Братуся, который на протяжении целого ряда лет занимался проблемами, связанными с изучением аномального развития личности. К одной из таких проблем относится проблема «сдвига мотива на цель», как механизма образования патологических черт.

Согласно Б.С.Братусю сам феномен, ставший основой выделения данного механизма известен в психологии давно. Ещё у В.Вундта можно прочитать о «геторогении целей», происходящей, например, в тех случаях, когда человек приступает к изучению иностранного языка для того, чтобы иметь возможность немного пообщаться во время предстоящей поездки за границу с местными жителями. Другими словами, он ставит для этого занятия цель чисто служебную, утилитарную. Но в ходе изучения он так увлекается самим по себе языком, что это занятие перерастает во вполне самостоятельное значимое дело, продолжающее существовать и развиваться уже вне зависимости от побудившей его некогда цели. Аналогичный пример можно найти и у А.Н.Леонтьева: ученик приступает к чтению учебника, чтобы сдать экзамен по данному предмету, но содержание настолько его увлекает, что кладёт начало самостоятельному и долгому интересу к описываемому в книге предмету. Иначе говоря, то, что раньше было целью, становится мотивом. Сходные моменты можно найти и в работах Г.Олпорта, который отмечал, что при превращении «средств в цели» они могут приобретать силу самостоятельных мотивов [112], [113].

Однако механизм сдвига мотива на цель по-разному обнаруживает себя у людей, относимых к категории нормальных лиц и тех, кто страдает различными психическими аномалиями. Весьма схематичное различие в реализации механизма «сдвига мотива на цель» между группами лиц, развитие которых можно считать нормальным и больными с диагнозом «эпилепсия», приведено ниже (Таблица 6.).

Таблица 6. Сравнительный анализ «сдвига мотива на цель» при нормальном развитии личности и развития, протекающего по эпилептоидному типу по Б.С.Братусю[25].

Один из вариантов общей композиции структурных единиц деятельности больных эпилепсией можно было бы изобразить в трёхмерном пространстве следующим образом.

Рис. 25. Один из вариантов общей композиции структурных единиц деятельности больных эпилепсией в трёхмерном пространстве

В данном случае я несколько произвольно изменил расстояние между структурными единицами деятельности, не вкладывая в это особого смысла. Данную иллюстрацию скорее нужно рассматривать, как попытку визуального отображения одной из версий того, что может произойти по сравнению с первоначальным вариантом общей конфигурации структурных единиц деятельности (см. Рис. 22) в случае, если измениться расстояние и ориентация, отражающая отношение между мотивом и целью. Для более обоснованного заключения и более точного визуального отображения нужны широкомасштабные исследования на базе самых разнообразных профессиональных и медицинских групп.

Изложение было бы не вполне полным, если бы мы не обратили внимание на такую структурную единицу деятельности как «личностный смысл».

5. Личностный смысл[5]. Н.А.Бернштейн, обращаясь к вопросам методологии, отмечал, что каждая наука применительно к явлениям в своей области должна, прежде всего, ответить на два определяющих вопроса: как происходит явление и почему оно происходит? Для наук о неживой природе эти вопросы оказываются и необходимыми и достаточными. Долгое время и наука о живой природе - биология - пыталась со всей строгостью следовать лишь этим вопросам, однако многочисленные наблюдения и факты, указывающие на неоспоримую целесообразность устройств и процессов, присущих живым организмам, неминуемо привели к постановке третьего вопроса: "для чего существует то или иное приспособление в организме, к какой цели оно направлено, какую доступную наблюдению задачу оно предназначено решать [20, 326].

Продолжая мысль А.Н. Бернштейна, Б.С.Братусь указывает, что все эти вопросы сохраняют первостепенное значение и для психологии, в частности, для исследования поведения и деятельности. Первый вопрос ставит проблему феноменологии деятельности, качественных характеристик этого явления. Ответ на второй вопрос подразумевает исследование причинности, механизмов движения деятельности. Наконец, при ответе на третий вопрос должны анализироваться цели и мотивы, на которые непосредственно направлен процесс деятельности. Однако эти три вопроса не затрагивают, или точнее, затрагивают лишь косвенно проблему смысловой регуляции поведения. Между тем в психологии накопилось множество фактов, показывающие особую значимость этого уровня регуляции для судьбы деятельности, ее продуктивности и конкретного хода. И как биология в рамках ответа на вопросы "как" и "почему" приходила к выводам, оказывавшимся, по словам Н.А. Бернштейна, крайне бедными предсказательной силой, так и психология, ограниченная на этот раз тремя вопросами - "как", "почему", и "для чего" - оказывается недостаточной для понимания многих сторон человеческого поведения и деятельности, реальных проблем их развития. Для преодоления этой недостаточности необходимо включить в рассмотрение еще один аспект, задать еще один, четвертый, вопрос: ради чего совершается то или иное действие, или в чем подлинный смысл достижения тех или иных целей, мотивов, задач, - смысл, стоящий за взятыми самими по себе или в своей совокупности целями, задачами, мотивами? [25, 85-86]

В связи с этим понятие личностного смысла (и смысла вообще) заслуживает, с нашей точки зрения, самого пристального внимания.

Как известно, личностный смысл в соответствии с концепцией А.Н. Леонтьева понимается двояко: как отношение мотива к цели и как образующая индивидуального сознания (в отличии от понятия "значение", которое характеризует надындивидуальный аспект сознания) [89]. В нашей работе рассмотрению будет подвергаться первый из указанных моментов.

Приведенное в указанном определении понятие "отношение" по своему содержанию полисемантично. Так в словаре С.И.Ожегова выделяются следующие значения:

  1. Взаимная связь разных величин, предметов, действий.
  2. В математике: частное, получаемое от деления одного числа на другое, а также запись соответствующего действия;
  3. Взаимное общение, связь между кем-нибудь, образующаяся из общения на какой-нибудь почве;
  4. Официальная бумага, документ. [111, 383]

Помимо этого в психологической литературе принято выделять отношения различного уровня: материнские, межличностные, предметно-рефлексивные, межгрупповые, референтные, межэтнические и т.д.; различного качества: пространственные, временные, причинно-следственные, логические, математические, формы и содержания, части и целого, единичного и всеобщего и т.п. [76], [120], [130].

Следует отметить и точку зрения Е.О.Смирновой.

«Само слово "отношение" в русском языке является отглагольным существительным (от глагола "носить"), смысл которого означает действие отношения. Это действие предполагает, что кто-то кому-то что-то относит... Но специфика этого действия заключается в том, что относится не вещь или предмет, а нечто идеальное, что может жить только в сознании субъекта (представление, оценка, чувство, мысль и т.д.). Поэтому отнести можно только то, что уже является своим (или присвоенным)» [131, 6].

При анализе приведенных значений особо следует обратить внимание на следующие моменты.

Один из них состоит в том, что центральным является понятие "связи" чего-то с чем-то. По нашему мнению, весьма точной в данном случае представляется точка зрения Б.С.Братуся:

«...личностный смысл не предметен (как считал, например, А.Н.Леонтьев, предложивший в свое время в 1947 году этот термин), а скорее "межпредметен". Одним из возможных синонимов может быть в этом плане "связь", или точнее -"субъективная связь", или, если подробно "субъективно усматриваемая и личностно переживаемая связь между людьми, предметами и явлениями, окружающими человека в пространстве и времени как текущих, так и бывших, и предполагаемых будущих событий» [27, с. 32].

Поэтому определение личностного смысла через отношение мотива к цели, по мнению некоторых авторов, является недостаточным для выделения его в качестве базового при анализе личности и деятельности, что обосновывается целым рядом современных исследований [27], [26], [25], [27], [29], [33]. По мнению Б.С.Братуся, при определении личностного смысла необходимо учитывать что:

  • поскольку существует целый класс мотивов лишенный смыслообразующей функции (мотивы-стимулы), постольку помимо указания на отношение мотива к цели необходимо указать на особый характер этого отношения, его системность, его необходимую связь со всем смысловым строением личности;
  • важные смысловые образования могут порождаться не только отношениями между мотивами и целями, но и отношениями между действиями и основными потребностями субъекта;
  • определенные смысловые структуры образуются в отношениях между данным потребностным состоянием и веером возможных потенциально отвечающих ему предметов в периоды возрастных и жизненных кризисов;
  • особо важные коллизии личности (по крайней мере, взрослой и зрелой личности) разыгрываются не в плоскости "мотив-цель", а в плоскости "мотив-мотив", в складывающихся отношениях между мотивами. [25, 215-216]

Общим выводом исследования Б.С.Братуся является указание на необходимость «вывести» определение смысла из рамок отдельно взятой деятельности, отношения лишь мотива к цели и сделать его более широкой (обобщенной) категорией, включающей в себя помимо традиционного представления о личностном смысле и иные личностно-значимые смысловые отношения.

Такая точка зрения представляется нам в высшей степени конструктивной. Тем не менее, получив серьезное экспериментальное обоснование, она относится лишь к определенной части содержательных аспектов личностного смысла, и не затрагивает его динамической стороны. Вместе с тем определение личностного смысла, принадлежащее А.Н.Леонтьеву, дает возможность такого ее рассмотрения, если его записать в качестве математической формулы: «Смысл = Мотив : Цель». При этом становится очевидным, если сила мотива выше чем сила цели, то значение личностного смысла возрастает. Однако такая интерпретация требует, как минимум, ряда уточнений, касающихся не только динамических аспектов такого гипотетического конструкта как «цель», но также и его содержательных моментов.

Первое уточнение связано с определением понятия «сила цели» Указанное сочетание оказывается не только менее благоприятным в плане слухового восприятия по сравнению со звучанием сочетания «сила мотива», но и более проблематичным в плане его толкования. Дело в том, что под силой цели можно понимать в ее содержательном плане и ее значимость, и ее привлекательность, и ее валентность. Несомненно, все эти понятия тесно связаны между собой, но отнюдь не тождественны, между ними существует сложная система взаимосвязей и взаимопереходов.

Второе уточнение касается соотношения понятий «сила мотива» и «сила цели». Здесь весьма проблематичным является решение вопросов: Может ли сила мотива быть больше силы цели? Если да, то должна ли сила мотива всегда быть больше силы цели (ведь согласно математической формуле при данном положении дел должно происходить увеличение значения личностного смысла)? Если нет, то в каких случаях "должна", а в каких нет?

Основания для положительного ответа на первый вопрос можно найти в серии экспериментов Т.Г.Богдановой, приводимых в работе О.К.Тихомирова [140]. Смысл экспериментов заключался в том, что испытуемым предлагались задачи творческого типа, которые допускали возможность нахождения различных решений, и намеренно давалась неопределенная инструкция, в которой не упоминалось о конкретном количестве требуемых решений (например: «сложите любые четырехугольники»). Позднее целевые компоненты инструкции последовательно менялись в сторону увеличения значимости выполняемых задач, как в плане количественных признаков («найти как можно больше решений"; «найти все возможные решений»), так и в плане качественных («исследование умственной одаренности»). В результате было обнаружено, что при переходе от нейтральной инструкции к «исследованию умственной одаренности» продуктивность возрастала в 3, 5 раза. При этом в ситуации с высоко значимой мотивацией на основе неопределенного требования испытуемые ставили себе цель «найти более интересное решение» и стремились достичь ее.

Указанный эксперимент позволяет сделать вывод, что в ситуации, где значимость мотивации превосходит значимость цели, со стороны субъектов возможно не только изменение количества продуцируемых целей (феномен постановки собственных дополнительных целей), но и их качественная переработка (найти наиболее интересное решение).

Данный вывод является весьма полезным и важным как для учебной, так и для управленческой деятельности, поскольку способствует осознанию феномена, согласно которому актуализация силы мотивов для любого вида деятельности (будь то игра, учение или труд), должна носить целевой характер. При этом оказывается возможным дать ответы на поставленные выше вопросы.

В русле ответа на вопрос - «Должна ли сила мотива всегда быть больше силы цели?» - важно указать, что постановка целей для любой группы подопечных (дети в детском саду, ученики в школе, студенты в вузах, подчиненные в организациях и т.д.) не соответствующих по силе актуализированным мотивам может привести как к трансформации самой цели, так и к постановке иных целей, которые могут противоречить заданной. Данное утверждение в равной мере относится как к управленческому, так и к исполнительскому уровню организаций любого типа. Поэтому ситуация в которой сила мотива превышает силу цели должна актуализироваться отнюдь не всегда.

Ответ на вопрос: «В каких случаях сила мотива должна превышать силу цели, а в каких нет?» - требует построения целой исследовательской программы, теоретическое обоснование которой явно выходит за рамки этой работы. В связи с этим в данной части работы лишь предположительно можно заметить, что ситуация актуализации превышения силы мотива над силой цели может оказаться весьма полезной на стадии подготовки управленческого решения, в процессе предварительного планирования, или же, если руководитель стремиться, либо побудить подчиненного к трансформации личностного смысла, либо к его укреплению. В то же время актуализация данной ситуации предположительно может иметь и обратный эффект тогда, когда от подопечных требуется точное следование инструкциям лица с более высоким иерархическим статусом. Здесь на первое место в прояснении ситуации выходит проблема принятия субъектом цели.

Проблема принятия цели является одной из тем, на которую долгое время налагалось идеологическое вето. Предполагалось, что цели заданные извне идеологическими структурами должны автоматически присваиваться субъектом, поэтому данная проблематика долгое время не получала своей научной разработки, хотя ее наличие являлось предметом рассмотрения некоторых отечественных классиков. Так еще в 1945 году С.Л.Рубинштейн отмечал:

«Для совершения действия недостаточно и того, чтобы задача была субъектом понята: она должна быть им принята. А для этого необходимо, чтобы она нашла - непосредственно или опосредованно каким-то своим результатом или стороной - отклик и источник в переживании субъекта» [128, 151].

Последнее замечание наталкивает нас на мысль о том, не обусловлен ли крах тоталитарной системы в определенной степени тем, что цели, задаваемые из вне, были хотя и «сильными», однако «не принятыми», а значит и «слабо мотивированными». При такой раскладке («сила цели» больше, чем «сила мотива»), личностный смысл в указанном соотношении должен был бы быть настолько мал, что для значительной части субъектов нашего государства не смог обеспечивать глубокого включения в дело достижения указанных целей.

Из только что сделанного замечания можно сделать заключение, что смыслы малой степени выраженности либо не играют никакой роли по сравнению с иными психическими образованьями в споре за влияние на поведение человека, либо ведут к пассивному поведению человека. Однако я не думаю, что это так! И хотя в психологической литературе можно найти точки зрения противоположные той, которая мною высказана, ниже я постараюсь более доказательно обосновать свою позицию относительно влияния смыслов малой интенсивности на поведение человека.

Обратимся сначала к точке зрения, В.Г.Асеева [14], которая в некотором смысле является противоположной той, которая будет защищаться здесь. В.Г.Асеев считает, что системообразующую функцию в мотивационной регуляции поведения выполняет противоречивое единство содержательной и динамической сторон, но в каждом отдельном случае функционирования или развития ведущей, наиболее значимой выступает либо динамическая сторона, либо содержательная. Человек в своем развитии стремится к гармонизации своих желаний и возможностей, потребностей и способностей, слова и дела. Но в силу естественной противоречивости того и другого, их несовпадения, определяющим условием выступает либо одно, либо другое.

Особенно интересны в контексте нашей работы точка зрения В.Г.Асеева на значимость мотивационных и целевых образований, которые осуществляют «слабое» влияние на поведение человека.

Рассматривая диалектику соотношения целей и средств, В.Г.Асеев отмечает:

«Если собственная значимость потенциальных средств слишком мала по сравнению со значимостью цели, то возникает опасность, что человек упустит эти средства из рассмотрения, не придаст им должного значения, неосознанно исходя из предположения: "не может быть, чтобы такая важная цель реализовалась таким малозначимым (простым, легким, неожиданным и пр.) средством". Такова логика действия "слабого свойства" объекта в мышлении, когда человек оказывается неспособным выйти за рамки высоко значимых путей решения задачи (в частности, традиционных, шаблонных, привычных, сложившихся как установка) [14] [6].

В другом месте, анализируя соотношение значимого и незначимого при рассмотрении динамической и содержательной сторон мотивации человека в отражении действительности, В.Г.Асеев подчеркивает, что адекватное познание затрудняется не только чрезмерно значимым, но и чрезмерно слабым побуждением. В качестве иллюстрации в работе В.Г.Асеева приводятся выдержки из работы писатель С. Воронин, который, описывая психологическое состояние заблудившегося в тайге человека, анализирует две ситуации несостоявшегося познания и безразличия к объекту познания из-за отсутствия актуальной потребности. Первая ситуация: человек заблудился, так как не сориентировался по солнцу, а компас потерял. "Если бы у него с самого начала не было компаса, то он запомнил бы направление по солнцу, но у него был компас, и он так полагался на него, что не заметил, где было солнце, когда он вошел в лес". Вторая ситуация: человек вышел из тайги, и на фоне этой радости все остальное представляется ему сначала несущественным: "На крыльцо вышел старик. Сел на ступеньку. Закурил. Его можно было спросить: какая это деревня, куда, в конце концов, он выбрался? Но ему было все равно. И действительно, какая разница главное - вышел!".

Указанные рассуждения В.Г.Асеева приобретают для меня особую значимость в связи с тем, что приведенное выше математическое выражение формулировки личностного смысла, как отношения мотива к цели, позволяет подчеркнуть различие между отношениями мотивов и целей больших интенсивностей равных друг другу (скажем и мотив и цель по какому-либо параметру показывают по 10 балов) и малых интенсивностей (например, симметричный вариант[7]: 2 и 2 бала соответственно). И в том и в другом случае частное от деления будет равно единице. Однако, очевидно, что в первом случае сила взаимодействия между мотивом и целью будет куда выше, чем во втором. В качестве примера деконструктивности влияния мотивационной и целевой составляющих личностного смысла больших степени интенсивности можно привести наркомана, у которого в определенные периоды протекания болезни желание получить наслаждение суживает окружающий мир до одного единственного смысла - найти наркотик.

Несколько иначе обстоит дело, когда речь идет о мотивационной и целевой составляющей личностного смысла слабых степеней выраженности. Именно этот случай в рамках данной работы приобретает для нас наибольший интерес, поскольку выдвигает на первый план вопрос о возможности влияния смыслов малых степеней выраженности на поведение человека.

Необходимо отметить, что в различных областях науки эффекты влияния малых интенсивностей уже давно и детально изучаются. Общепризнанными являются влияния слабых магнитных, электрических полей на различные явления в физике, химии, биологии. Думается, что и в психологии уже давно пора подойти к изучению проблемы влияния не только малых смыслов, но и смыслов малой степени выраженности на становление различных личностных и ценностных структур человека.

Указание на необходимость особого внимания к проблеме феноменов и явлений слабого характера уже давно подчёркивалась классиками зарубежной психологической науки. Вот что пишет по этому поводу А.Маслоу.

«Почему бы нам не допустить, что существуют такие потребности, которые, несмотря на свою инстинктивную природу, легко поддаются репрессии, которые могут быть сдержаны, подавлены, модифицированы, замаскированы привычками, культурными нормами, чувством вины и т. п. …Словом, почему бы нам не допустить возможность существования слабых инстинктов?

Именно эта ошибка, именно такая идентификация инстинкта с чем-то мощным, неизменным, скорее всего и стала причиной резких нападок культуралистов на теорию инстинктов… Но если бы все мы с надлежащим уважением относились и к культурному, и к биологическому наследию человека…, если бы мы рассматривали культуру просто как более мощную силу по сравнению с инстинктоидными потребностями…, то мы бы уже давно не видели ничего парадоксального в утверждении о том, что наши слабые, хрупкие инстинктоидные потребности нуждаются в защите от более устойчивых и более мощных культурных влияний. Попытаюсь быть ещё более парадоксальным - по моему мнению, в каком-то смысле инстинктоидные потребности сильнее тех же культурных влияний, потому что они постоянно напоминают о себе, требуют удовлетворения, и потому что их фрустрация приводит к пагубным патологическим потребностям. Вот почему я утверждаю, что они нуждаются в защите и покровительстве… Нужно ли учить собаку или кошку, кошку или птицу как быть собакой, кошкой или птицей? Ответ очевиден. Их животные импульсы заявляют о себе громко, внятно и распознаются безошибочно, тогда как импульсы человека чрезвычайно слабы, неотчётливы, спутаны, мы не слышим, что они шепчут нам, и поэтому должны учиться слушать и слышать их» [98, с. 135-136].

И в другом месте этой же работы:

«Внутренняя природа человека не так могуча и требовательна, как природа других животных. Животное никогда не сомневается в том, что оно из себя представляет, что оно хочет, что ему нужно. Человеческая потребность в любви, знании, порядке, напротив, слабы и почти неощутимы, они не кричат о себе, а тихо шепчут, и мы не всегда умеем услышать их шёпот» [98, с. 363].

Не менее определённо высказывается в этом плане К.Левин. Рассматривая проблему реальной связи между квазипотребностью и истинной потребностью, он отмечает:

«Реальная связь между квазипотребностями и истинными потребностями даёт объяснение и такому на первый взгляд парадоксальному явлению: как однозначно показывают результаты различных экспериментальных исследований, интенсивность акта намерения не является решающей для действенности этого намерения.

То обстоятельство, что особенно интенсивные акты намерения нередко менее действенны, чем более слабые (выделено нами, Прим. И.В.), основываются… частью на том, что вообще «судорожные» действия менее успешны, чем спокойные. Это же относится и к акту намерения, понимаемому как действие… По существу, действенность намерения зависит не от интенсивности акта намерения, а (если отвлечься от других факторов) от силы и жизненной значимости или, вернее, от глубины укоренённости в психики тех истинных потребностей, в которые включена квазипотребность» [84, с. 151-152].

И несколько далее К.Левин делает ещё одно важное замечание:

«…остаётся открытым и требующим экспериментального исследования вопрос о том, не существует ли наряду с этими истинными потребностями ещё и некоторый фонд (различный у различных индивидов) «активной энергии», который мог бы быть использован теми преднамеренными действиями, которые сами по себе не связаны ни с какими истинными потребностями. Некоторые явления, например, у больных энцефалитом (быстрый переход к мелкому письму, застревание вскоре после начатого действия), легко могут быть объяснены в этом контексте… Уже Ах указал на случаи сильной действенности менее интенсивных актов намерения (он обозначил их как слабое, привычное, или несовершенное желание) [84, с. 152-153].

Как видно из приведённых цитат, их авторы весьма недвусмысленно, хотя и по-разному, высказываются в пользу пересмотра некоторых сложившихся взглядов на проблему степени выраженности мотивационных процессов и её влияния на поведение человека. Однако в рамках отечественной психологии, насколько мне известно, такая точка зрения не получила какого-либо распространения. Остается только надеяться, что мысли, на которые здесь обращено внимание, не останутся незамеченными у специалистов, занимающихся смысловой проблематикой.

Мне представляется очень важным отметить, что если смыслы больших интенсивностей могут блокировать конструктивность поведения человека, то смыслы малых интенсивностей, обладают более широким спектром действий, не только не блокируя в целом ряде случае конструктивность поведения человека, а наоборот, всячески ей содействуя.

Именно с такой точки зрения можно воспринимать специальные формы тренинга, накопленные в некоторых культурах, на которые указывают Р.М.Грановская и И.М.Никольская [40]. Например, Дзен-буддизм культивирует внесловесные пути постижения реальности -коаны. В коанах учтена необходимость создания «безмолвия ума». Вхождение в это состояние достигается посредством выполнения особого вида упражнений. Их исполнение за счет угашения страстей и мыслей, дает возможность пробиться в сознание интерпретациям и событиям слабой интенсивности. Эти мельчайшие флуктуации были несоизмеримо малы по сравнению с бурным потоком мыслей, в который погружен человек в своем обычном состоянии. Они тонули, стирались в нем, были незаметны на фоне потока непрерывно мелькающих мыслей. В состоянии «безмолвия ума» (самадхи) эти флуктуации становятся более выпуклыми и осознаваемыми. Тем самым возникает вероятность, что ничтожное событие сможет предстать как источник новой идеи. Можно сказать, что с помощью коанов достигается преодоление ограничений привычно работающего ума. Их применение провоцирует вспышку интуиции, в результате которой новая истина достигается как эффект умственного крушения. При этом рушатся интеллектуальные нагромождения и открываются новые горизонты.

В этом отношении весьма показательна задача, используемая в теории решения изобретательских задач (ТРИЗ), для стимулирования развития творческого мышления. Человеку, у которого обнаружили раковую опухоль, противопоказано хирургическое вмешательство. Однако имеются лазерные приборы способные воздействовать на замедление ее роста и последующее уменьшение. Вместе с тем сила их действия такова, что они при облучении повреждают ткани, которые встречаются на пути прохождения к опухоли. Возникает вопрос: Как воздействовать на опухоль, не повреждая ткани? Один из ответов состоит в том, чтобы несколько лучей малой интенсивности, не повреждающих ткани человеческого тела при прохождении каждого из них по отдельности сквозь неё, сфокусировать на опухоли.

Не является ли проблема малых смыслов и смыслов малых интенсивностей теми лучами, которые фокусируются в ходе жизнедеятельности человека. При таком понимании проблемы малых смыслов и смыслов малой интенсивности, возникает ряд вопросов, к решению которых в обозначенном контексте только-только начинает подступать психологическая наука:

  • Где фокусируются смысловые лучи: внутри субъектного пространства отдельно взятого человека или в межсубъектном пространстве?
  • В каком направлении фокусируются эти лучи: изнутри наружу или же наоборот?
  • Кто фокусирует эти лучи: сам человек, социальные институты, ноосфера, теосфера и т.д.?
  • Возможна ли стохастическая самофокусировка смысловых лучей?
  • На какой конкретной предметной области фокусируются и почему именно на этой, а не на другой? и т. д. и т.п.

Очевидно, что поиски ответов даже на эту небольшую часть вопросов «смысловой оптики» не могут быть получены мгновенно и требуют усилий специалистов из сферы не только одной психологической науки, но и подключения самого широкого круга ученых из областей сопредельных и несопредельных с психологией наук. Объединяющим началом этого цикла исследований может выступить интенсивно развивающаяся в рамках нашей страны, особенно в последнее десятилетие, акмеологическая наука [8], [45], [46], [47], [48], [49], [109], [110], [114].

Взгляд на внутренний конфликт Ф.Е.Василюка

Согласно подходу Ф.Е.Василюка, внутренний конфликт следует рассматривать как один из четырех типов критических ситуаций [33]. По мнению автора, в качестве сталкивающихся сторон в конфликте выступают жизненные отношения внутреннего мира личности, регулируемые сознанием, цель которого - достижение внутренней согласованности.

Таблица 7 Типология критических ситуаций

Собственно говоря, необходимость в сознании возникает только при наличии сложного внутреннего и внешне лёгкого мира личности, характеризующегося наличием нескольких жизненных отношений, между которыми возникла ситуация необходимости выбора.

"Подобно тому, как трудность мира порождает необходимость в психике, так сложность его требует появления сознания. Психика - это «орган», призванный участвовать в решении внешних проблем, а в сложном и легком мире основная проблематичность жизни - внутренняя. Психика обслуживает внешнее предметное ситуативное действие, а в этом мире в илу лёгкости таковое отсутствует. В нём главные акты жизнедеятельности те, которые в обычном мире осуществляются до конкретного ситуативного действия и после него. Что это за акты?

Первый из них - выбор. Если вся жизнедеятельность в лёгком и сложном мире, по существу сведена к сознанию, то сознание, в свою очередь, наполовину сведено к выбору. Каждый выбор здесь трагичен, поскольку решает дилемму между мотивами. Трагизм в том, что субъект стоит перед задачей, с одной стороны, жизненно важной, а с другой - логически неразрешимой. Почему? Во-первых, потому, что каждая альтернатива является в данном случае жизненным отношением или мотивом …и от положительной реализации чего можно отказаться только ценой дезинтеграции или даже полного распада…; а во-вторых, потому, что для предпочтения одного отношения (или мотива) другому нет и не может быть рационально убедительного основания. Последнее возможно только там, где есть общая мера вещей, а ведь отдельные жизненные отношения и мотивы принципиально разнородны, у них нет ничего общего, кроме того внешнего их содержанию обстоятельства, что они принадлежат одному субъекту. Сознание, таким образом, вынуждено решать парадоксальные с логической точки зрения задачи, сопоставлять несопоставимое, соизмерять не имеющее общей меры. Подлинный выбор, чистая культура выбора - это лишённый достаточно рационального основания рискованный, не вытекающий из прошлого и настоящего акт, действие, не имеющее точки опоры" [33, с. 121].

Главная проблематичность и устремлённость внутренне сложной жизни состоит в том, чтобы избавиться от мучительной необходимости постоянных выборов, выработать психологический «орган» овладения сложностью, который обладал бы мерой измерения значимости мотивов и способностью скреплять жизненные отношения в целостность индивидуальной жизни. Таким органом, по мнению Ф.Е.Василюка, выступает ценностное сознание, поскольку ценность - единственная мера сопоставления мотивов. Именно благодаря работе ценностного переживания оказывается возможным решение внутреннего конфликта. Каким же образом ценностное переживание способно помочь человеку в решении внутреннего конфликта? Для того, чтобы разобраться в этом вопросе необходимо произвести сравнительный анализ разных типов переживаний, соответствующих различным жизненным мирам человека.

Подход к анализу внутреннего конфликта В.В.Столина.

Опираясь на концепцию А.Н.Леонтьева о личностном смысле, В.В.Столин подчёркивает, что своим происхождением личностный смысл обязан процессам, происходящим вне сознания субъекта, он возникает в его реальной жизнедеятельности, отражая отношение целей и обстоятельств совершения действий к мотивам деятельности. Однако в структуре сознания личностный смысл вступает в новые связи - в связи с другими составляющими сознание - и выражает себя в значениях и эмоциональных, чувственных переживаниях (чувственной ткани). Поэтому «Я», рассматриваемое действующим субъектом как условие самореализации, также приобретает личностный смысл. Сказанное можно пояснить схемой, на которой личностный смысл занимает место вершины одновременно в двух треугольниках (Рис. 26).


Рис.26. Схема строения смысла «Я»

Нижний треугольник отражает то обстоятельство. Что действующий субъект осмысливает себя самого как условие достижения его собственных целей и мотивов. В этом случае смысл входит в движение реальной деятельности субъекта. Верхний треугольник очерчивает связи смысла «Я» с другими составляющими сознания.

Общий смысл схемы таков: смысл «Я» порождается как отношением к мотиву или цели соответствующих их достижению качеств субъекта и оформляется в самосознании в значении (когнитивный аспект) и эмоциональных переживаниях (эмоциональный аспект). Смысл «Я», таким образом, и является единицей самосознания. Как единица самосознания. Смысл «Я» содержит когнитивную, эмоциональную и отношенческую компоненты, он связан с активностью субъекта, происходящей вне сознания, т.е. его социальной деятельностью.

Человек, стремящийся лишь к одному какому-то мотиву, является не более чем абстракцией, поскольку на протяжении жизни он включён в разнообразные жизненные отношения. Поэтому разные деятельности для него могут иметь различный личностный смысл. Так, длительная командировка может служить реализации профессиональных планов, и следовательно, обладать позитивным смыслом в рамках профессиональной деятельности, но если командировка одновременно требует разлуки с близкими, то она приобретает в отношении к потребности в общении с ними и иной, горький смысл разлуки. Этот противоречивый смысл можно назвать конфликтным смыслом действия.

«Действие, объективно связанное с двумя мотивами так, что служит шагом в направлении к одному из них и одновременно шагом в направлении от другого, и в силу этого обладающее конфликтным смыслом, будем называть поступком» [136, с. 107].

В.В.Столин иллюстрирует это следующим примером.

Пусть человек считает себя преданным товарищем. Его опыт общения с друзьями даёт ему основания для такого мнения о себе: он открыт, готов помочь, откровенен, бескорыстен. Пусть тот же человек, участвуя в общественной жизни, стремится к установлению принципиальных, требовательных, справедливых отношений в коллективе. Он высоко оценивает себя и как друга, и как общественного деятеля. Его смысл «Я» позитивен в обеих сферах. Я хорош как друг (предан) и я хорош как общественник (принципиален и справедлив). Но вот (и это один из излюбленных сюжетов литературы и кинематографа) возникает ситуация, в которой наш герой должен выступить против интересов друга, если конечно он хочет быть последовательным в проведении своей собственной линии. Что он ни сделает: пойдёт ли против интересов друга или против общественных интересов, он должен совершить поступок. Поступок - это всегда выбор, а выбор - всегда труден. Пока поступок не совершён, пока он только в возможности, два мотива и два смысла «Я» продолжают противоречиво существовать в сознании: я люблю своего друга и я хороший друг, но я люблю также своё общественное дело и я справедливый человек.

Но вот поступок совершён, выбор сделан. Вне зависимости от того, в чью пользу произошёл этот выбор, смысл «Я» оказывается объективно противоречивым. «Я - человек, который стремится к дружбе, и я - хороший друг. Но я предпочёл другие интересы интересам друга - я плохой друг». Или: «Я - человек, который стремится к справедливости и принципиальности, я - справедливый человек. Но я совершил непринципиальный поступок - я несправедливый человек».

Итак, множественность деятельностей приводит к множественности смыслов «Я», пересечение деятельностей - к поступкам, поступки - к конфликтным смыслам «Я», конфликтный смысл «Я» запускает дальнейшую работу самосознания. Эта работа и проявляется в особенности когнитивного и эмоционального содержания конфликтного смысла. Можно сказать, что конфликтный смысл как отношение к себе, определённое участие в собственном поступке, запускает самопознание и эмоциональное переживание по поводу себя. Итогом указанных размышлений выступает классификация процессов осмысления «Я», которые запускаются конфликтным смыслом.

Таблица 8. Виды осмысления своего «Я» как следствие совершения поступка

  1. Раскаяние. Относится к ситуациям, когда человек признаёт факт совершения поступка, т.е. признаёт уже совершённый реальный выбор, но раскаивается в нём. Так, в ситуации выбора между интересами дружбы (мотивом дружбы) и интересами принципиального подхода к делу, выбор мог быть сделан в пользу интересов дела (или в пользу интересов друга). Но эмоции, чувства подсказывают человеку, что выбор он сделал не верный, пошёл против самого себя. На самом деле друг и дружба для него важнее интересов дела (ли наоборот). Ход процессов самосознания можно представить следующим образом: «Я считал, что дружба важна для меня (значимый для меня мотив). Я считал себя хорошим другом. Ноя сделал выбор не в пользу друга. Значит я плохой друг. Я раскаиваюсь в своём выборе - друг и дружба важнее для меня того, что я выбрал. Я постараюсь будущими поступками заслужить право считать себя хорошим другом. Отвергнутый в поступке собственный мотив (ценность, идеал) вновь возвращается самосознанием в «Я»; при этом личность признаёт свершившийся поступок, переживает его конфликтный смысл и готова нести ответственность.
  2. Ужесточение. Относится к ситуациям,в которых человек признаёт факт совершения поступка и сознательно узаконивает выбор. Так, в ситуации с дружбой и делом такой человек мог бы сказать себе: «Я думал, что я хороший друг и дружба для меня ценность. Я сделал выбор не в пользу дружбы и не в пользу друга. Значит, я плохой друг и есть для меня вещи, поважнее, чем дружба». Человек признаёт лежащую за поступком неравноценность мотивов и очищает, ужесточает внутреннюю иерархию своих мотивов. Можно сказать, что сам человек с точки зрения его «мотивационного скелета» становится более жёстким, «одновершинным».
  3. Смятение. Относится к ситуациям, при которых признание факта поступка сопровождается внутренними колебаниями, неуверенностью в правильности сделанного выбора, возвратом отвергнутого и вновь утверждением своей правоты.
  4. Самообман. Относится к ситуациям, когда субъект стремится сохранить смысловую ценность мотива, реально отвергнутого в акте поступка, путём непризнания факта поступка. В.В.Столин указывает на три способа, с помощью которых человек может это сделать:
    • Поступок в сознании превращается в операцию, в технологическую процедуру, ответственностью за которую обладает лишь тот, кто ею руководит: «Да я причинил боль испытуемому, но не потому, что я агрессивен, наоборот я гуманный человек и по собственной инициативе никогда не причиню боль другому, но раз учёные спланировали такой опыт, они, уж наверное, всё предусмотрели, они и несут возможность за собственные издержки. Меня они использовали в технических целях, не я, так другой сделал бы для них то же самое»
    • Представить поступок действием, продиктованным неконтролируемыми внутренними состояниями: усталостью, эмоциональным расстройством, опьянением и т.д.
    • Субъективная трансформация взаимоисключающих следствий: «Я действую тебе во благо, хотя ты этого пока и не понимаешь».
  5. Дискредитация. Относится к ситуациям, когда конфликтность смысла снижается путём расщепления абстрактного и конкретного содержания мотивации. Наиболее простой вариант такого расщепления - признание конкретного объекта поступка «недостойным воплотителем» идеального содержания мотива. Так, в опытах с элекроболевым подкреплением[8] испытуемый может рассуждать так: «Я гуманный человек, но эти люди не достойны моего гуманизма - они же сами согласились стать подопытными кроликами». Предавая интересы друга можно рассуждать в том духе, что хотя дружба для него и свята, этот конкретный друг не достоин его преданности. Когнитивисты называют такой способ преодоления диссонанса «преуменьшением привлекательности жертвы». Ислледователи, работающие в контексте проблемы психологической защиты, описывают такой феномен как проекцию собственной неосознаваемой черты (агрессивности, «плохости») на другого человека. При этом срабатывает также механизм рационализации, подключающий память и воображение для обоснования «объективной» «плохости» жертв (например, басня Крылова «Волк и ягнёнок»).
  6. Вытеснение. З.Фрейд в ранних работах использовал этот термин как родовой для различных видов психологических защит, служащих для устранения из сознания неприемлемых влечений. В.В.Столин использует этот термин для ситуаций, в которых из сознания изгоняется сам факт не только существования поступка, но даже и самого действия, в «теле» которого он существовал. Человек активно забывает тот факт, что он солгал, струсил, совершил предательство, тем самым консервирует свою нерешённую в сознании мотивационную дилемму. Такое вытеснение может быть частичным (вытесняется наиболее конфликтная часть поступка либо его эмоциональная окраска), относительным (человек может вспомнить, если ему напомнить, но сам не делает этого), или абсолютным (поступок забыт начисто). Вытеснение, однако, является «наиболее примитивным и малоэффективным средством защиты», поскольку нерешённая дилемма так или иначе, прорывается в сознание, заставляет личность увеличивать «слепое пятно» в своем внутреннем зрении.

По мнению В.В.Столина три обозначенных выше (Таблица 8) в левом столбце мотивационные варианты решения проблемы личностного смысла «Я», отличающиеся осознанностью поступка и характеризующие действительно зрелую, здоровую человеческую личность, не оказались в фокусе эмпирических психологических исследований. Они и по сей день составляют почти исключительно предмет литературы и искусства. В целом же различия между обсуждаемыми типами самосознания выглядят следующим образом.

Таблица 9. Сравнение типов самосознания по отношению к совершённому поступку.

Общим итогом рассуждений В.В.Столина является заключение, что единицей самосознания личности является конфликтный смысл «Я», отражающий столкновение различных жизненных отношений субъекта, столкновение его мотивов и деятельностей. Это столкновение осуществляется путём поступков, которые, таким образом, являются пусковым механизмом образования противоречивого отношения к себе. В свою очередь, смысл «Я» запускает дальнейшую работу самосознания, проходящую в когнитивной и эмоциональной сферах. Таким образом, единица самосознания (конфликтный смысл «Я») - это не просто часть содержания самосознания, это процесс, внутреннее движение, внутренняя работа.

Классификация внутренних конфликтов А.Я.Анцупова и А.И.Шипилова

Если В.В.Столин при анализе внутреннего конфликта апеллирует к понятию «единица самосознания», обращаясь к общей феноменологии самосознания личности, то А.Я.Анцупов и А.И.Шипилов подходят к обсуждению указанной тематики несколько с иных позиций.

Подчеркивая, что в зарубежных подходах тематика внутреннего конфликта в основном изучается кулуарно[9], А.Я.Анцупов и А.И.Шипилов указывают на необходимость построения единой типологии, в рамках которой можно было бы описать самые разнообразные внутренние конфликты. В связи с этим указанные авторы выделяют следующие основные структуры внутреннего мира личности, вступающие в конфликт:

  • Мотивы, отражающие стремления личности различного уровня (потребности, интересы, желания, влечения и т.п.). Они могут быть выражены понятием «хочу».
  • Ценности, воплощающие в себе общественные нормы и выступающие благодаря этому как эталоны должного, которые могут приниматься или не приниматься, но в силу их общественной или какоё-либо другой значимости личность вынуждена следовать им. Они могут быть выражены понятием «надо».
  • Самооценка, определяемая как самоценность себя для себя, оценка личностью своих возможностей, качеств и места среди других людей. Будучи выражением уровня притязания личности, самооценка выступает своеобразным побудителем её активности, поведения. Она может быть выражена понятием «могу».

В зависимости от того, какие стороны внутреннего мира личности вступают во внутренний конфликт, по мнению указанных авторов, можно выделить шесть основных видов внутренних конфликтов [12, с. 295-299].

Таблица 10. Основные виды внутрениих конфликтов (по А.Я.Анцупову и А.И.Шипилову)

  1. 1. Мотивационный конфликт. Один из часто изучаемых видов внутреннего конфликта. В частности в психоаналитическом направлении. Выделяют конфликты между бессознательными стремлениями (З.Фрейд), между стремлениями к обладанию и безопасности (К.Хорни), между двумя положительными тенденциями -классическая дилемма «буриданова осла» (К.Левин), или как мтолкновение различных мотивов
  2. Нравственный конфликт. В этических учениях его часто называют моральным или нормативным конфликтом (В.Бактановский, И.Арницане, Д.Федорина). Рассматривается как конфликт между желанием и долгом, между моральными принципами и личностными привязанностями (В.Мясищев). А.Спиваковская выделяет конфликт между стремлением действовать в соответствии с желанием и требованиями взрослых или общества. Иногда рассматривается как конфликт между долгом и сомнением в необходимости следовать ему (Ф.Е.Василюк, В.Франкл).
  3. Конфликт нереализованного желания или комплекса неполноценности (Ю.Юрлов). Это конфликт между желанием и действительностью, которая блокирует их удовлетворение. Иногда его трактуют как конфликт между «хочу быть таким, как они» (референтная группа) и невозможностью это реализовать (А.Захаров). Конфликт может возникать не только когда действительность блокирует реализацию желания, но и в результате физических возможностей его осуществить. Это конфликты, возникающие из-за неудовлетворённости своей внешностью, физическими данными и способностями. К данному виду относятся и внутриличностные конфликты, в основе которых лежат сексуальные патологии (С.Кратохвил, А.Свядощ, А.Харитонов).
  4. Ролевой конфликт выражается в переживаниях, связанных с невозможностью одновременно реализовать несколько ролей (межролевой внутриличностный конфликт), а также в связи с различным пониманием требований, предъявляемых самой личностью к выполнению одной роли (внутриролевой конфликт). К этому виду относятся внутриличностные конфликты между двумя ценностями, стратегиями или смыслами жизни.
  5. Адаптационный конфликт понимается как в широком смысле, т.е. как возникающий на основе нарушения равновесия между субъектом и окружающей средой, так и в узком смысле - при нарушении процесса социальной или профессиональной адаптации. Это конфликт между требованиями действительности и возможностями человека - профессиональными, физическими, психологическими. Несоответствие возможностей личности требованиям среды или деятельности может рассматриваться как временная неготовность, так и неспособность выполнять предъявляемые требования.
  6. Конфликт неадекватной самооценки. Адекватность самооценки личности зависит от её критичности, требовательности к себе, отношения к успехам и неудачам. Расхождения между притязаниями и оценкой своих возможностей ведёт к тому, что у человека возникает повышенная тревожность, эмоциональные срывы и др. (А.Петровский, М.Ярошевский). Среди конфликтов неадекватной самооценки выделяют конфликты между завышенной самооценкой и стремлением реально оценивать свои возможности (Т.Юферева), между заниженной самооценкой и осознанием объективных достижений человека, а также между стремлением повысить притязания, чтобы одержать максимальный успех и понизить притязания, чтобы избежать неудачи (Х.Хекхаузен).

По мнению Н.В Гришиной[10], данная классификация не является бесспорной, поскольку категории «могу», «должен», «хочу» нуждаются в своей конкретизации в связи с тем что, например, «надо» («я должен») может интерпретироваться как мотив выполнения долга перед собой или другими. Тогда, так называемый, «нравственный конфликт» фактически превращается в мотивационный. Вместе с тем, несмотря на недостатки, делающие данную классификацию весьма уязвимой для критики, поиск в этом направлении Н.В.Гришина считает перспективным, поскольку он, прежде всего, отвечает интересам практики, имеющей дело с «живым» языком переживаемых человеком проблем [43, с. 86-87].

Психологический кризис с точки зрения личностног о смысла[11].

Проблематика кризиса, несмотря на довольно таки частое употребление в языке понятия «кризис», до сих пор является в недостаточной мере разработанной психологической наукой. Причем эта «недостаточность разработки» в отечественной психологии в большей мере относится к теоретическим аспектам состояния проблематики, чем к практическим разработкам преодоления различных кризисов. Поэтому по отношению к проблематике кризиса можно говорить о своеобразном дисбалансе между теоретической и практической ее проработкой, чего нельзя сказать о других видах экстремальных ситуаций (стресс, фрустрация, конфликт, депрессия, суицид и т.д.). В связи с этим целью данной части нашей работы является теоретическое обоснование нашего собственного видения феноменологической сущности понятия «психологический кризис».

Согласно словарю Фасмера, русское слово «кризис» происходит из немецкого Krisis (c 1519 г.) от латинского «Crisis» из греческих слов: «crisiV«, обозначающего решение, исход; «crinw«, переводимого как «различаю», «сужу» [146, с. 376].

Уже при попытке анализа статей, относящихся к слову «кризис» в рамках толковых словарей, обнаруживается своеобразная полифония значений. В каждой из этих статей, помимо общих моментов, свойственных всем словарям (указание на перелом, переходный период), содержатся и такие значения, которые, отличая один словарь от другого, придают слову «кризис» дополнительные смысловые оттенки[12].

Так в словаре В.Даля указывается, что "кризис" означает перелом, переворот, решительная пора переходного состояния…Врачи зовут кризисом внезапный переворот в болезни, например, пот, рвоту, кровотеченье, а лизис, постепенное разрешение [44, с. 194].

В словаре иностранных слов среди множества значений интерес представляют следующие "расшифровки" понятия "кризис":

"1. резкий, крутой перелом, тяжелое переходное состояние; 2) в медицине перелом в течение болезни, сопровождающийся быстрым понижением температуры и исчезновением всех признаков болезни (в противовес понятию "лизис") [129, с. 267]. "Лизис (греч.) «lysis» растворение медленное в противоположность кризису, ослабление проявлений болезни, сопровождающееся постепенным понижением температуры (при лихорадочных заболеваниях» [129, с. 285]

Словарь русского языка С.И.Ожегова добавляет к уже указанным толкованиям еще несколько оттенков: «затруднительное, тяжелое положение» [111, с. 247].

Таким образом, на уровне языковых форм фиксируются два блока характеристик:

  • Стиль изменения направления: крутой, резкий.
  • Субъективное переживание изменения направления: внезапное, тяжелое, затруднительное.

Анализ семантики понятия «кризис» в специальных словарях, добавляет к выделенным характеристикам целый ряд параметров, которые значительно «ужесточают» требования к смысловому содержанию психологических состояний, которые могли бы быть идентифицированы как кризисные.

Во-первых, указывается на масштаб единиц, в рамках которых осуществляется перелом - не отдельная деятельность, а жизнедеятельность.

Во-вторых, подчеркивается наличие вектора деятельности, в направлении которого осуществлена блокировка - целевой.

В-третьих, отмечается не просто крутой поворот, а разрыв в развитии личности.

Так в «Психотерапевтической энциклопедии» в статье посвященной «кризисной интервенции» кризис понимается как «состояние человека при блокировании его целенаправленной жизнедеятельности, как дискретный момент развития личности» [124, с. 226].

В-четвертых, рассматривается жизненный мир человека, дифференцированный на процессы, феномены и состояния его внутреннего мира, и явления вне этого мира.

Так, в «Словаре символов», составленном известным испанским теоретиком искусствоведения Х.Э.Керлот, первая публикация которого появились в зарубежных изданиях еще в 50-х годах XX столетия, однако в русском варианте опубликованном только в 1994 году, отмечается:

У человека в кризисные моменты, когда течение жизни (как поток чувств и страстей внутри него, его чрезмерные притязания или чувство неполноценности, так и поток вне его - поток препятствий и неудач в общении) направлено против него, или увлекает против его воли, есть изначальное желание пережить противоположность, т. е. найти способ, при помощи которого все в своем роде можно преобразовать в свою противоположность [66, с. 272].

В этом рассуждении помимо аналитического расщепления жизненного мира человека на внешний и внутренний мир, достаточно эвристичными, на наш взгляд, являются еще несколько моментов:

  1. апелляция к такому феномену человеческой психики, как «Воля»;
  2. своеобразное расщепление интрасубъектности человека на волю и те процессы, состояния и феномены, которые направлены против нее, что может являться необходимым условием кризисного состояния, в основе которого лежит момент специфического разотождествления человека на его «Я», «Волю» и другие феномены;
  3. направленность явлений не только внутреннего, но и внешнего мира против воли, что можно считать достаточными условиями для идентификации состояния, как кризисного;
  4. не случайность наступления кризиса, а его неизбежность в силу изначального «желания противоположности».

Последнее замечание не в полной мере согласуется с некоторыми определениями понятия «кризис» в контексте возрастного развития, содержащимися в статьях психологических словарей отечественных авторов. Так в «Кратком психологическом словаре» под общей редакцией М.Г.Ярошевского и А.В.Петровского указывается, что «возрастные кризисы, хотя и не являются неизбежными, могут иметь место в психическом развитии ребенка» [76, c. 156-157]. В то же время в более позднем издании словаря под общей редакцией этих же авторов отмечается:

«В отличие от кризисов невротического или травматического характера возрастные кризисы относятся к нормативным процессам, необходимым для поступательного хода личностного развития… Возрастные кризисы могут возникать при переходе человека от одной возрастной ступени к другой и связаны с системными качественными преобразованиями в сфере его социальных отношений, деятельности и сознания» [76, с. 180].

Такое рассогласование мнений является, по-видимому, своеобразной данью теоретической разработке проблематики кризиса вообще, поскольку рассмотрение его в различных областях не только психологии (возрастной, гуманистической и т.д.), но и других знаний (политики, искусства, социологии и т.д.), обогащая его смысловую гамму, с одной стороны, с другой - ведет к неминуемому локальному противостоянию между наиболее общими определениями понятия «кризис» и его частными определениями в отдельных предметных областях[13]. В связи с этим закономерен поиск отдельными авторами такой дефиниции, которая бы снимала обозначенные выше противоречия. Так, например, в работе Л.Ф.Бурлачук и Е.Ю.Коржовой используется понятие «личностный кризис», включающее в себя с точки зрения авторов следующую группу понятий.

«Личностные кризисы могут быть возрастными (эта разновидность кризисов изучена лучше других: различают кризис подросткового периода, кризис тридцати[14], кризис инволюционного периода и др.), кратко- и долговременными, конструктивными и деструктивными. Личностные кризисы могут различаться по деятельностному критерию (кризис операциональной стороны жизнедеятельности «как жить?», кризис мотивационно-целевой стороны жизнедеятельности «для чего жить дальше?», кризис смысловой стороны деятельности «зачем жить дальше?») Терминология личностного кризиса мало разработана» [30, с. 96]

В то же время в рамках «Большого толкового социологического словаря», слово «кризис» идет в связке с предшествующим ему словом «жизненный»:

«Жизненный кризис (life crisis) - любое разрушительное событие жизни, вызывающее утрату важнейших отношений и социального статуса, требующее персональной корректировки, способное угрожать целостности «Я» и социальным отношениям. В список примеров входят: тяжелая утрата, развод, брак, потеря или смена работы, нетрудоспособность, отставка, миграция, выселение [24, с. 208-209].

Однако, несмотря на поиск дефиниции, которая наиболее точно бы отражала сущность анализируемого понятия, большая часть отмеченных выше определений (за исключением статьи Х.Э.Керлот), ограничивается описательными констатациями. При этом не затрагивается внутренняя, феноменологическая сущность обсуждаемой проблематики. При таком подходе удается схватить лишь внешнюю, наблюдаемую часть экстремального состояния, его «поведенческий локус», который сам является следствием процессов зачастую скрытых не только от стороннего наблюдателя, но и от самого человека переживающего кризисное состояние. Порою, какая-либо регистрация состояния, подпадающего под определение кризиса, вообще оказывается невозможной, поскольку речь идет о предельных величинах самих предельных состояний. Поэтому, начиная обоснование своей классификации критических ситуаций, основанной на типологии жизненных миров (1. внутренне простой - внешне легкий; 2. внутренне простой - внешне трудный; 3. внутренне сложный - внешне легкий; 4. внутренне сложный - внешне трудный), автор фундаментальной работы «Психология переживания» Б.Ф.Василюк обращает внимание на необходимость развития умения «мыслить предельное».

Стоит специально обратить внимание на то, что мы попадаем здесь в область предельного мышления, или мышления о пределах: здесь каждое слово - деятельность, предмет, потребность - превращается, чуть ли не в свою противоположность.…Но если так, если понятия утрачивают в этой области представимость и устойчивость, если не существует эмпирически наблюдаемых вещей и процессов, которые бы понятия, находящиеся в этом предельном состоянии, отражали, то может быть, научному мышлению не стоит заниматься этой областью? Для физики, математики, философии такого вопроса давным-давно не существует. Но и для теоретической психологии он должен быть разрешен отрицательно: как в математике, для того, чтобы описать поведение функции в некотором интервале, необходимо установить ее пределы, вне зависимости от того, определена ли функция в предельных точках или нет (напр. 1/Х при Х=0), так и в психологии - мы не сможем понять конечное и эмпирически наблюдаемое, не умея мыслить предельное [33, с. 88].

Мы не случайно позволили себе столь пространное цитирование указанного автора. Дело в том, что такой подход пока не получил широкого распространения в отечественной психологической науке. Вместе с тем он является наиболее близким к нашей собственной точке зрения на понимание сущности кризисных состояний жизнедеятельности человека, заключающейся в том, что феноменология понятия «кризис» может быть понята через призму категории «личностный смысл», введенной и разрабатываемой в работах А.Н.Леонтьева [89]. Однако прежде, чем приступить к более детальному обсуждению своего видения проблемы, необходимо, хотя бы в самом общем виде, изложить наше понимание подхода Б.Ф.Василюка, позиция которого и явилась отправной точкой наших собственных построений.

Для компактности и удобства изложения основных тезисов указанного автора они помещены в расположенной ниже таблице и по возможности представляют собой цитирование работ Б.Ф.Василюка.

Таблица 11. Единицы анализа понятия «кризис» по Б.Ф.Василюку

Как видно из текста, именно крушение замысла жизни приводит к возникновению ситуации кризиса. Следует отметить, что расшифровка «замысла жизни» как «неисполненности в феноменологической перспективе своего призвания» и «Дела жизни» сближает указанное понятие с понятием «смысл жизни», которое, в свою очередь, стало получать интенсивную психологическую разработку в отечественной литературе лишь в последние десять лет [123]. Однако и столь относительно небольшого периода времени оказалось вполне достаточно, чтобы в рамках отечественной психологической науки появился целый спектр интересных точек зрения на сущность понятия «смысл жизни», которые позволяют перевести его из философской плоскости осмысления в психологическую плоскость анализа.

Так, по мнению А.Б.Братуся, «если смыслы деятельности порождаются отношением мотива к цели, то смыслы жизни порождаются живым образом будущего, освещающим и животворящим настоящее или - отношением образа веры к наличному состоянию человека» [28, с. 83]. Согласно Д.А.Леонтьеву личностный смысл «является формой познания субъектом его жизненных смыслов, отражения их в сознании» [92, с. 59]. Как видно из приведенных определений отправной точкой в понимании «жизненного смысла» и для Б.С.Братуся и для Д.А.Леонтьева является понятие «личностного смысла», которое и будет в контексте данной части работы являться объектом нашего дальнейшего анализа.

Как уже было отмечено выше, определение личностного смысла, принадлежащее А.Н.Леонтьеву, дает возможность его рассмотрения, в качестве математического выражения: Смысл = Мотив : Цель[15]. Такое рассмотрение формулировки личностного смысла не является распространённым, поскольку затушёвывается содержательная сторона смыслового контекста. Вместе с тем некоторые авторы [72] всё же иллюстрируют своё видение личностного смысла в виде математической формулы, хотя и не доводят указанную мысль до своего логического завершения. По моему мнению, простое представление личностного смысла в качестве математической формулы без дальнейшего уяснения ее психологического смысла ничего не добавляет к уже существующим знаниям. Необходима хотя бы первичная маркировка тех пределов, за рамками которых математическое выражение начинает терять свою положительную функцию, заключающуюся в прояснении психологической сущности понятия «личностный смысл», разрушение которого, на наш взгляд, составляет основу кризисов различного уровня.

При таком подходе уже применение элементарных правил, которым должен следовать исследователь, если он исповедует в указанном контексте математическую точку зрения, ведет к довольно-таки эвристическим следствиям. Рассмотрим лишь то из них, которое в наибольшей мере объясняет наше понимание жизненного кризиса как временного периода переживаний человека, в рамках которого происходит стремительный процесс «обнуления» (стремления к нулевой точке отсчета) какого-либо параметра мотивационной и/или целевой составляющей личностного смысла по отношению к конкретной ценности, являющейся для человека значимой [57].

Соотнесение понятий «личностный смысл» и «жизненный кризис» оказывается возможным исходя из позиций целой группы отечественных авторов:

  • В.Э.Чудновского, указавшего на такие характеристики смысла жизни как «структурность» [167] и «иерархичность» [168, с. 20];
  • Н.Л.Карповой отметившей что «в каждый определенный момент, на каждом определенном временном отрезке у человека, как правило, нет только одного жизненного смысла, а есть сложный комплекс смыслов (здесь можно говорить о разноплановых, более или менее осознанных или неосознанных смыслах, выделяя среди них ведущие, главные, «сквозные» - как долгосрочные жизненные цели) [63, с. 116], [64];
  • А.Б.Братуся, считающего, «если смыслы деятельности порождаются отношением мотива к цели, то смыслы жизни порождаются живым образом будущего, освещающим и животворящим настоящее или - отношением образа веры к наличному состоянию человека» [28, с. 83] (В этой точке зрения нас привлекает, прежде всего, принципиальное подчеркивание того, что смысл жизни, как и личностный смысл, возможно рассматривать через категорию «отношение»);
  • Д.А.Леонтьева, согласно которому личностный смысл «является формой познания субъектом его жизненных смыслов, отражения их в сознании» [92, с. 59]. При таком подходе становится возможным говорить о двух принципиально различных понятиях «Личностном смысле» жизни и личностном «Смысле жизни». Первый случай («Личностный смысл» жизни) можно рассматривать как отражение в сознании не единичного отношения между мотивом и целью, взятому в отдельной «связке», а по целому спектру направлений: между группой мотивов, находящихся между собой в определенных отношениях и группой связанных между собой целей; между осознанием состояния отношений между группами мотивов и группами целей в настоящем времени и аналогичным ему состоянием в предыдущем возрасте и т.д. Во втором случае (личностный «Смысл жизни»), видимо, речь должна идти о разведении смысла жизни «знаемого» (представление субъекта о том, каким должен быть смысл жизни или же интерпретация самим субъектом того, какой смысл жизни руководит, по его мнению, им) и смысла жизни «реально действующего»[16], который может и не обнаруживать корреляций со смыслом «знаемым» [91].

Приведённое выше определение жизненного кризиса хорошо согласуется с системным подходом в психотерапии. Из практики этого подхода хорошо известно, что иногда при работе с клиентом достаточно изменить его точку зрения по какому либо вопросу, на первый взгляд, не имеющему, казалось бы, прямого отношения к заявляемой им проблеме, и происходит переструктурирование видения ситуации в целом, результатом которого часто является и решение самой проблемы. В данном случае весьма удачной нам представляется метафора калейдоскопа. Каждый, кто держал в руках этот предмет, знает, что достаточно легкого поворота цилиндра и узор, который был виден ранее, полностью заменяется другим сочетанием цветов. Интересно то, что полное изменение цветовой композиции, отражающееся в появлении абсолютно нового узора, может происходить в результате перемещения всего лишь одного стёклышка внутри трубки. Если в результате перемещения всего лишь одного элемента системы в ходе психотерапии возможно переконструирование всей ситуации в целом с позитивным результатом, то вполне вероятно, что приходу клиента к психотерапевту мог предшествовать процесс с негативным результатом. Один из вариантов такого процесса вполне мог состоять в том, что в каком то значимом для личности отношении на уровне личностного смысла произошла блокировка конкретной связки «мотив-цель» за счет «обнуления» одной из составляющих указанной диады, что и ввергло личность в состояние жизненного кризиса. Уже при таком рассмотрении обнаруживается полезность апелляции к понятию «личностный смысл» как феномену способному влиять на события соотносимые с масштабом жизнедеятельности человека.

Рассмотрение личностного смысла как формы познания жизненных смыслов примечательно еще в одном отношении: если каким-либо образом блокирован личностный смысл, понимаемый как отношение мотива к цели, то и познание жизненных смыслов с помощью такой формы будет либо невозможным, либо неадекватным.

Следствие 1[17]: Если числитель дроби равен нулю, то значение дроби тоже равно нулю.

Однако уже при попытке разобраться, что же такое «ноль» применительно к феноменам психологической реальности сталкиваешься с определенными трудностями. Возможно как минимум четыре толкования указанной величины:

1) Ноль есть определенное обозначение отсутствия некоторого количества измеряемой величины мотива (или цели).

Применимо к числителю дроби в нашем контексте величина мотива не должна быть равна нулю. Однако при таком понимании сталкиваешься с необходимостью решения целого ряда вопросов, носящих фундаментальный методологический характер.

Дело в том, что конструктивное обсуждение понятия "мотив" возможно лишь при вычленении в нем какой-то конкретной стороны: осознанность-неосознанность, степень интенсивности (сила мотива), направленность мотива, уровень мотива (А.Mаслоу), устойчивость мотива (ситуативный, ядерный и т.д.) и др. Однако, данное рассмотрение опять-таки ведет к постановке новых вопросов:: Какой из указанных параметров должен отсутствовать, чтобы признать, что мотив равен нулю? Означает ли это, что мотив можно считать равным нулю при: а) отсутствие какого-то одного известного параметра; б) при одновременном отсутствии определенного сочетания известных параметров; в) при отсутствии большей части известных параметров; в) при отсутствии всех известных параметров одновременно.

Уже из этих вопросов можно легко заметить, что некоторые из указанных параметров можно выразить в некоторых единицах измерения, другие поддаются их количественной интерпретации с большим трудом. Поэтому, видимо, речь должна идти при данном рассмотрении лишь о тех сторонах конструкта мотив, которые измеряемы. Однако не верным будет считать, что если какой-либо параметр мотива нельзя измерить, то он не существует вообще. Сама «измеряемость» того или иного содержательного аспекта отражает лишь уровень развития процедур научного исследования на данный момент времени, и не может существовать сама по себе в отрыве от измеряемого содержания. Поэтому отсутствие инструмента, которым можно померить то или иное содержание, не означает отсутствие самого этого содержания. Подтверждение сказанному можно найти в рассуждениях корифеев психологической науки независимо от подхода, лидерами в которых они являются.

Вот что по поводу проблем использования факторного анализа говорил Г.Ю.Айзенк:

«Факторный анализ во многом напоминает качественный анализ в химии, он даёт только то, что в него заложили изначально»… - поэтому, если в анализе изначально не было фактора интеллекта, то «…это не значит, что фактора интеллекта не существует, он просто не измерялся используемыми нами тестами. Точно так же, химик, изучающий сплав железа и золота, не сможет обнаружить в нём углерод, хотя это не означает, что углерод не существует в природе. Всё это настолько очевидно, что едва заслуживает внимания, но поскольку многие критики выдвигают определённые сомнения по этому поводу, мы вынуждены были затронуть данную проблему» [7, с. 55].

Не обошёл своим вниманием проблематику измерения и один из родоначальников бихевиоризма Д.Б.Уотсон, которому принадлежат слова более чем 80-ти летней давности:

«Я не хочу чрезмерно критиковать психологию. Убеждён, что за весь период … существования как экспериментальной науки ей удалось занять своё место в науке в качестве бесспорной естественной дисциплины. Психология, как о ней по большей части думают, по своим методам есть что-то, понятное лишь посвящённым. Если вам не удалось повторить мои данные, то это не вследствие некоторых дефектов в используемых приборах или в подаче стимула, но потому, что Ваша интроспекция является недостаточно подготовленной. Нападкам подвергаются наблюдатели, а не экспериментальные установки и условия. В физике и в химии в таких случаях ищут причины в условиях эксперимента: аппараты были недостаточно чувствительными, использовались нечистые вещества и т. п. В этих науках более высокая техника позволяет вновь получить воспроизводимые результаты. Иначе в психологии. Если вы не можете наблюдать от 3 до 9 состояний ясности в вашем внимании, у вас плохая интроспекция. Если, с другой стороны, чувствование кажется вам достаточно ясным, опять ваша интроспекция является ошибочной. Вам кажется слишком много: чувствование никогда не бывает ясным» [144, с. 22].

Однако отсутствие измерительной инструмента или соответствующей адекватной процедуры является только одной из причин объясняющей состояние изучения обсуждаемого здесь феномена. Само отсутствие такого инструмента может быть следствием того, что то или иное психологическое содержание в силу определенных причин себя не проявляет. Данный факт, правда в применении к величинам не психологического характера, хорошо известен в физике. Так английский физик Поль Дирак в своей лекции «Электроны и вакуум», прочитанной в 1956 году в Москве, подчёркивал:

…мы не так уж редко встречаемся в физике с объектами, вполне реально существующими и, тем не менее, до случая никак себя не проявляющими. Вот, скажем, возбуждённый атом, находящийся в состоянии наименьшей энергии. Он не излучает, значит, если на него никак не действовать, останется ненаблюдаемым. В то же время мы точно знаем, что и такой атом отнюдь не представляет собой нечто неподвижное: электроны движутся вокруг ядра, и в самом ядре идут обычные характерные для него процессы [116, с. 60].

На наш взгляд сказанное Полем Дираком в полной мере можно отнести и к миру психологической реальности, если в качестве анализируемых единиц рассматривать не атомы, а вполне конкретные обсуждаемые здесь психологические образования.

2) Ноль есть исчезновение какого-либо конкретного мотива (или цели)

В данном случае имеется в виду не такая степень выраженности интенсивности какого-либо мотива, которая не позволяет говорить о его наличии, если она не достигла определенной пороговой величины, но его принципиальное исчезновение вообще. При этом факт исчезновения мотива (цели) не следует путать с целым рядом других внешне похожих, однако абсолютно не идентичных ему явлений (например, отсутствие мотива, удовлетворенность мотива, невостребованность мотива). В данном случае речь может идти об образовании своеобразной мотивационной (или целевой) «дыры», своеобразного вакуума в данном направлении, которые возникают как реакции на экстраординарное жизненное событие. При этом стремительное исчезновение мотива или цели, как правило, не оставляют времени на такую работу сознания, когда «пустующее место» может восполниться другим мотивом или целью.

3) Ноль есть некая пограничная область перехода одной функции в другую, где ее знак является неопределенным.

В данном случае внимание привлекают рассуждения А.Г.Асмолова относительно логики развития личности с точки зрения системного подхода.

«Наряду с адаптационными механизмами, обеспечивающими устойчивость развивающейся системы в конкретных условиях среды, выделяются особые бифуркационные механизмы (bifurcation - разветвление или раздвоение). Механизмы бифуркации, обеспечивающие тенденцию к изменениям развивающейся системы, приходят в действие, когда возникают резкие изменения среды, кризисы в жизни системы. Одна из наиболее существенных характеристик развития систем, обеспечиваемых адаптационными механизмами, это предсказуемость, прогнозируемость будущего поведения и развития этих систем. В отличие от механизмов адаптационного типа развития механизмы бифуркационного типа характеризуют неопределенность будущего системы, невозможность предсказать, по какому пути после того или иного кризиса пойдет дальнейшее развитие системы, какой новый вариант эволюции будет выбран. Поведение системы, после того как начал действовать механизм бифуркации, в принципе невозможно вывести из прошлого (из наследственности, из генов, прошлого опыта и т.п.)…в условиях неустойчивости, не равновесия, в переломный момент жизни системы нельзя предсказать ее будущее, так как любое в обычных условиях незначительное событие или действие может заставить всю систему измениться и история пойдет по новому, иному пути[18]. Механизмы адаптации, функционирующие в социальных системах, связаны с обеспечением устойчивости личности, ее типичного предсказуемого поведения в социальной группе. Механизмы бифуркации присущи индивидуальному поведению личности в различных проблемно - конфликтных ситуациях. В тех случаях, когда в обществе наступает переломный момент, незначительные в обычных условиях поступки индивидуальности могут вызвать преобразование общества, стать толчком к возникновению новой непредсказуемой фазы в развитии культуры» [15, с. 75-76].

Психологический смысл нуля в этом случае состоит в том, что резкая смена направленности знака мотива и/или цели в том или ином направлении по какому-либо параметру не дает возможности перестроиться смысловой системе человека в целом, частью которой и является личностный смысл какой-то конкретной отдельно взятой деятельности.

4) Ноль есть точка равновесия «n-ого» количества сил.

В данном случае необходимо различать два понятия: понятие покоя и понятие гомеостазиса, поскольку указанные понятия, обладая общими моментами в толковании - фиксированность на определенной точке числовой прямой, - различаются по степени выраженности интенсивности. Наиболее точное разведение указанных понятий встречается у А.Маслоу в его работе «Психология бытия».

«…теория гомеостазиса отличается от теории покоя. В последнем случае речь идет исключительно о снятии напряжения, то есть подразумевается, что нулевое напряжение - это наилучшее состояние. Гомеостазис же означает достижение не нулевого, а оптимального уровня. Иногда это означает снижение напряжения, иногда - его повышение. Например, кровяное давление у человека может быть и слишком низким, и слишком высоким» [99, с. 54].

Мгновенная фиксация мотива или цели за счет уравновешивания с другими мотивами или целями в результате какого-то экстраординарного события создает ситуацию своеобразной остановки движения, застывания в мотивационном или целевом пространстве. В рамках указанного пространства мотив или цель не может сдвинуться с места до тех пор, пока связывающие его аналогичные образования не перенаправят свои усилия в другое направление.

Как можно заметить из наших рассуждений общим для всех четырех вариантов является то, что резкость процесса стремления мотивационной и/или целевой составляющей личностного смысла к нулевой точке (обнуление) создает своеобразную ситуацию «утраты веса», подобной тому состоянию, которое испытывает человек, когда кабина лифта резко опускается вниз. В результате чего возникает своеобразная «смысловая невесомость», являющаяся следствием потери человеком «ценностной опоры».

Потеря ценностной опоры как причина и следствие кризисной ситуации

Художественная литература при описании переживаний и эмоций, возникающих в кризисных ситуациях человека, буквально изобилует выражениями типа: «Всё поплыло перед его глазами»; «Земля словно ушла из-под его ног»; «То, что было привычным и знакомым будто изменило свой цвет и очертания»; «Он почувствовал себя в подвешенном состоянии»; «Мир перевернулся прямо на глазах»; «Он потерял точку опоры» и т.д. и т.п. Создаётся такое ощущение, что писатели наблюдают за человеком, который оказался в ситуации невесомости. И утверждая это, мы не так уж далеко оказываемся от истины.

Согласно точке зрения, выразителем которой мы являемся, для описания механизма возникновения разнообразных феноменов, характеризующих кризисное состояние человека, понятия «ценностной» и «смысловой невесомости» в ряде случаев оказываются более адекватными, чем понятие «экзистенциальный вакуум», к которому апеллирует некоторые представители экзистенциального и гуманистического направления в психологии [149], [175].

Как известно, указанное понятие было введено В.Франклом для идентификации чувства утраты смысла, взятого в какой-либо предметной соотнесённости: жизни, смерти, страдания, труда, любви и т.д. [149]. Вот, что он пишет:

Всё больше пациентов жалуется на то, что они называют внутренней пустотой, вот почему я назвал это состояние «экзистенциальным вакуумом». В противоположность предельным переживаниям, так хорошо описанным Маслоу, экзистенциальный вакуум можно считать «переживанием бездны. [149, с. 308].

Если В.Франкл выводит состояние пустоты из отсутствия указанных выше смыслов, то представитель экзистенциального направления И.Ялом особо оговаривает понятие «пустоты», связывая его с ощущением отсутствия почвы.

«… в описаниях субъективного опыта сознавания ответственности часто используется понятие пустоты, или беспочвенности, или отсутствие почвы. Многие экзистенциальные философы описали тревогу отсутствия почвы как «пра-тевогу» - самую фундаментальную из всех, проникающую ещё более глубоко, чем тревога ассоциирующаяся со смертью. По сути многие рассматривают тревогу смерти как символ тревоги отсутствия почвы. Философы нередко проводят различие между «моей смертью» и просто смертью - смертью другого. В «моей смерти» по-настоящему ужасно то, что она подразумевает распад моего мира. С «моей смертью» умирает и воистину встречается с пустотой даритель значений, зритель мира.

…Мы реагируем на тревогу отсутствия почвы так же, как вообще на тревогу - ищем облегчение. Есть много способов заслониться. Во-первых, тревога отсутствия почвы, в отличие от тревоги смерти, не очевидна в повседневном опыте. Её нелегко постичь интуицией взрослого и, возможно, она вовсе не испытывается ребёнком. У некоторых индивидов, подобно сартровскому Рокентину из «Тошноты», несколько раз в жизни бывают вспышки осознания их конституирующей активности, но обычно это остаётся далеко от осознания. Мы избегаем ситуаций (например, принятие решений, изоляции, автономного действия), которые, по глубокому размышлению могли бы привести нас к сознанию этого фундаментального отсутствия почвы. Мы ищем структуру, авторитет, грандиозные проекты, магию - нечто большее, чем мы сами. Как напоминает нам Фромм в «Бегстве от свободы», даже тиран лучше, чем полное отсутствие лидера. Поэтому дети плохо переносят свободу и требуют установления границ… Среди других защит от тревоги отсутствия почвы - общие с теми, что используются против полного осознания «моей смерти», потому что отрицание смерти является союзником отрицания пустоты [175, с. 248-249].

В приведённом выше отрывке работы И.Ялома нас смущает одно важное обстоятельство: отсутствие почвы отнюдь не означает наличие пустоты. Отсутствие почвы означает лишь то, что реальности психологического мира человека перешли в некое состояние, которое до сих пор ускользало от внимания специалистов психотерапевтического направления.

В связи с указанными моментами мы считаем, что необходимо существенное уточнение понятия «экзистенциальный вакуум», поскольку иногда оно подменяет совершенно другие состояния, которые испытывает человек в ситуации кризиса. Высказывая этот взгляд на сущность кризисного состояния человека, мы исходим из следующих посылок.

Во-первых, на наш взгляд не всегда наличие ощущения утраты смысла (экзистенциальный вакуум) можно расценивать как отрицательный симптом или показатель, который всегда сопровождается какими-то действиями асоциального или патологического характера: алкоголизм, наркомания, суицид или какое-либо иное разрушающее личность состояние, например, ноогенный невроз. Такую подсказку нам даёт анализ семантики слова «пустота».

Так во вступительной статье к книге Мартина Хайдеггера «Время и бытие» В.В.Бибихин указывает:

«…у Хайдеггера пустота, как сказали бы на философском жаргоне, продуктивна в качестве вмещающей открытости… Русский язык подсказывает: пустота - это нечто отпущенное на простор и поэтому способное в себя впустить. В немецком «das Leere» этого нет» [163, с. 15].

Поэтому нужно отдать дань гению М.Хайдеггера, который в данном случае опирался не на звуковые ассоциации, а на анализ содержания обсуждаемого понятия. Другими словами, пустота может быть точкой отсчёта, началом или условием для проявления творчества человека по отношению к самому себе[19]. Вот что пишет, размышляя над сущностью понятия «пустота», М.Хайдеггер:

Достаточно часто пустота предстаёт просто как нехватка. Пустота расценивается тогда, как отсутствие заполненности полостей и промежуточных пространств. Но, возможно, как раз пустота сродни собственному существу места и потому она вовсе не отсутствие, а про-изведение. Снова язык способен дать нам намёк. В глаголе «пустить» звучит впускание, в первоначальном смысле сосредоточенного собирания, царящего в месте. Пустой стакан значит: собранный в своей высвобождённости и способный впустить в себя содержимое. Опускать снятые плоды в корзину значит: предоставлять им это место. Пустота не ничто. Она так же и не отсутствие. В скульптурном воплощении пустота вступает в игру как ищуще --выбрасывающее допускание, создание мест [163, с. 315].

Рассуждая далее над смыслом словосочетания «пустая чаша», М.Хайдеггер делает ряд тонких с аналитической точки зрения наблюдений:

«Когда мы наполняем чашу, вливаемое течёт до полноты в пустую чашу. Пустота - вот вмещающее в ёмкости. Пустота, это Ничто в чаше, есть то, чем является чаша как приемлющая ёмкость… Если же вмещающее заключается в пустоте чаше, то горшечник, формирующий на гончарном круге стенки и дно, изготавливает, строго говоря, не чашу. Он только придаёт форму глине. Нет - он формует пустоту. Ради неё, в ней и из неё он придаёт глине определённый образ. Горшечник ловит, прежде всего, и всегда - неуловимую пустоту и предоставляет её как вмещающую в виде ёмкости. Пустотой чаши предопределяется каждый шаг изготовления. Вещественность ёмкости покоится вовсе не в материале, из которого она состоит, а во вмещающей пустоте» [163, с. 318].

Если сказанное выше переносить на контекст человеческого существования, то следует задуматься над тем, что человек сам может придавать форму той пустоте, которая временами его просто не удовлетворяет. Можно даже сказать, что у каждого человека, в принципе, есть шанс стать скульптором своей собственной внутренней пустоты. И только когда у человека этот шанс отсутствует, ему требуется внешний скульптор. Не в этом ли состоит суть порою диаметрально противоположных друг другу процессов: психотерапевтической помощи человеку и осуществлению по отношению к нему манипулятивных тактик воздействия?! Именно это можно прочитать между строк следующего отрывка работы М.Хадеггера:

Только разве чаша действительно пуста? Физическая наука уверяет нас, что чаша наполнена воздухом и всем тем, из чего состоит воздушная смесь. Мы даём какому-то полупоэтическому способу рассмотрения обмануть себя, когда апеллируем к пустоте чаши, чтобы определить её вмещающую способность. Стоит же нам смириться с научным подходом к действительной чаше и исследовать, какова её действительность и обнаруживается иное положение дел. При наливании в чашу вина мы просто вытесняем воздух уже заполнявший чашу, и заменяем его жидкостью. Наполнить чашу значит, при научном рассмотрении, сменить одно наполнение на другое» [163, с. 318-319].

Во-вторых, в доступных нам переводах работ В.Франкла мы не обнаружили систематического исследования того, каким образом возникало само ощущение смысловой утраты. Конечно же, нельзя сказать, что указание на генезис нет вообще. Такой момент присутствует, и ярким свидетельством этого являются следующие слова В.Франкла.

Этиология экзистенциального вакуума представляется мне вытекающей из следующих фактов. Во-первых, человеку в отличие от животного никакие побуждения и инстинкты не говорят, что ему нужно делать. Во-вторых, в противоположность прошлым временам никакие условности, традиции и -ценности не говорят, что ему должно делать. Вместо этого он хочет делать то, что делают другие, или делает то, что хотят от него другие. Он, так сказать, вносит свою лепту в конформизм и тоталитаризм; первый был характерен для Запада, второй - для Востока» [150, с. 308].

Однако указанные мысли являются слишком общими для того, чтобы понять феноменологию психологических механизмов ощущения человеком «экзистенциального вакуума» и процессов ему предшествующих. Вообще в известных нам работах В.Франкла не так уж много примеров из терапевтической практики. При этом они носят не столько аналитический, сколько описательный характер.

Для нас является очевидным, что осознание состояния экзистенциального вакуума является всего лишь отражением конечного результата тех психологических процессов и причинно-следственных связей, которые и привели человека к данному заключению. Это заключение могло явиться результатом либо достаточно длительного процесса совершения человеком поступков, противоречащих его ценностной системе[20], либо в вследствие каких-то внешних событий (например, в результате дорожно-транспортного происшествия погибает близкий человек).

Данный пункт рассуждений является для нас очень важным, поскольку подводит к пониманию того, что может произойти, если критическая масса поступков, противоречащих ценностной системе человека, достигает некой пороговой величины, после которой запускаются те варианты «обнуления», которые мы подробно изложили в этой и наших других работах [56], [57],

В-третьих, на наш взгляд, понятие «экзистенциальный вакуум» охватывает только часть тех механизмов и феноменов, которые могут возникать, когда человек находится в состоянии психологического кризиса. Поэтому нам импонирует точка зрения К.Лоренца, который, обосновывая идею подчинения поведения в каждый момент времени влиянию не какого-то одного инстинкта, а целого «парламента тем», подчёркивал:

«Легко и заманчиво постулировать наличие особого побуждения, или инстинкта, для любой функции, которую легко определить и важность которой… совершенно ясна, как, скажем, питание, размножение или бегство. Как привычен оборот «инстинкт размножения»! Только не надо себя уговаривать - как, к сожалению, делают многие исследователи, - будто эти слова объясняют соответствующее явление. Понятия, соответствующие таким определениям, ничуть не лучше понятий «флогистона»[21] или «боязни пустоты» («horior vacui»), которые лишь называют явления, но «лживо притворяются, будто содержат их объяснение», как сурово сказал Джон Дьюи» [93, с. 92].

Мы считаем, что в ряде случаев наиболее адекватным при описании кризисного состояния человека будет апелляция к понятию «психологическая невесомость». Мы полагаем, что она по времени предшествует ощущению состояния внутренней пустоты и экзистенциального вакуума. Нам представляется, что апелляция к понятию «смысловая невесомость» выглядит не более необычным, чем употребление для объяснения понятия «экзистенциальный вакуум. Тем более что основания для этого мы находим не только в художественной литературе, об образности языка которой мы говорили в самом начале данного раздела, но и в философских и психологических работах.

Идея, согласно которой человек есть и макрокосм, и микрокосм мироздания, известна в философии с древних времён. Но, если это так, то и описание внутреннего мира человека в ряде случае не только допустимо, но и должно вести с заимствованием понятий, которые используются в науках далеко не сопредельных с психологией. Однако такое заимствование не должно идти по пути простого копирования смыслового содержания, а должно быть поставлено в соответствие с описываемой психологической реальностью.

На наш взгляд особенно удачно и иллюстративно ярко это выразил А.Г.Асмолов в своей методологической по стилю и содержанию работе «Психология личности»:

«Личность …как бы она ни была мала по своим физическим размерам, вмещает в себя вселенную; человек как элемент системы может вмещать в себя саму систему. Этот парадокс системного мышления пока остаётся неразрешимым. Возможный выход из этой парадоксальной ситуации позволяет наметить заманчивая аналогия между личностью и микроскопической частицей, которую известный физик М.А.Марков назвал «фридмоном» в честь создателя космологической теории расширяющейся вселенной А.А.Фридмана. Особенность фридмона заключается в том, что, несмотря на его микроскопически малые размеры, в нём могут свёртываться и упаковываться целые галактики, большие миры упаковываются в малом мире. Миры во фридмонах, по предположению М.А.Маркова, должны обладать большим числом измерений, чем трёхмерное пространство и одномерное время. Из гипотезы учёного вытекает, что в принципе могут существовать микроскопические элементы, вмещающие в себя целые системы [97].

По аналогии с гипотезой М.А.Маркова можно предположить, что в процессе развития личности происходит как бы свертывание пространства общественных отношений в пространстве личности, своеобразная упаковка с изменением размерности большого мира в малом мире. Подобное предположение не только открывает возможность для разрешения парадокса системного мышления, но и позволяет по-иному взглянуть на ряд эффектов, возникающих при приобщении личности к общественно-историческому опыту человечества [15, с. 65-66].

Для иллюстрации своих мыслей А.Г.Асмолов прибегает к отрывку из книги В.Ф.Тендрякова «Весенние перевёртыши», в котором детский взгляд на мир читающего книгу о вселенной, Дюшки Чугунова, выражен следующим образом:

«В самом начале задавался простой вопрос?» И дальше говорилось о… толщине волоса… Толщина волоса в десять тысяч раз меньше вытянутой человеческой руки. Вытянутая рука в десять тысяч раз короче расстояния до гор на горизонте. Расстояние до горизонта только в тысячу раз меньше диаметра Земли. А диаметр Земли опять же в десять тысяч раз меньше расстояния до Солнца… мир безжалостно разбухал. А Дюшка съёживался, становился всё ничтожней - до ничего, до пустоты! … вместе с родной Землёй, со своим родным солнцем…» [139, с. 521-522].

После этого ошеломившего его ощущения, ощущения крупинки в бесконечной вселенной подросток задаёт другу вопрос, есть ли вообще он на свете. И тот просит его дотронуться до головы:

- Голова как голова… Ты чего?
- А того, что она по сравнению со звёздами и галактиками мала. Не так ли?- Сравнил тоже.
- А в неё вся вселенная поместилась - миллиарды звёзд, миллиарды галактик. В маленькую голову. Как же это?.. Выходит, что эта штука, которую ты на плечах носишь… - самое великое, что есть во вселенной. И в самом деле, захотелось вдруг до зуда в руках пощупать свою великую голову, начинённую сейчас вселенной» [139, с. 526-527].

Думается, что наличие вселенной внутри человека должно выражаться не только в её запечатленности в упакованном виде на когнитивном уровне психической организации субъекта, но и в наличии тех феноменов и состояний, которые могут быть отражены на его эмоциональном уровне.

Итак, общую ситуацию ценностного кризиса можно схематично описать следующим образом.

У человека есть определённый ценностный каркас в виде иерархии ценностей, на который он опирается в процессе своей жизнедеятельности. В силу внешнего или внутреннего события, результатом которого по Ф.Е.Василюку [33] является невозможность реализации внутренней необходимости жизни, сложившаяся ценностная иерархия нарушается. В силу этого ценности теряют свой вес. Следствием этих событий является потеря человеком внутренней точки опоры, вернее точек опор, поскольку, если ценностный каркас изобразить в виде лестницы (стремянки), то передвижение по ней возможно с использованием и рук и ног, т.е. на каждую ступеньку опирается какая-то конкретная психологическая составляющая. Возникает состояние ценностной невесомости. До тех пор, пока снова не возникнет сила тяжести, т.е. в нашем случае не будет сформирована новая иерархия ценностей, преодоление кризисного состояния либо невозможно, либо мы получаем поведение достаточно специфичное по своему содержанию.

Таким образом, адаптивное поведение человека можно интерпретировать как функцию баланса между двумя точками опоры: внешней и внутренней. При этом под внешней точкой опоры понимается нормальная пространственная ориентация человека как вида «Homo sapiens» (нахождение человека большую часть времени своей жизни в вертикальном положении относительно точки опоры в силу действия силы тяжести Земли). Под внутренней точкой опоры понимается наличие устойчивых связей и отношений между мотивационными, целевыми, смысловыми и ценностными единицами психологической реальности человека.

Состояние внутренней невесомости и действия человека в его условиях можно описывать так, как это делается в космической психологии. Для того чтобы лучше понять, о чём идёт речь, обратимся к исследованиям состояния стресса, которое возникает у испытуемых, когда они впервые попадают в условия невесомости (кратковременный гравитационный стресс).

Исследования эмоционально-поведенческого субсиндрома стресса, проведённые Л.А.Китаевым-Смыком [70], позволили выделить четыре группы испытуемых.

Первая группа испытуемых с исчезновением действия силы тяжести демонстрировала, особенно в самые первые секунды, возрастание эмоционально-двигательной активности. При этом по результатам самоотчётов обнаружилось, что такое состояние сопровождалось чувством испуга и представлением о падении. В дальнейшем указанные переживания переходили в фазу ярко выраженных эмоциональных экстатических переживаний (радость и эйфория). Впоследствии эта группа испытуемых была обозначена как «активно реагирующая» (АР).

Вторая группа испытуемых характеризовалась снижением двигательной активности. Люди как бы замирали при ощущении (как они сообщили потом) общей скованности, т.е. имело место пассивное эмоционально-двигательное реагирование (ПР). Характерным для этой группы было ощущение тяги «вверх». На основе этого ощущения имели место в основном два представления: представление о полёте самолёта в перевёрнутом положении - «иллюзия переворачивания» (чаще у испытуемых, обладающих профессиональными знаниями о структуре авиационного полёта) и представление о подъёме вверх вместе с самолётом (преимущественно у представителей нелётных профессий). При этом указанные иллюзии имели слабо выраженную отрицательную эмоциональную окраску, для описания которой с трудом находились слова: «как-то неприятно», «ощущение какой-то неловкости» и т.д.

В третью группу были отнесены лица, у которых двигательная активность и представления о стабильности пространственной среды в невесомости не изменялись, особенно если они находились прикреплёнными к спинке кресла и выполняли свои профессиональные функции. Иногда они замечали исчезновение действий силы тяжести только по плавающим в воздухе предметам, по необычной лёгкости тела и т.п. Эмоциональное реагирование и поведение этих людей были адекватными необычной обстановке, возникающей в самолёте при невесомости. Эта группа испытуемых была отнесена к разряду промежуточной по сравнению с группами, отличавшимися повышением (первая группа) или снижением (вторая группа) двигательной активности.

В четвёртую группу были отнесены испытуемые, у которых с наступлением невесомости возникало характерное для лиц, причисленных к первой группе, двигательное возбуждение и представление о падении, сопровождающееся чувством страха. Однако через непродолжительный промежуток времени после исчезновения действия силы тяжести эти явления исчезали, сменяясь двигательной заторможенностью, ощущением тяги «вверх» и прочими ощущениями, характерными для представителей второй группы. Другими словами, у людей, составивших четвёртую группу, признаки АР сменялись ПР.

Для объяснения указанных типов реагирования и тех ощущений, которые испытывает человек в ситуации невесомости, Л.А.Китаев-Смык привлекает понятие «информационное воздействие». Согласно его точке зрения следует рассматривать два типа психологического, «информационного» воздействия невесомости [68], [69]. Первый связан с исчезновением действия силы тяжести. Второй - это воздействия, возникающие при каждом движении субъекта в качественно новой (без постоянного действия силы тяжести) пространственной среде.

Эстремальность «информационного» воздействия первого типа при невесомости может возникать в основном вследствие: 1) сформированности в ходе биологической эволюции значения невесомости как сигнала о падении «вниз», т.е. об угрозе удара о землю; 2) беспрецедентного гравиторецепторного «противообраза», актуализирующегося как представление о тяге «вверх» при исчезновении действия силы тяжести; 3) «конфликта» (несоответствия) между афферентными сигналами, создающими представление о падении «вниз», и афферентацией, связанной с указанным «противообразом», создающим представление о тяге «вверх»; 4) «конфликта» при невесомости, создаваемой в закрытой кабине, между, с одной стороны, гравиторецепторной информацией о движении (о падении «вниз» или о тяге «вверх») и, с другой стороны, зрительной и слуховой информацией о стабильности окружающего пространства и т.п. Эстремальность «информационного» действия второго типа при невесомости возникает преимущественно вследствие, во-первых, многократной монотонной стимуляции центральной нервной системы. Причём стимулами здесь становятся сложные комплексы «конфликтов» между прогнозируемой (в соответствии с условиями, когда действует сила веса) и реально возникающей в невесомости обратной афферентацией зрительной, слуховой и гравиторецепторной модальности. Во-вторых, экстремальной становится накапливающаяся с каждым указанным выше «стимулом» информация о неэффективности комплексов адаптационного реагирования, вызванных этими стимулами. Отметим, что «конфликты», указанные выше, как элемент стрессогенной ситуации не осознаются и не воспринимаются как те или иные представления об изменениях пространства [70, с. 54-55].

Мы считаем, что не будет слишком большой натяжкой, если поставить в соответствие с указанными выше пунктами цитированной работы и некоторые паттерны психических состояний, которые ощущаются человеком, оказавшимся в ситуации кризиса.

Таблица 12. Соответствие паттернов реагирование в ситуации внешней и внутренней невесомости (при исчезновении силы тяжести)

Аналогичным образом можно отразить и соответствие паттернов психических состояний при втором типе информационного воздействия.

Таблица 13. Соответствие паттернов реагирование в ситуации внешней и внутренней невесомости (при каждом движении субъекта в качественно новой пространственной среде.)

Не трудно заметить, что описание четырёх типов реакций людей попавших в ситуацию кратковременного гравитационного стресса очень сильно напоминают наблюдаемые формы поведения людей, находящихся в ситуации ценностного кризиса.

Первая группа людей начинает активный поиск ценностной опоры. При этом сначала можно наблюдать либо полное отрицание «старых» ценностей с переходом к системе новых ценностей, зачастую прямо противоположной реализуемой ранее, либо заимствованию каких-то иных, возможно даже экзотических ценностей, на которые раньше субъект не обращал внимание. Однако впоследствии, как правило указанная группа людей стремится занять конструктивную позицию либо тщательно взвесив реалии настоящего момента и опирается только на те ценности, которые сейчас действенны, либо полностью преобразует ценностный строй, выйдя на новый уровень личностного роста.

Вторая группа людей реагирует пассивным типом, впадая в состояние своеобразной стагнации, не предпринимая каких либо активных конструктивных действий в плане перестройки своей внутренней системы ценностей. Этой группе свойственна активность в одном случае: активно не замечать противоречивых ценностных оснований, откладывая на потом решение насущных смысловых и ценностных проблем. На наш взгляд именно эта группа людей реагирует различными ипохондрическими и депрессивными состояниями, зачастую пытаясь переложить ответственность за своё состояние на кого угодно, только не на себя.

Третья группа людей, попавших в ситуацию внутренней невесомости, занимает промежуточную позицию между первой и второй группой. Они демонстрируют выжидательную позицию, надеясь, что всё наладится само собой. Однако такую позицию мы не рискнули бы назвать пассивной. Здесь, как нам кажется, доминирует своеобразное философское отношение к сложившейся внутренней ситуации по типу: «Всё течёт, всё изменяется, а значит это нормально, когда в одну реку нельзя войти дважды». Применимо тут и сравнение с реакцией импунитивного характера, развивающейся по конструктивному типу реагирования: «Всё пройдёт и разрешится само собой, стоит только дождаться подходящей ситуации».

И, наконец, четвертая группа людей демонстрирует непоследовательность в стиле решения ценностных проблем, демонстрируя то сверх активность, то сверх пассивность, выматывая таким стилем поведения в ответ на ситуацию внутренней невесомости и себя, и окружающих людей.

В заключение хотелось бы заметить, что, конечно же, предлагаемый нами подход интерпретации ценностного кризиса сквозь призму феномена внутренней невесомости нуждается в определенном эмпирическом подтверждении. В этом направлении мы сейчас ведём работу и уже получили ряд доказательств в пользу нашей точки зрения. Однако даже в таком виде наш подход уже имеет своих сторонников, поскольку он не столько противоречит представлениям здравого смысла, сколько является его наглядной иллюстрацией.

Примечания

[1] Согласно взглядам бихевиористов предметом психологии должно являться не изучение категорий сознательного и бессознательного, а поведение человека в основе которого лежит изучение человека в соответствии с формулой «Стимул - реакция» (S - R)

[2] В этой части работы отражено наше собственное видение взаимосвязи структурных единиц деятельности.

[3] Скажем, возможна ли связь между объектом и оценкой напрямую (см. схему В.Э.Мильмана), минуя другие единицы деятельности.

[4] В качестве единиц деятельности могут выступить и другие ее составляющие, содержательное наполнение которых зависит от концептуальных взглядов того или иного автора. В данном же случае важен введённый нами сам принцип трехмерного изображения.

[5] В данном разделе я ставлю проблему смыслов малой степени выраженности и отстаиваю собственный взгляд на данную проблематику.

[6] К сожалению, мы не можем указать точную страницу работы, из которой взята данная цитата, поскольку располагаем только электронной версией работы, любезно предоставленной нам В.Г.Асеевым, с интересом отнёсшимся к точке зрения автора на проблему смыслов малой степени выраженности (Примеч. Авт.)

[7] Напомним, что, отмеченный симметричный вариант соотношений величин мотива и цели как компонент личностного смысла, является не единственным. Достаточно посмотреть на помещенное несколько выше следствие (см. стр. 53), согласно которому, смысл тем меньше, чем более цель по своей величине превосходит мотив (например, асимметричный вариант: 2 (мотив) и 10 (цель) баллов соответственно, измеренный по какой-либо шкале). Возможно, что только при асимметричном варианте соотношения смыслы малой степени выраженности приводят к результату противоположному желаемому.

[8] В данном случае речь идёт о известном во всём мире экспериментальном исследовании Стэнли Милграма [102], суть которого состоит в следующем. В психологической лаборатории два человека принимают участие в изучении памяти и обучения, в частности в исследовании влияния наказания на процесс обучения. Одному предложено выполнять в эксперименте функции «учителя», другому - «ученика». Последнего привязывают к креслу, присоединяют к его запястьям электроды и дают задание выучить список соединённых попарно слов, предупредив, что за каждую ошибку он будет подвергаться электрошоку нарастающей силы. «Учитель», сидящий за пультом электрогенератора, должен последовательно передавать задания «ученику», которого он всё время видит и слышит. Если тот отвечает правильно, «учитель» переходит к следующему заданию. Если «ученик» ошибается, «учитель» обязан дать ему электрошок, начиная с минимума в 15 вольт и постепенно увеличивая дозы.

Суть эксперимента состоит в том, чтобы выяснить, до каких пределов дойдёт испытуемый (в данном случае «учитель»), причиняя боль невинной жертве. Откажется ли он слушаться экспериментатора и когда? Конфликт возникает, как только жертва начинает показывать, что ей неприятно. При 75 вольтах «ученик» вскрикивает, при 120 начинает жаловаться, при 150 - требует прекратить эксперимент. Чем сильнее электрошок, тем активнее и эмоциональнее протесты жертвы. После 285 вольт она уже только отчаянно кричит. «Учитель» не знает, что «ученик» только актёр, который фактически никакого шока не получает, а лишь изображает боль. Он видит неподдельное страдание, побуждающее прекратить опыт. Однако экспериментатор, который является для испытуемого («учителя») авторитетом и по отношению к которому он чувствует определённые обязательства (хотя участие в эксперименте было добровольным), настаивает, чтобы опыт продолжался. Чтобы выйти из такой ситуации, испытуемый должен был недвусмысленно отказать в послушании экспериментатору. Когда Милгрэм спрашивал людей, как они поступили бы в подобном случае, все 110 опрошенных сказали, что прекратили бы опыт, причём лишь немногие считали себя выйти способными за пределы 180 вольт; только четверо сочли, что продержатся до 300 вольт. Таковы же, примерно, были их предсказания относительно поведения других людей: все испытуемые откажутся подчиняться экспериментатору и разве что патологические субъекты, которых не может быть больше 1-2%, будут продолжать давать электрошок до конца шкалы, то есть до 450 вольт.
На самом же деле две трети испытуемых (всё это были взрослые люди старше 20 лет) продолжили эксперимент, несмотря на явные страдания жертвы. Послушание оказалось значительно сильнее милосердия [73, с. 98-99].

[9] В психоанализе центральное место занимают конфликты между потребностями личности, а также между потребностями и социальными нормами. В интеракционизме анализу подвергаются ролевые конфликты и т.д.

[10] Данный подход является применением к описанию обычных конфликтов типологии невротических конфликтов., предложенной В.Н.Мясищевым: истерический конфликт - это бессознательное неразрешимое противоречие между уровнем притязаний, «хочу» и возможностями - «могу»; неврастенический конфликт-противоречие между «должен» и «могу» - отражает завышенные требования к себе, превышающие возможности личности; обсессивно-психастенический конфликт вызывается невозможностью сделать выбор между влечениями и нормативными представлениями, между «должен» и «хочу»

[11] Данная часть работы является расширенным вариантом моей предыдущей работы [57].

[12]В тексте цитируемых статей они выделены жирным курсивом.

[13] Сравни приведенное в рамках данной статьи определение понятия «кризис» Х.Э. Керлот и статьи в различных словарях: кризы [21]; возрастной кризис [24], [120], [130]; кризисное сознание [132] и т. д.

[14] Наличие «кризиса середины жизни» иногда подвергается сомнению в работах зарубежных авторов (смотри [75, с. 747].

[15] Здесь необходимо отметить, что обращение психологической науки к арсеналу математических средств способствует не только углублению понимания сущности изучаемых явлений, но и позволяет четче осознать как границы применения самого математического подхода, так и его достоинства и недостатки. При этом корректное использование математической формулы для отражения сути психологических феноменов иногда не только не обедняют семантическую палитру мысли, выраженную в форме предложения, но и добавляет дополнительную гамму смысловых оттенков, зачастую приводя к возникновению отнюдь нетривиальных вопросов

[16] Разведение смыслов на «знаемые» и «реально действующие» представляется нам более корректным, чем апелляция к терминам «объективный смысл» («смысл реально соответствующий высшей мотивации человека») и «субъективный смысл» («т.е. принятый человеком как смысл своей жизни») [9, с. 140]).

[17] К данной проблематике мы уже обращались как в настоящей работе, так и в рамках одной из наших предыдущих публикаций [56], где были рассмотрены два других следствия: Следствие 2 - Чем больше числитель дроби и меньше ее знаменатель, тем больше ее значение и Следствие 3 - Чем меньше числитель дроби и больше ее знаменатель, тем меньше ее значение.

[18] Здесь следует отметить и одно интересное наблюдение, которым мы обязаны И.Ялому указавшему, что китайская пиктограмма слова «кризис» является сочетанием двух символов - «опасности» и «возможности» [175, с. 41].

[19] Во мне есть пустота, и я её лелею,
Я в ней брожу порою, как меж дерев аллеи…Уединённость в ней - моё для «Я» пространствоЗдесь мой потенциал, моя здесь «Сказка странствий»Здесь невесомо всё, здесь всё парит в эфире,А тело - оболочка… меня надгробье в мире.Не действуют внутри телесности законы…Здесь царствие души без трона и короны…
И только духа нет. Он, отлучившись к Богу,Пока что не спешит в обратную дорогу [59, с. 38].

[20] Один из вариантов, как может происходить эта девальвация, можно найти, познакомившись с концепцией конфликтных смыслов В.В.Столина [136], другой - прочитав рассуждения о смыслоутрате в работе «Трансформация личности» М.Ш.Магомед-Эминова.

[21] Флогистон - одна из трёх (наряду с эфиром и теплородом) невидимых, ненаблюдаемых и невесомых жидкостей, придуманных учёным миром для понимания природных явлений, которые не укладывались в традиционную объяснительную схему.

[22] По К.Г.Юнгу, сны, в которых присутствует элемент спускания вниз, свидетельствуют о том, что достижение чего-то возможно лишь через испытание, связанное с переосмыслением ставшей привычной ситуации [174].

[23] Я прощаюсь с прежним миром, где уютно и тепло
Я прощаюсь с прежней жизнью, где не то что бы легко…Только тянет почему-то все оставить, так как есть
Верить в то, что есть на свете совесть, честность, правда, честь.Есть любовь, есть смысл в жизни, есть наивность, доброта,Дружба есть, есть бескорыстность, святость есть и чистота,Есть невинность, справедливость, понимание людей:Не телесные законы в мире нравственных идей.Благодарность, и прощенье за обиду, а не месть,И отсутствие двусмыслья в фразе:«Честь имею… честь»… [59, с. 40]

Калинин И.В.,

См. также
  1. Калинин И.В. Потеря ценностной основы как причина и следствие кризисной ситуации
  2. Калинин И.В., Резниченко Ю.В. Ценности "обладания" и "бытия" как основа для построения классификации руководителей
  3. Калинин И.В. Осмысление внутренней пустоты: опыт поэтической саморефлексии
  4. Калинин И.В. Осмысленность жизни как показатель социальной компетентности в юношеском возрасте
  5. Калинин И.В., Еремеева А. Эмпирическое изучение характеристик «смысла жизни» и их сравнение у представителей ведической культуры и будущих специалистов психологов
  6. Калинин И.В., Ашлапова Е.В. К вопросу о проблематике психологии доверия в системе внутриорганизационных отношений
  7. Калинин И.В., Кобелева О.В., Синягин Ю.В. К вопросу о некоторых ценностях, детерминирующих личностные изменения в пожилом возрасте
  8. Калинин И.В. Экзистенциальный вакуум и внутренняя невесомость как составные части кризисного состояния человека
  9. Калинин И.В. Психология внутреннего конфликта человека: Учебно-методическое пособие
Страницы:

1 2 3 4 5 6 7 8