../../Экзистенциальный вакуум и внутренняя невесомость как составные части кризисного состояния человека

Художественная литература при описании переживаний и эмоций, возникающих в кризисных ситуациях человека, буквально изобилует выражениями типа: «Всё поплыло перед его глазами»; «Земля словно ушла из-под его ног»; «То, что было привычным и знакомым будто изменило свой цвет и очертания»; «Он почувствовал себя в подвешенном состоянии»; «Мир перевернулся прямо на глазах»; «Он потерял точку опоры» и т.д. и т.п. Создаётся такое ощущение, что писатели наблюдают за человеком, который оказался в ситуации невесомости. И утверждая это, мы не так уж далеко оказываемся от истины.

Согласно точке зрения, выразителем которой мы являемся, для описания механизма возникновения разнообразных феноменов, характеризующих кризисное состояние человека, понятия «ценностной» и «смысловой невесомости» в ряде случаев оказываются более адекватными, чем понятие «экзистенциальный вакуум», к которому апеллирует некоторые представители экзистенциального и гуманистического направления в психологии [44], [51].

Как известно, указанное понятие было введено В.Франклом для идентификации чувства утраты смысла, взятого в какой-либо предметной соотнесённости: жизни, смерти, страдания, труда, любви и т.д. [44]. Вот, что он пишет:

Всё больше пациентов жалуется на то, что они называют внутренней пустотой, вот почему я назвал это состояние «экзистенциальным вакуумом». В противоположность предельным переживаниям, так хорошо описанным Маслоу, экзистенциальный вакуум можно считать «переживанием бездны». [46, с. 308].

Если В.Франкл выводит состояние пустоты из отсутствия указанных выше смыслов, то представитель экзистенциального направления И.Ялом особо оговаривает понятие «пустоты», связывая его с ощущением отсутствия почвы.

«… в описаниях субъективного опыта сознавания ответственности часто используется понятие пустоты, или беспочвенности, или отсутствие почвы. Многие экзистенциальные философы описали тревогу отсутствия почвы как «пра-тревогу» - самую фундаментальную из всех, проникающую ещё более глубоко, чем тревога, ассоциирующаяся со смертью. По сути, многие рассматривают тревогу смерти как символ тревоги отсутствия почвы. Философы нередко проводят различие между «моей смертью» и просто смертью - смертью другого. В «моей смерти» по-настоящему ужасно то, что она подразумевает распад моего мира. С «моей смертью» умирает и воистину встречается с пустотой даритель значений, зритель мира.

…Мы реагируем на тревогу отсутствия почвы так же, как вообще на тревогу - ищем облегчение. Есть много способов заслониться. Во-первых, тревога отсутствия почвы, в отличие от тревоги смерти, не очевидна в повседневном опыте. Её нелегко постичь интуицией взрослого и, возможно, она вовсе не испытывается ребёнком. У некоторых индивидов, подобно сартровскому Рокентину из «Тошноты», несколько раз в жизни бывают вспышки осознания их конституирующей активности, но обычно это остаётся далеко от осознания. Мы избегаем ситуаций (например, принятие решений, изоляции, автономного действия), которые, по глубокому размышлению могли бы привести нас к сознанию этого фундаментального отсутствия почвы. Мы ищем структуру, авторитет, грандиозные проекты, магию - нечто большее, чем мы сами. Как напоминает нам Фромм в «Бегстве от свободы», даже тиран лучше, чем полное отсутствие лидера. Поэтому дети плохо переносят свободу и требуют установления границ… Среди других защит от тревоги отсутствия почвы - общие с теми, что используются против полного осознания «моей смерти», потому что отрицание смерти является союзником отрицания пустоты [51, с. 248-249].

В приведённом выше отрывке работы И.Ялома нас смущает одно важное обстоятельство: отсутствие почвы отнюдь не означает наличие пустоты. Отсутствие почвы означает лишь то, что реальности психологического мира человека перешли в некое состояние, которое до сих пор ускользало от внимания специалистов психотерапевтического направления.

В связи с указанными моментами мы считаем, что необходимо существенное уточнение понятия «экзистенциальный вакуум», поскольку иногда оно подменяет совершенно другие состояния, которые испытывает человек в ситуации кризиса. Высказывая этот взгляд на сущность кризисного состояния человека, мы исходим из следующих аргументов.

Аргумент первый:

Такую подсказку нам даёт анализ семантики слова «пустота». Так во вступительной статье к книге Мартина Хайдеггера «Время и бытие» В.В.Бибихин указывает:

«…у Хайдеггера пустота, как сказали бы на философском жаргоне, продуктивна в качестве вмещающей открытости… Русский язык подсказывает: пустота - это нечто отпущенное на простор и поэтому способное в себя впустить. В немецком «das Leere» этого нет» [47, с. 15].

Поэтому нужно отдать дань гению М.Хайдеггера, который в данном случае опирался не на звуковые ассоциации, а на анализ содержания обсуждаемого понятия. Другими словами, пустота может быть точкой отсчёта, началом или условием для проявления творчества человека по отношению к самому себе ^[1]. Вот что пишет, размышляя над сущностью понятия «пустота», М.Хайдеггер:

Достаточно часто пустота предстаёт просто как нехватка. Пустота расценивается тогда, как отсутствие заполненности полостей и промежуточных пространств. Но, возможно, как раз пустота сродни собственному существу места и потому она вовсе не отсутствие, а про-изведение. Снова язык способен дать нам намёк. В глаголе «пустить» звучит впускание, в первоначальном смысле сосредоточенного собирания, царящего в месте. Пустой стакан значит: собранный в своей высвобождённости и способный впустить в себя содержимое. Опускать снятые плоды в корзину значит: предоставлять им это место. Пустота не ничто. Она так же и не отсутствие. В скульптурном воплощении пустота вступает в игру как ищуще --выбрасывающее допускание, создание мест [47, с. 315].

Рассуждая далее над смыслом словосочетания «пустая чаша», М.Хайдеггер делает ряд тонких с аналитической точки зрения наблюдений:

«Когда мы наполняем чашу, вливаемое течёт до полноты в пустую чашу. Пустота - вот вмещающее в ёмкости. Пустота, это Ничто в чаше, есть то, чем является чаша как приемлющая ёмкость… Если же вмещающее заключается в пустоте чаше, то горшечник, формирующий на гончарном круге стенки и дно, изготавливает, строго говоря, не чашу. Он только придаёт форму глине. Нет - он формует пустоту. Ради неё, в ней и из неё он придаёт глине определённый образ. Горшечник ловит, прежде всего, и всегда - неуловимую пустоту и предоставляет её как вмещающую в виде ёмкости. Пустотой чаши предопределяется каждый шаг изготовления. Вещественность ёмкости покоится вовсе не в материале, из которого она состоит, а во вмещающей пустоте» [47, с. 318].

Если сказанное выше переносить на контекст человеческого существования, то следует задуматься над тем, что человек сам может придавать форму той пустоте, которая временами его просто переполняет. Можно даже сказать, что у каждого человека, в принципе , есть шанс стать скульптором своей собственной внутренней пустоты. И только когда у человека этот шанс отсутствует, ему требуется внешний скульптор. Не в этом ли состоит суть порою диаметрально противоположных друг другу процессов: психотерапевтической помощи человеку и осуществлению по отношению к нему манипулятивных тактик воздействия?! Именно это можно прочитать между строк следующего отрывка работы М.Хадеггера:

Только разве чаша действительно пуста? Физическая наука уверяет нас, что чаша наполнена воздухом и всем тем, из чего состоит воздушная смесь. Мы даём какому-то полупоэтическому способу рассмотрения обмануть себя, когда апеллируем к пустоте чаши, чтобы определить её вмещающую способность. Стоит же нам смириться с научным подходом к действительной чаше и исследовать, какова её действительность и обнаруживается иное положение дел. При наливании в чашу вина мы просто вытесняем воздух уже заполнявший чашу, и заменяем его жидкостью. Наполнить чашу значит, при научном рассмотрении, сменить одно наполнение на другое» (Выделено нами И.В.К.) [47, с. 318-319].

Аргумент второй:

Поэтому у нас вызывает интерес позиция М.Ш.Магомед-Эминова. Занимаясь психотерапевтической помощью лицам, участвовавшим в боевых действиях, которые страдают посттравматическими стрессовыми расстройствами, он пришёл к следующему заключению.

Когда человек оказывается в смысловом вакууме, естественно, от него требуется обретение потерянного смысла, однако, не всегда это возможно. И в данном случае мы вступаем в противоречие с позицией В.Франкла, который выводит психологические коллизии человека целиком из потери смысла. Существуют ситуации конвенциональной бессмысленности, в которых невозможно найти никакого подлинного смысла. Более того, наделение смыслом бессмысленного явления может приводить к деформации личности и возникновению неврозов, назовём их смыслоневрозами. В этом случае люди страдают не из-за отсутствия смысла, наоборот, их расстройство вызвано неспособностью утратить смысл. Следовательно, подобные неврозы могут исчезнуть не при приобретении смысла, а при утрате ложно приобретенного. Из этого мы можем сделать вывод о том, что для развития личности является важным не только рождение, приобретение смысла, но и его утрата, т.е. умирание смысла [31, с. 196-197].

К сделанному, на наш взгляд, весьма существенному дополнению М.Ш.Магомед-Эминовым позиции создателя логотерапии мы добавим ещё три, и на наш взгляд самых важных, штриха.

Аргумент третий:

Конечно же, нельзя сказать, что указание на генезис нет вообще. Такой момент присутствует, и ярким свидетельством этого являются следующие слова В.Франкла.

Этиология экзистенциального вакуума представляется мне вытекающей из следующих фактов. Во-первых, человеку в отличие от животного никакие побуждения и инстинкты не говорят, что ему нужно делать. Во-вторых, в противоположность прошлым временам никакие условности, традиции и -ценности не говорят, что ему должно делать. Вместо этого он хочет делать то, что делают другие, или делает то, что хотят от него другие. Он, так сказать, вносит свою лепту в конформизм и тоталитаризм; первый был характерен для Запада, второй - для Востока» [46, с. 308].

Однако указанные мысли являются слишком общими для того, чтобы понять феноменологию психологических механизмов ощущения человеком «экзистенциального вакуума» и процессов ему предшествующих. Вообще в известных нам работах В.Франкла не так уж много примеров из терапевтической практики. При этом они носят не столько аналитический, сколько описательный характер.

Для нас является очевидным, что осознание состояния экзистенциального вакуума является всего лишь отражением конечного результата тех психологических процессов и причинно-следственных связей, которые и привели человека к данному заключению. Это заключение могло явиться результатом либо достаточно длительного процесса совершения человеком поступков, противоречащих его ценностной системе ^[2], либо в вследствие каких-то внешних событий (например, в результате дорожно-транспортного происшествия погибает близкий человек).

Данный пункт рассуждений является для нас очень важным, поскольку подводит к пониманию того, что может произойти, если критическая масса поступков, противоречащих ценностной системе человека, достигает некой пороговой величины, после которой запускаются те варианты «обнуления», которые мы подробно изложили в наших других работах [15], [16], [17].

Напомним, что согласно нашему определению «жизненный кризис» следует понимать как временной период переживаний человека, в рамках которого происходит стремительный процесс «обнуления» (стремления к нулевой точке отсчета) какого-либо параметра мотивационной и/или целевой составляющей личностного смысла по отношению к конкретной ценности, являющейся для человека значимой[17].

Такой подход к пониманию кризисного состояния человека, а также возможность соотнесения понятий «личностный смысл» и «жизненный кризис» оказывается возможным при опоре на взгляды целой группы отечественных авторов:

• А.Н.Леонтьева, определившего личностный смысл как «отношение мотива деятельности к цели действия» [26], [25], что даёт возможность записать его в виде математической формулы «Смысл = Мотив : Цель».
• В.Э.Чудновского, указавшего на такие характеристики смысла жизни как «структурность» [48] и «иерархичность» [49, с. 20];
• Н.Л.Карповой отметившей что «в каждый определенный момент, на каждом определенном временном отрезке у человека, как правило, нет только одного жизненного смысла, а есть сложный комплекс смыслов (здесь можно говорить о разноплановых, более или менее осознанных или неосознанных смыслах, выделяя среди них ведущие, главные, «сквозные» - как долгосрочные жизненные цели) [19, с. 116], [20];
• А.Б.Братуся, считающего, «если смыслы деятельности порождаются отношением мотива к цели, то смыслы жизни порождаются живым образом будущего, освещающим и животворящим настоящее или - отношением образа веры к наличному состоянию человека» [7, с. 83] (В этой точке зрения нас привлекает, прежде всего, принципиальное подчеркивание того, что смысл жизни, как и личностный смысл, возможно рассматривать через категорию «отношение»);
• Д.А.Леонтьева, согласно которому личностный смысл «является формой познания субъектом его жизненных смыслов, отражения их в сознании» [28, с. 59]. При таком подходе становится возможным говорить о двух принципиально различных понятиях «Личностном смысле» жизни и личностном «Смысле жизни». Первый случай («Личностный смысл» жизни) можно рассматривать как отражение в сознании не единичного отношения между мотивом и целью, взятому в отдельной «связке», а по целому спектру направлений: между группой мотивов, находящихся между собой в определенных отношениях и группой связанных между собой целей; между осознанием состояния отношений между группами мотивов и группами целей в настоящем времени и аналогичным ему состоянием в предыдущем возрасте и т.д. Во втором случае (личностный «Смысл жизни»), видимо, речь должна идти о разведении смысла жизни «знаемого» (представление субъекта о том, каким должен быть смысл жизни или же интерпретация самим субъектом того, какой смысл жизни руководит, по его мнению, им) и смысла жизни «реально действующего» [3], который может и не обнаруживать корреляций со смыслом «знаемым» [29].

Приведённое выше определение жизненного кризиса хорошо согласуется с системным подходом в психотерапии. Из практики этого подхода хорошо известно, что иногда при работе с клиентом достаточно изменить его точку зрения по какому либо вопросу, на первый взгляд, не имеющему, казалось бы, прямого отношения к заявляемой им проблеме, и происходит переструктурирование видения ситуации в целом, результатом которого часто является и решение самой проблемы. В данном случае весьма удачной нам представляется метафора калейдоскопа. Каждый, кто держал в руках этот предмет, знает, что достаточно легкого поворота цилиндра и узор, который был виден ранее, полностью заменяется другим сочетанием цветов. Интересно то, что полное изменение цветовой композиции, отражающееся в появлении абсолютно нового узора, может происходить в результате перемещения всего лишь одного стёклышка внутри трубки. Если в результате перемещения всего лишь одного элемента системы в ходе психотерапии возможно переконструирование всей ситуации в целом с позитивным результатом, то вполне вероятно, что приходу клиента к психотерапевту мог предшествовать процесс с негативным результатом. Один из вариантов такого процесса вполне мог состоять в том, что в каком то значимом для личности отношении на уровне личностного смысла произошла блокировка конкретной связки «мотив-цель» за счет «обнуления» одной из составляющих указанной диады, что и ввергло личность в состояние жизненного кризиса. Уже при таком рассмотрении обнаруживается полезность апелляции к понятию «личностный смысл» как феномену способному влиять на события соотносимые с масштабом жизнедеятельности человека.

Рассмотрение личностного смысла как формы познания жизненных смыслов примечательно еще в одном отношении: если каким-либо образом блокирован личностный смысл, понимаемый как отношение мотива к цели, то и познание жизненных смыслов с помощью такой формы будет либо невозможным, либо неадекватным.

В целом же запись определения личностного смысла в виде математического выражения позволяет, если придерживаться арифметических правил, прийти к одному из важных следствий.

Следствие 1^[4]: Если числитель дроби равен нулю, то значение дроби тоже равно нулю.

Однако уже при попытке разобраться, что же такое «ноль» применительно к феноменам психологической реальности сталкиваешься с определенными трудностями. Возможно как минимум четыре толкования указанной величины:

1) Ноль есть определенное обозначение отсутствия некоторого количества измеряемой величины мотива (или цели).

Применимо к числителю дроби в нашем контексте величина мотива не должна быть равна нулю. Однако при таком понимании сталкиваешься с необходимостью решения целого ряда вопросов, носящих фундаментальный методологический характер.

Дело в том, что конструктивное обсуждение понятия "мотив" возможно лишь при вычленении в нем какой-то конкретной стороны: осознанность-неосознанность, степень интенсивности (сила мотива), направленность мотива, уровень мотива (А.Mаслоу), устойчивость мотива (ситуативный, ядерный и т.д.) и др. Однако, данное рассмотрение опять-таки ведет к постановке новых вопросов:: Какой из указанных параметров должен отсутствовать, чтобы признать, что мотив равен нулю? Означает ли это, что мотив можно считать равным нулю при: а) отсутствие какого-то одного известного параметра; б) при одновременном отсутствии определенного сочетания известных параметров; в) при отсутствии большей части известных параметров; в) при отсутствии всех известных параметров одновременно.

Уже из этих вопросов можно легко заметить, что некоторые из указанных параметров можно выразить в некоторых единицах измерения, другие поддаются их количественной интерпретации с большим трудом. Поэтому, видимо, речь должна идти при данном рассмотрении лишь о тех сторонах конструкта мотив, которые измеряемы. Однако не верным будет считать, что если какой-либо параметр мотива нельзя измерить, то он не существует вообще. Сама «измеряемость» того или иного содержательного аспекта отражает лишь уровень развития процедур научного исследования на данный момент времени, и не может существовать сама по себе в отрыве от измеряемого содержания. Поэтому отсутствие инструмента, которым можно померить то или иное содержание, не означает отсутствие самого этого содержания. Подтверждение сказанному можно найти в рассуждениях корифеев психологической науки независимо от подхода, лидерами в которых они являются.

Вот что по поводу проблем использования факторного анализа говорил Г.Ю.Айзенк:

«Факторный анализ во многом напоминает качественный анализ в химии, он даёт только то, что в него заложили изначально»… - поэтому, если в анализе изначально не было фактора интеллекта, то «…это не значит, что фактора интеллекта не существует, он просто не измерялся используемыми нами тестами. Точно так же, химик, изучающий сплав железа и золота, не сможет обнаружить в нём углерод, хотя это не означает, что углерод не существует в природе. Всё это настолько очевидно, что едва заслуживает внимания, но поскольку многие критики выдвигают определённые сомнения по этому поводу, мы вынуждены были затронуть данную проблему» [1, с. 55].

Не обошёл своим вниманием проблематику измерения и один из родоначальников бихевиоризма Д.Б.Уотсон, которому принадлежат слова более чем 80-ти летней давности:

«Я не хочу чрезмерно критиковать психологию. Убеждён, что за весь период … существования как экспериментальной науки ей удалось занять своё место в науке в качестве бесспорной естественной дисциплины. Психология, как о ней по большей части думают, по своим методам есть что-то, понятное лишь посвящённым. Если вам не удалось повторить мои данные, то это не вследствие некоторых дефектов в используемых приборах или в подаче стимула, но потому, что Ваша интроспекция является недостаточно подготовленной. Нападкам подвергаются наблюдатели, а не экспериментальные установки и условия. В физике и в химии в таких случаях ищут причины в условиях эксперимента: аппараты были недостаточно чувствительными, использовались нечистые вещества и т. п. В этих науках более высокая техника позволяет вновь получить воспроизводимые результаты. Иначе в психологии. Если вы не можете наблюдать от 3 до 9 состояний ясности в вашем внимании, у вас плохая интроспекция. Если, с другой стороны, чувствование кажется вам достаточно ясным, опять ваша интроспекция является ошибочной. Вам кажется слишком много: чувствование никогда не бывает ясным» [43, с. 22].

2) Ноль есть исчезновение какого-либо конкретного мотива (или цели)

В данном случае имеется в виду не такая степень выраженности интенсивности какого-либо мотива, которая не позволяет говорить о его наличии, если она не достигла определенной пороговой величины, но его принципиальное исчезновение вообще. При этом факт исчезновения мотива (цели) не следует путать с целым рядом других внешне похожих, однако абсолютно не идентичных ему явлений (например, отсутствие мотива, удовлетворенность мотива, невостребованность мотива). В данном случае речь может идти об образовании своеобразной мотивационной (или целевой) «дыры», своеобразного вакуума в данном направлении, которые возникают как реакции на экстраординарное жизненное событие. При этом стремительное исчезновение мотива или цели, как правило, не оставляют времени на такую работу сознания, когда «пустующее место» может восполниться другим мотивом или целью.

3) Ноль есть некая пограничная область перехода одной функции в другую, где ее знак является неопределенным.

В данном случае внимание привлекают рассуждения А.Г.Асмолова относительно логики развития личности с точки зрения системного подхода.

«Наряду с адаптационными механизмами, обеспечивающими устойчивость развивающейся системы в конкретных условиях среды, выделяются особые бифуркационные механизмы (bifurcation - разветвление или раздвоение). Механизмы бифуркации, обеспечивающие тенденцию к изменениям развивающейся системы, приходят в действие, когда возникают резкие изменения среды, кризисы в жизни системы. Одна из наиболее существенных характеристик развития систем, обеспечиваемых адаптационными механизмами, это предсказуемость, прогнозируемость будущего поведения и развития этих систем. В отличие от механизмов адаптационного типа развития механизмы бифуркационного типа характеризуют неопределенность будущего системы, невозможность предсказать, по какому пути после того или иного кризиса пойдет дальнейшее развитие системы, какой новый вариант эволюции будет выбран. Поведение системы, после того как начал действовать механизм бифуркации, в принципе невозможно вывести из прошлого (из наследственности, из генов, прошлого опыта и т.п.)…в условиях неустойчивости, не равновесия, в переломный момент жизни системы нельзя предсказать ее будущее, так как любое в обычных условиях незначительное событие или действие может заставить всю систему измениться и история пойдет по новому, иному пути [5]. Механизмы адаптации, функционирующие в социальных системах, связаны с обеспечением устойчивости личности, ее типичного предсказуемого поведения в социальной группе. Механизмы бифуркации присущи индивидуальному поведению личности в различных проблемно - конфликтных ситуациях. В тех случаях, когда в обществе наступает переломный момент, незначительные в обычных условиях поступки индивидуальности могут вызвать преобразование общества, стать толчком к возникновению новой непредсказуемой фазы в развитии культуры» [5, с. 75-76].

Психологический смысл нуля в этом случае состоит в том, что резкая смена направленности знака мотива и/или цели в том или ином направлении по какому-либо параметру не дает возможности перестроиться смысловой системе человека в целом, частью которой и является личностный смысл какой-то конкретной отдельно взятой деятельности.

4) Ноль есть точка равновесия «n-ого» количества сил.

В данном случае необходимо различать два понятия: понятие покоя и понятие гомеостазиса, поскольку указанные понятия, обладая общими моментами в толковании - фиксированность на определенной точке числовой прямой, - различаются по степени выраженности интенсивности. Наиболее точное разведение указанных понятий встречается у А.Маслоу в его работе «Психология бытия».

«…теория гомеостазиса отличается от теории покоя. В последнем случае речь идет исключительно о снятии напряжения, то есть подразумевается, что нулевое напряжение - это наилучшее состояние. Гомеостазис же означает достижение не нулевого, а оптимального уровня. Иногда это означает снижение напряжения, иногда - его повышение. Например, кровяное давление у человека может быть и слишком низким, и слишком высоким» [34, с. 54].

Мгновенная фиксация мотива или цели за счет уравновешивания с другими мотивами или целями в результате какого-то экстраординарного события создает ситуацию своеобразной остановки движения, застывания в мотивационном или целевом пространстве. В рамках указанного пространства мотив или цель не может сдвинуться с места до тех пор, пока связывающие его аналогичные образования не перенаправят свои усилия в другое направление.

Как можно заметить из наших рассуждений общим для всех четырех вариантов является то, что резкость процесса стремления мотивационной и/или целевой составляющей личностного смысла к нулевой точке (обнуление) создает своеобразную ситуацию «утраты веса», подобной тому состоянию, которое испытывает человек, когда кабина лифта резко опускается вниз. В результате чего возникает своеобразная «смысловая невесомость», являющаяся следствием потери человеком «ценностной опоры».

Аргумент четвёртый:

Можно выделить группу смыслов малой интенсивности, которые в силу этого и не обнаруживаются сознанием, а значит, могут идентифицироваться, как отсутствующие или «потерянные» смыслы, и соответственно попадать под обозначение «пустоты».

Такая точка зрения представляется нам в высшей степени конструктивной. Выше мы уже отмечали, что определение личностного смысла, принадлежащее А.Н.Леонтьеву, дает возможность его рассмотрения в качестве математической формулы: «Смысл = Мотив : Цель». При этом становится очевидным, если сила мотива выше чем сила цели, то значение личностного смысла возрастает. Однако такая интерпретация требует, как минимум, ряда уточнений, касающихся не только динамических аспектов такого гипотетического конструкта как «цель», но также и его содержательных моментов.

Первое уточнение связано с определением понятия «сила цели» Указанное сочетание оказывается не только менее благоприятным в плане слухового восприятия по сравнению со звучанием сочетания «сила мотива», но и более проблематичным в плане его толкования. Дело в том, что под силой цели можно понимать в ее содержательном плане и ее значимость, и ее привлекательность, и ее валентность. Несомненно, все эти понятия тесно связаны между собой, но отнюдь не тождественны, между ними существует сложная система взаимосвязей и взаимопереходов.

Второе уточнение касается соотношения понятий «сила мотива» и «сила цели». Здесь весьма проблематичным является решение вопросов: Может ли сила мотива быть больше силы цели? Если да, то должна ли сила мотива всегда быть больше силы цели (ведь согласно математической формуле при данном положении дел должно происходить увеличение значения личностного смысла)? Если нет, то в каких случаях "должна", а в каких нет?

Основания для положительного ответа на первый вопрос можно найти в серии экспериментов Т.Г.Богдановой, приводимых в работе О.К.Тихомирова [42]. Смысл экспериментов заключался в том, что испытуемым предлагались задачи творческого типа, которые допускали возможность нахождения различных решений, и намеренно давалась неопределенная инструкция, в которой не упоминалось о конкретном количестве требуемых решений (например: «сложите любые четырехугольники»). Позднее целевые компоненты инструкции последовательно менялись в сторону увеличения значимости выполняемых задач, как в плане количественных признаков («найти как можно больше решений"; «найти все возможные решений»), так и в плане качественных («исследование умственной одаренности»). В результате было обнаружено, что при переходе от нейтральной инструкции к «исследованию умственной одаренности» продуктивность возрастала в 3, 5 раза. При этом в ситуации с высоко значимой мотивацией на основе неопределенного требования испытуемые ставили себе цель «найти более интересное решение» и стремились достичь ее.

Указанный эксперимент позволяет сделать вывод, что в ситуации, где значимость мотивации превосходит значимость цели, со стороны субъектов возможно не только изменение количества продуцируемых целей (феномен постановки собственных дополнительных целей), но и их качественная переработка (найти наиболее интересное решение).

Данный вывод является весьма полезным и важным как для учебной, так и для управленческой деятельности, поскольку способствует осознанию феномена, согласно которому актуализация силы мотивов для любого вида деятельности (будь то игра, учение или труд), должна носить целевой характер. При этом оказывается возможным дать ответы на поставленные выше вопросы.

В русле ответа на вопрос - «Должна ли сила мотива всегда быть больше силы цели?» - важно указать, что постановка целей для любой группы подопечных (дети в детском саду, ученики в школе, студенты в вузах, подчиненные в организациях и т.д.) не соответствующих по силе актуализированным мотивам может привести как к трансформации самой цели, так и к постановке иных целей, которые могут противоречить заданной. Данное утверждение в равной мере относится как к управленческому, так и к исполнительскому уровню организаций любого типа. Поэтому ситуация в которой сила мотива превышает силу цели должна актуализироваться отнюдь не всегда.

Ответ на вопрос: «В каких случаях сила мотива должна превышать силу цели, а в каких нет?» - требует построения целой исследовательской программы, теоретическое обоснование которой явно выходит за рамки этой работы. В связи с этим в данной части работы лишь предположительно можно заметить, что ситуация актуализации превышения силы мотива над силой цели может оказаться весьма полезной на стадии подготовки управленческого решения, в процессе предварительного планирования, или же, если руководитель стремиться, либо побудить подчиненного к трансформации личностного смысла, либо к его укреплению. В то же время актуализация данной ситуации предположительно может иметь и обратный эффект тогда, когда от подопечных требуется точное следование инструкциям лица с более высоким иерархическим статусом. Здесь на первое место в прояснении ситуации выходит проблема принятия субъектом цели.

Проблема принятия цели является одной из тем, на которую долгое время налагалось идеологическое вето. Предполагалось, что цели заданные извне идеологическими структурами должны автоматически присваиваться субъектом, поэтому данная проблематика долгое время не получала своей научной разработки, хотя ее наличие являлось предметом рассмотрения некоторых отечественных классиков. Так еще в 1945 году С.Л.Рубинштейн отмечал:

«Для совершения действия недостаточно и того, чтобы задача была субъектом понята: она должна быть им принята. А для этого необходимо, чтобы она нашла - непосредственно или опосредованно каким-то своим результатом или стороной - отклик и источник в переживании субъекта» [39, 151].

Последнее замечание наталкивает нас на мысль о том, не обусловлен ли крах тоталитарной системы в определенной степени тем, что цели, задаваемые извне, были хотя и «сильными», однако «не принятыми», а значит и «слабо мотивированными». При такой раскладке («сила цели» больше, чем «сила мотива»), личностный смысл в указанном соотношении должен был бы быть настолько мал, что для значительной части субъектов нашего государства не смог обеспечивать глубокого включения в дело достижения указанных целей.

Из только что сделанного замечания можно сделать заключение, что смыслы малой степени выраженности либо не играют никакой роли по сравнению с иными психическими образованьями в споре за влияние на поведение человека, либо ведут к пассивному поведению человека. Однако я не думаю, что это так! И хотя в психологической литературе можно найти точки зрения противоположные той, которая мною высказана, ниже я постараюсь более доказательно обосновать свою позицию относительно влияния смыслов малой интенсивности на поведение человека.

Обратимся сначала к точке зрения, В.Г.Асеева [4], которая в некотором смысле является противоположной той, которая будет защищаться здесь. В.Г.Асеев считает, что системообразующую функцию в мотивационной регуляции поведения выполняет противоречивое единство содержательной и динамической сторон, но в каждом отдельном случае функционирования или развития ведущей, наиболее значимой выступает либо динамическая сторона, либо содержательная. Человек в своем развитии стремится к гармонизации своих желаний и возможностей, потребностей и способностей, слова и дела. Но в силу естественной противоречивости того и другого, их несовпадения, определяющим условием выступает либо одно, либо другое.

Особенно интересны в контексте нашей работы точка зрения В.Г.Асеева на значимость мотивационных и целевых образований, которые осуществляют «слабое» влияние на поведение человека.

Рассматривая диалектику соотношения целей и средств, В.Г.Асеев отмечает:

«Если собственная значимость потенциальных средств слишком мала по сравнению со значимостью цели, то возникает опасность, что человек упустит эти средства из рассмотрения, не придаст им должного значения, неосознанно исходя из предположения: "не может быть, чтобы такая важная цель реализовалась таким малозначимым (простым, легким, неожиданным и пр.) средством". Такова логика действия "слабого свойства" объекта в мышлении, когда человек оказывается неспособным выйти за рамки высоко значимых путей решения задачи (в частности, традиционных, шаблонных, привычных, сложившихся как установка) [4] ^[6].

В другом месте, анализируя соотношение значимого и незначимого при рассмотрении динамической и содержательной сторон мотивации человека в отражении действительности, В.Г.Асеев подчеркивает, что адекватное познание затрудняется не только чрезмерно значимым, но и чрезмерно слабым побуждением. В качестве иллюстрации в работе В.Г.Асеева приводятся выдержки из работы писателя С. Воронина, который, описывая психологическое состояние заблудившегося в тайге человека, анализирует две ситуации несостоявшегося познания и безразличия к объекту познания из-за отсутствия актуальной потребности. Первая ситуация: человек заблудился, так как не сориентировался по солнцу, а компас потерял. "Если бы у него с самого начала не было компаса, то он запомнил бы направление по солнцу, но у него был компас, и он так полагался на него, что не заметил, где было солнце, когда он вошел в лес". Вторая ситуация: человек вышел из тайги, и на фоне этой радости все остальное представляется ему сначала несущественным: "На крыльцо вышел старик. Сел на ступеньку. Закурил. Его можно было спросить: какая это деревня, куда, в конце концов, он выбрался? Но ему было все равно. И действительно, какая разница главное - вышел!".

Несколько иначе обстоит дело, когда речь идет о мотивационной и целевой составляющей личностного смысла слабых степеней выраженности. Именно этот случай в рамках данной работы приобретает для нас наибольший интерес, поскольку выдвигает на первый план вопрос о возможности влияния смыслов малых степеней выраженности на поведение человека.

Необходимо отметить, что в различных областях науки эффекты влияния малых интенсивностей уже давно и детально изучаются. Общепризнанными являются влияния слабых магнитных, электрических полей на различные явления в физике, химии, биологии. Думается, что и в психологии уже давно пора подойти к изучению проблемы влияния не только малых смыслов, но и смыслов малой степени выраженности на становление различных личностных и ценностных структур человека.

Указание на необходимость особого внимания к проблеме феноменов и явлений слабого характера уже давно подчёркивалась классиками зарубежной психологической науки. Вот что пишет по этому поводу А.Маслоу.

«Почему бы нам не допустить, что существуют такие потребности, которые, несмотря на свою инстинктивную природу, легко поддаются репрессии, которые могут быть сдержаны, подавлены, модифицированы, замаскированы привычками, культурными нормами, чувством вины и т. п. …Словом, почему бы нам не допустить возможность существования слабых инстинктов?

Именно эта ошибка, именно такая идентификация инстинкта с чем-то мощным, неизменным, скорее всего и стала причиной резких нападок культуралистов на теорию инстинктов… Но если бы все мы с надлежащим уважением относились и к культурному, и к биологическому наследию человека…, если бы мы рассматривали культуру просто как более мощную силу по сравнению с инстинктоидными потребностями…, то мы бы уже давно не видели ничего парадоксального в утверждении о том, что наши слабые, хрупкие инстинктоидные потребности нуждаются в защите от более устойчивых и более мощных культурных влияний. Попытаюсь быть ещё более парадоксальным - по моему мнению, в каком-то смысле инстинктоидные потребности сильнее тех же культурных влияний, потому что они постоянно напоминают о себе, требуют удовлетворения, и потому что их фрустрация приводит к пагубным патологическим потребностям. Вот почему я утверждаю, что они нуждаются в защите и покровительстве… Нужно ли учить собаку или кошку, кошку или птицу как быть собакой, кошкой или птицей? Ответ очевиден. Их животные импульсы заявляют о себе громко, внятно и распознаются безошибочно, тогда как импульсы человека чрезвычайно слабы, неотчётливы, спутаны, мы не слышим, что они шепчут нам, и поэтому должны учиться слушать и слышать их» [33, с. 135-136].

И в другом месте этой же работы:

«Внутренняя природа человека не так могуча и требовательна, как природа других животных. Животное никогда не сомневается в том, что оно из себя представляет, что оно хочет, что ему нужно. Человеческая потребность в любви, знании, порядке, напротив, слабы и почти неощутимы, они не кричат о себе, а тихо шепчут, и мы не всегда умеем услышать их шёпот» [33, с. 363].

Не менее определённо высказывается в этом плане К.Левин. Рассматривая проблему реальной связи между квазипотребностью и истинной потребностью, он отмечает:

«Реальная связь между квазипотребностями и истинными потребностями даёт объяснение и такому на первый взгляд парадоксальному явлению: как однозначно показывают результаты различных экспериментальных исследований, интенсивность акта намерения не является решающей для действенности этого намерения.

То обстоятельство, что особенно интенсивные акты намерения нередко менее действенны, чем более слабые (выделено нами, Прим. И.В.), основываются… частью на том, что вообще «судорожные» действия менее успешны, чем спокойные. Это же относится и к акту намерения, понимаемому как действие… По существу, действенность намерения зависит не от интенсивности акта намерения, а (если отвлечься от других факторов) от силы и жизненной значимости или, вернее, от глубины укоренённости в психики тех истинных потребностей, в которые включена квазипотребность» [24, с. 151-152].

И несколько далее К.Левин делает ещё одно важное замечание:

«…остаётся открытым и требующим экспериментального исследования вопрос о том, не существует ли наряду с этими истинными потребностями ещё и некоторый фонд (различный у различных индивидов) «активной энергии», который мог бы быть использован теми преднамеренными действиями, которые сами по себе не связаны ни с какими истинными потребностями. Некоторые явления, например, у больных энцефалитом (быстрый переход к мелкому письму, застревание вскоре после начатого действия), легко могут быть объяснены в этом контексте… Уже Ах указал на случаи сильной действенности менее интенсивных актов намерения (он обозначил их как слабое, привычное, или несовершенное желание) [24, с. 152-153].

Как видно из приведённых цитат, их авторы весьма недвусмысленно, хотя и по-разному, высказываются в пользу пересмотра некоторых сложившихся взглядов на проблему степени выраженности мотивационных процессов и её влияния на поведение человека. Однако в рамках отечественной психологии, насколько мне известно, такая точка зрения не получила какого-либо распространения. Остается только надеяться, что мысли, на которые здесь обращено внимание, не останутся незамеченными у специалистов, занимающихся смысловой проблематикой.

Мне представляется очень важным отметить, что если смыслы больших интенсивностей могут блокировать конструктивность поведения человека, то смыслы малых интенсивностей, обладают более широким спектром действий, не только не блокируя в целом ряде случае конструктивность поведения человека, а наоборот, всячески ей содействуя.

Именно с такой точки зрения можно воспринимать специальные формы тренинга, накопленные в некоторых культурах, на которые указывают Р.М.Грановская и И.М.Никольская [9]. Например, Дзен-буддизм культивирует внесловесные пути постижения реальности -коаны. В коанах учтена необходимость создания «безмолвия ума». Вхождение в это состояние достигается посредством выполнения особого вида упражнений. Их исполнение за счет угашения страстей и мыслей, дает возможность пробиться в сознание интерпретациям и событиям слабой интенсивности. Эти мельчайшие флуктуации были несоизмеримо малы по сравнению с бурным потоком мыслей, в который погружен человек в своем обычном состоянии. Они тонули, стирались в нем, были незаметны на фоне потока непрерывно мелькающих мыслей. В состоянии «безмолвия ума» (самадхи) эти флуктуации становятся более выпуклыми и осознаваемыми. Тем самым возникает вероятность, что ничтожное событие сможет предстать как источник новой идеи. Можно сказать, что с помощью коанов достигается преодоление ограничений привычно работающего ума. Их применение провоцирует вспышку интуиции, в результате которой новая истина достигается как эффект умственного крушения. При этом рушатся интеллектуальные нагромождения и открываются новые горизонты.

В этом отношении весьма показательна задача, используемая в теории решения изобретательских задач (ТРИЗ), для стимулирования развития творческого мышления. Человеку, у которого обнаружили раковую опухоль, противопоказано хирургическое вмешательство. Однако имеются лазерные приборы способные воздействовать на замедление ее роста и последующее уменьшение. Вместе с тем сила их действия такова, что они при облучении повреждают ткани, которые встречаются на пути прохождения к опухоли. Возникает вопрос: Как воздействовать на опухоль, не повреждая ткани? Один из ответов состоит в том, чтобы несколько лучей малой интенсивности, не повреждающих ткани человеческого тела при прохождении каждого из них по отдельности сквозь неё, сфокусировать на опухоли.

Не является ли проблема малых смыслов и смыслов малых интенсивностей теми лучами, которые фокусируются в ходе жизнедеятельности человека. При таком понимании проблемы малых смыслов и смыслов малой интенсивности, возникает ряд вопросов, к решению которых в обозначенном контексте только-только начинает подступать психологическая наука:

• Где фокусируются смысловые лучи: внутри субъектного пространства отдельно взятого человека или в межсубъектном пространстве?
• В каком направлении фокусируются эти лучи: изнутри наружу или же наоборот?
• Кто фокусирует эти лучи: сам человек, социальные институты, ноосфера, теосфера и т.д.?
• Возможна ли стохастическая самофокусировка смысловых лучей?
• На какой конкретной предметной области фокусируются и почему именно на этой, а не на другой? и т. д. и т.п.

Очевидно, что поиски ответов даже на эту небольшую часть вопросов «смысловой оптики» не могут быть получены мгновенно и требуют усилий специалистов из сферы не только одной психологической науки, но и подключения самого широкого круга ученых из областей сопредельных и несопредельных с психологией наук. Объединяющим началом этого цикла исследований может выступить интенсивно развивающаяся в рамках нашей страны, особенно в последнее десятилетие, акмеологическая наука [2], [10], [11], [12], [13], [14], [35], [36], [37].

Выше мы уже указывали на то, что иногда та или психологическая реальность не регистрируется, потому что нет соответствующих измерительных инструментов. К этому добавим следующее, если такие инструменты и есть, то они не являются точно настроенными, чтобы обнаруживать малые величины указанных психологических реалий.

Однако отсутствие измерительной инструмента или соответствующей адекватной процедуры является только одной из причин объясняющей состояние изучения обсуждаемого здесь феномена. Само отсутствие такого инструмента может быть следствием того, что то или иное психологическое содержание в силу определенных причин себя не проявляет. Данный факт, правда в применении к величинам не психологического характера, хорошо известен в физике. Так английский физик Поль Дирак в своей лекции «Электроны и вакуум», прочитанной в 1956 году в Москве, подчёркивал:

…мы не так уж редко встречаемся в физике с объектами, вполне реально существующими и, тем не менее, до случая никак себя не проявляющими. Вот, скажем, возбуждённый атом, находящийся в состоянии наименьшей энергии. Он не излучает, значит, если на него никак не действовать, останется ненаблюдаемым. В то же время мы точно знаем, что и такой атом отнюдь не представляет собой нечто неподвижное: электроны движутся вокруг ядра, и в самом ядре идут обычные характерные для него процессы [38, с. 60].

На наш взгляд сказанное Полем Дираком в полной мере можно отнести и к миру психологической реальности, если в качестве анализируемых единиц рассматривать не атомы, а вполне конкретные обсуждаемые здесь психологические образования малой степени выраженности.

Аргумент пятый:

Мы считаем, что понятие «экзистенциальный вакуум» охватывает только часть тех механизмов и феноменов, которые могут возникать, когда человек находится в состоянии психологического кризиса.

Поэтому нам импонирует точка зрения К.Лоренца, который, обосновывая идею подчинения поведения в каждый момент времени влиянию не какого-то одного инстинкта, а целого «парламента тем», подчёркивал:

«Легко и заманчиво постулировать наличие особого побуждения, или инстинкта, для любой функции, которую легко определить и важность которой… совершенно ясна, как, скажем, питание, размножение или бегство. Как привычен оборот «инстинкт размножения»! Только не надо себя уговаривать - как, к сожалению, делают многие исследователи, - будто эти слова объясняют соответствующее явление. Понятия, соответствующие таким определениям, ничуть не лучше понятий «флогистона» ^[8]или «боязни пустоты» («horior vacui»), которые лишь называют явления, но «лживо притворяются, будто содержат их объяснение», как сурово сказал Джон Дьюи» [30, с. 92].

Мы считаем, что в ряде случаев наиболее адекватным при описании кризисного состояния человека будет апелляция к понятию «психологическая невесомость». Мы полагаем, что она по времени предшествует ощущению состояния внутренней пустоты и экзистенциального вакуума. Нам представляется, что апелляция к понятию «смысловая невесомость» выглядит не более необычным, чем употребление для объяснения понятия «экзистенциальный вакуум. Тем более что основания для этого мы находим не только в художественной литературе, об образности языка которой мы говорили в самом начале данной статьи, но и в философских и психологических работах.

Идея, согласно которой человек есть и макрокосм, и микрокосм мироздания, известна в философии с древних времён. Но, если это так, то и описание внутреннего мира человека в ряде случае не только допустимо, но и должно вести с заимствованием понятий, которые используются в науках далеко не сопредельных с психологией. Однако такое заимствование не должно идти по пути простого копирования смыслового содержания, а должно быть поставлено в соответствие с описываемой психологической реальностью.

На наш взгляд особенно удачно и иллюстративно ярко это выразил А.Г.Асмолов в своей методологической по стилю и содержанию работе «Психология личности»:

«Личность …как бы она ни была мала по своим физическим размерам, вмещает в себя вселенную; человек как элемент системы может вмещать в себя саму систему. Этот парадокс системного мышления пока остаётся неразрешимым. Возможный выход из этой парадоксальной ситуации позволяет наметить заманчивая аналогия между личностью и микроскопической частицей, которую известный физик М.А.Марков назвал «фридмоном» в честь создателя космологической теории расширяющейся вселенной А.А.Фридмана. Особенность фридмона заключается в том, что, несмотря на его микроскопически малые размеры, в нём могут свёртываться и упаковываться целые галактики, большие миры упаковываются в малом мире. Миры во фридмонах, по предположению М.А.Маркова, должны обладать большим числом измерений, чем трёхмерное пространство и одномерное время. Из гипотезы учёного вытекает, что в принципе могут существовать микроскопические элементы, вмещающие в себя целые системы [32].

По аналогии с гипотезой М.А.Маркова можно предположить, что в процессе развития личности происходит как бы свертывание пространства общественных отношений в пространстве личности, своеобразная упаковка с изменением размерности большого мира в малом мире. Подобное предположение не только открывает возможность для разрешения парадокса системного мышления, но и позволяет по-иному взглянуть на ряд эффектов, возникающих при приобщении личности к общественно-историческому опыту человечества [5, с. 65-66].

Для иллюстрации своих мыслей А.Г.Асмолов прибегает к отрывку из книги В.Ф.Тендрякова «Весенние перевёртыши», в котором детский взгляд на мир читающего книгу о вселенной, Дюшки Чугунова, выражен следующим образом:

«В самом начале задавался простой вопрос?» И дальше говорилось о… толщине волоса… Толщина волоса в десять тысяч раз меньше вытянутой человеческой руки. Вытянутая рука в десять тысяч раз короче расстояния до гор на горизонте. Расстояние до горизонта только в тысячу раз меньше диаметра Земли. А диаметр Земли опять же в десять тысяч раз меньше расстояния до Солнца… мир безжалостно разбухал. А Дюшка съёживался, становился всё ничтожней - до ничего, до пустоты! … вместе с родной Землёй, со своим родным солнцем…» [41, с. 521-522].

После этого ошеломившего его ощущения, ощущения крупинки в бесконечной вселенной подросток задаёт другу вопрос, есть ли вообще он на свете. И тот просит его дотронуться до головы:

- Голова как голова… Ты чего?

- А того, что она по сравнению со звёздами и галактиками мала. Не так ли?

- Сравнил тоже.

- А в неё вся вселенная поместилась - миллиарды звёзд, миллиарды галактик. В маленькую голову. Как же это?.. Выходит, что эта штука, которую ты на плечах носишь… - самое великое, что есть во вселенной. И в самом деле, захотелось вдруг до зуда в руках пощупать свою великую голову, начинённую сейчас вселенной» [41, с. 526-527].

Думается, что наличие вселенной внутри человека должно выражаться не только в её запечатленности в упакованном виде на когнитивном уровне психической организации субъекта, но и в наличии тех феноменов и состояний, которые могут быть отражены на его эмоциональном уровне.

По нашему мнению, общую ситуацию ценностного кризиса можно схематично описать следующим образом.

У человека есть определённый ценностный каркас в виде иерархии ценностей, на который он опирается в процессе своей жизнедеятельности. В силу внешнего или внутреннего события, результатом которого по Ф.Е.Василюку является невозможность реализации внутренней необходимости жизни [8], сложившаяся ценностная иерархия нарушается. В силу этого ценности теряют свой вес. Следствием этих событий является потеря человеком внутренней точки опоры, вернее точек опор, поскольку, если ценностный каркас изобразить в виде лестницы (стремянки), то передвижение по ней возможно с использованием и рук и ног, т.е. на каждую ступеньку опирается какая-то конкретная психологическая составляющая. Возникает состояние ценностной невесомости. До тех пор, пока снова не возникнет сила тяжести, т.е. в нашем случае не будет сформирована новая иерархия ценностей, преодоление кризисного состояния либо невозможно, либо мы получаем поведение достаточно специфичное по своему содержанию.

Таким образом, адаптивное поведение человека можно интерпретировать как функцию баланса между двумя точками опоры: внешней и внутренней. При этом под внешней точкой опоры понимается нормальная пространственная ориентация человека как вида «Homo sapiens» (нахождение человека большую часть времени своей жизни в вертикальном положении относительно точки опоры в силу действия силы тяжести Земли). Под внутренней точкой опоры понимается наличие устойчивых связей и отношений между мотивационными, целевыми, смысловыми и ценностными единицами психологической реальности человека.

Состояние внутренней невесомости и действия человека в его условиях можно описывать так, как это делается в космической психологии. Для того чтобы лучше понять, о чём идёт речь, обратимся к исследованиям состояния стресса, которое возникает у испытуемых, когда они впервые попадают в условия невесомости (кратковременный гравитационный стресс).

Исследования эмоционально-поведенческого субсиндрома стресса, проведённые Л.А.Китаевым-Смыком [23], позволили выделить четыре группы испытуемых.

Первая группа испытуемых с исчезновением действия силы тяжести демонстрировала, особенно в самые первые секунды, возрастание эмоционально-двигательной активности. При этом по результатам самоотчётов обнаружилось, что такое состояние сопровождалось чувством испуга и представлением о падении. В дальнейшем указанные переживания переходили в фазу ярко выраженных эмоциональных экстатических переживаний (радость и эйфория). Впоследствии эта группа испытуемых была обозначена как «активно реагирующая» (АР).

Вторая группа испытуемых характеризовалась снижением двигательной активности. Люди как бы замирали при ощущении (как они сообщили потом) общей скованности, т.е. имело место пассивное эмоционально-двигательное реагирование (ПР). Характерным для этой группы было ощущение тяги «вверх». На основе этого ощущения имели место в основном два представления: представление о полёте самолёта в перевёрнутом положении - «иллюзия переворачивания» (чаще у испытуемых, обладающих профессиональными знаниями о структуре авиационного полёта) и представление о подъёме вверх вместе с самолётом (преимущественно у представителей нелётных профессий). При этом указанные иллюзии имели слабо выраженную отрицательную эмоциональную окраску, для описания которой с трудом находились слова: «как-то неприятно», «ощущение какой-то неловкости» и т.д.

В третью группу были отнесены лица, у которых двигательная активность и представления о стабильности пространственной среды в невесомости не изменялись, особенно если они находились прикреплёнными к спинке кресла и выполняли свои профессиональные функции. Иногда они замечали исчезновение действий силы тяжести только по плавающим в воздухе предметам, по необычной лёгкости тела и т.п. Эмоциональное реагирование и поведение этих людей были адекватными необычной обстановке, возникающей в самолёте при невесомости. Эта группа испытуемых была отнесена к разряду промежуточной по сравнению с группами, отличавшимися повышением (первая группа) или снижением (вторая группа) двигательной активности.

В четвёртую группу были отнесены испытуемые, у которых с наступлением невесомости возникало характерное для лиц, причисленных к первой группе, двигательное возбуждение и представление о падении, сопровождающееся чувством страха. Однако через непродолжительный промежуток времени после исчезновения действия силы тяжести эти явления исчезали, сменяясь двигательной заторможенностью, ощущением тяги «вверх» и прочими ощущениями, характерными для представителей второй группы. Другими словами, у людей, составивших четвёртую группу, признаки АР сменялись ПР.

Для объяснения указанных типов реагирования и тех ощущений, которые испытывает человек в ситуации невесомости, Л.А.Китаев-Смык привлекает понятие «информационное воздействие». Согласно его точке зрения следует рассматривать два типа психологического, «информационного» воздействия невесомости [21], [22]. Первый связан с исчезновением действия силы тяжести. Второй - это воздействия, возникающие при каждом движении субъекта в качественно новой (без действия силы тяжести) пространственной среде.

Эстремальность «информационного» воздействия первого типа при невесомости может возникать в основном вследствие: 1) сформированности в ходе биологической эволюции значения невесомости как сигнала о падении «вниз», т.е. об угрозе удара о землю; 2) беспрецедентного гравиторецепторного «противообраза», актуализирующегося как представление о тяге «вверх» при исчезновении действия силы тяжести; 3) «конфликта» (несоответствия) между афферентными сигналами, создающими представление о падении «вниз», и афферентацией, связанной с указанным «противообразом», создающим представление о тяге «вверх»; 4) «конфликта» при невесомости, создаваемой в закрытой кабине, между, с одной стороны, гравиторецепторной информацией о движении (о падении «вниз» или о тяге «вверх») и, с другой стороны, зрительной и слуховой информацией о стабильности окружающего пространства и т.п. Эстремальность «информационного» действия второго типа при невесомости возникает преимущественно вследствие, во-первых, многократной монотонной стимуляции центральной нервной системы. Причём стимулами здесь становятся сложные комплексы «конфликтов» между прогнозируемой (в соответствии с условиями, когда действует сила веса) и реально возникающей в невесомости обратной афферентацией зрительной, слуховой и гравиторецепторной модальности. Во-вторых, экстремальной становится накапливающаяся с каждым указанным выше «стимулом» информация о неэффективности комплексов адаптационного реагирования, вызванных этими стимулами. Отметим, что «конфликты», указанные выше, как элемент стрессогенной ситуации не осознаются и не воспринимаются как те или иные представления об изменениях пространства [23, с. 54-55].

Мы считаем, что не будет слишком большой натяжкой, если поставить в соответствие с указанными выше пунктами цитированной работы и некоторые паттерны психических состояний, которые ощущаются человеком, оказавшимся в ситуации кризиса.

Не трудно заметить, что описание четырёх типов реакций людей попавших в ситуацию кратковременного гравитационного стресса очень сильно напоминают наблюдаемые формы поведения людей, находящихся в ситуации ценностного кризиса.

Первая группа людей начинает активный поиск ценностной опоры. При этом сначала можно наблюдать либо полное отрицание «старых» ценностей с переходом к системе новых ценностей, зачастую прямо противоположной реализуемой ранее, либо заимствованию каких-то иных, возможно даже экзотических ценностей, на которые раньше субъект не обращал внимание. Однако впоследствии, как правило, указанная группа людей стремится занять конструктивную позицию, либо тщательно взвесив реалии настоящего момента, он опирается только на те ценности, которые сейчас действенны, либо полностью преобразует ценностный строй, выйдя на новый уровень личностного роста.

Вторая группа людей реагирует пассивным типом, впадая в состояние своеобразной стагнации, не предпринимая каких либо активных конструктивных действий в плане перестройки своей внутренней системы ценностей. Этой группе свойственна активность в одном случае: активно не замечать противоречивых ценностных оснований, откладывая на потом решение насущных смысловых и ценностных проблем. На наш взгляд именно эта группа людей реагирует различными ипохондрическими и депрессивными состояниями, зачастую пытаясь переложить ответственность за своё состояние на кого угодно, только не на себя.

Третья группа людей, попавших в ситуацию внутренней невесомости, занимает промежуточную позицию между первой и второй группой. Они демонстрируют выжидательную позицию, надеясь, что всё наладится само собой. Однако такую позицию мы не рискнули бы назвать пассивной. Здесь, как нам кажется, доминирует своеобразное философское отношение к сложившейся внутренней ситуации по типу: «Всё течёт, всё изменяется, а значит это нормально, когда в одну реку нельзя войти дважды». Применимо тут и сравнение с реакцией импунитивного характера, развивающейся по конструктивному типу реагирования: «Всё пройдёт и разрешится само собой, стоит только дождаться подходящей ситуации».

И, наконец, четвертая группа людей демонстрирует непоследовательность в стиле решения ценностных проблем, демонстрируя то сверх активность, то сверх пассивность, выматывая таким стилем поведения в ответ на ситуацию внутренней невесомости и себя, и окружающих людей.

В заключение хотелось бы заметить, что, конечно же, предлагаемый нами подход интерпретации ценностного кризиса сквозь призму феномена внутренней невесомости нуждается в определенном эмпирическом подтверждении. В этом направлении мы сейчас ведём работу и уже получили ряд доказательств в пользу нашей точки зрения. Однако даже в таком виде наш подход уже имеет своих сторонников, поскольку он не столько противоречит представлениям здравого смысла, сколько является его наглядной иллюстрацией.

Литература

1. Айзенк Г.Ю. Структура личности. СПб.: Ювента. М.: КСП+, 1999. 464 с.
2. Акмеология: Учебник / Под общ. ред. А.А.Деркача. М.: Изд- во РАГС, 2002. - 650 с.
3. Александрова Ю.В. Нравственное переживание как путь преодоления «раскола» смысла жизни // Психолого-педагогические и философские аспекты проблемы смысла жизни (материалы I-II симпозиумов) / Ред. В.Э.Чудновский, А.А.Бодалев, Н.Л. Карпова. М.: Психологический институт РАО. 1997. С. 140-144.
4. Асеев В.Г. Личность и значимость побуждений. М: Институт психологии РАН, 1993. 223 с.
5. Асмолов А.Г. Психология личности: принципы общепсихологического анализа. (Учебник). М.: Изд-во моск. ун-та. 1990.
6. Барашенков В.С. Вселенная в электроне: Научно-художественная лит-ра. М.: Дет. лит., 1988. - 287 с.
7. Братусь Б.С. Образ человека в гуманитарной, нравственной и христианской психологии // Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии / Под ред. Д.А.Леонтьева, В.Г.Щур. М.: Смысл. 1997. С. 67-91.
8. Василюк Б. Ф. Психология переживаний. М.: Изд-во моск. ун-та. 1984.
9. Грановская Р.М., Никольская И.М. Защита личности: психологические механизмы. СПб.: Знание. 352 с.
10. Деркач А.А. Акмеология: личностное и профессиональное развитие человека. Кн. 1-5. Методолого-прикладные основы акмеологических исследований. Кн. 1, М.: РАГС. 1999. 392 с.
11. Деркач А.А. Акмеология: личностное и профессиональное развитие человека. Кн. 1-5. Кн. 2: Акмеологические основы управленческой деятельности.- М.: РАГС, 2000.-536 с.
12. Деркач А.А. Акмеология: личностное и профессиональное развитие человека. Кн. 1-5. Кн. 3: Акмеологические резервы развития творческого потенциала личности.- М.: РАГС, 2001. - 538 с.
13. Деркач А.А. Акмеология: личностное и профессиональное развитие человека. Кн. 1-5. Кн. 4: Развитие ценностной сферы профессионала. - М.: РАГС, 2001. - 484 с.
14. Деркач А.А. Акмеология: личностное и профессиональное развитие человека. Кн. 1-5. Кн. 5: Акмеологические технологии диагностики и актуализации личностно-профессионального роста. - М.: РАГС, 2001. - 541 с.
15. Калинин И.В. Личностно-деятельностная плоскость анализа управленческой деятельности // Деркач А.А., Калинин И.В., Синягин Ю.В. Стратегии подбора и формирования управленческой команды. М.: РАГС. 1999. С. 22-42.
16. Калинин И.В. На изломе души: Сборник стихов. Ульяновск: УлГУ. 2002. 111 с.
17. Калинин И.В. Психологический кризис с точки зрения личностного смысла // Антикризисное поведение: сущность, проблемы, тенденции / Под общ. ред. Н.В.Калининой, М.И.Лукьяновой, Ульяновск: ИПК ПРО, 2000. С. 11-24.
18. Калинин И.В. Психология внутреннего конфликта человека. Ульяновск: ИПК ПРО, 2003.
19. Карпова Н.Л. Мотивационная включенность и динамика осознания жизненных смыслов в процессе социореабилитации // Психолого-педагогические и философские аспекты проблемы смысла жизни (материалы I-II симпозиумов) / Ред. В.Э.Чудновский, А.А.Бодалев, Н.Л. Карпова. М.: Психологический институт РАО. 1997. С. 111-126.
20. Карпова Н.Л. О векторе и механизмах «смыслостроительства» в процессе социореабилитации // Психологические, философские и религиозные аспекты смысла жизни: Материалы III-V симпозиумов // Ред. кол. В.Э.Чудновский, А.А.Бодалев, Н.Л.Карпова, В.С.Трипольский, Г.А.Вайзер. М.: «Ось-89». 2001. С. 240-248.
21. Китаев - Смык Л.А. Вероятностное прогнозирование и индивидуальные особенности реагирования человека в экстремальных условиях // Вероятностное прогнозирование в деятельности человека. М.: Наука, 1977, с. 179-225.
22. Китаев - Смык Л.А. К вопросу об адаптации в невесомости // Психологические проблемы космических полётов. М.: Наука, 1979. С. 135-152.
23. Китаев - Смык Л.А. Психология стресса. М.: Наука, 1983. 368 с.
24. Левин К. Намерение, воля и потребность // Левин К. Динамическая психология: Избранные труды / Под общ. ред. Д.А.Леонтьева, М.: Смысл, 2001. С. 94-164.
25. Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность // А. Н. Леонтьев Избранные психологические произведения. В 2-х томах. Т. 2 / Под ред. В. В. Давыдова, В. П. Зинченко, А. А. Леонтьева, А. В. Петровского. М.: Педагогика, 1984.
26. Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. 3-Е изд. М., 1972.
27. Леонтьев Д.А. Методика предельных смыслов (МПС): Методическое руководство. М.: Смысл, 1999. 36 с.
28. Леонтьев Д.А. Осмысленность искусства // Искусство и эмоции: материалы международного научного симпозиума. СПб, 1991. С. 57-71.
29. Лесков Л.В. Квантовая психофизика: проблемы и перспективы (Пространственно-временные аспекты сознания) // Мир психологии: научно-методический журнал. Москва-Воронеж: Московский психолого-социальный институт НПО «МОДЕК», 1999, № 4(20). С. 36-49.
30. Лоренц К. Агрессия (так называемое зло). М.: Изательская группа «Пррогресс», «Универс», 1994. 272 с.
31. Магомед - Эминов М.Ш. Трансформация личности. М.: Психоаналитическая ассоциация. 1998. 498 с.
32. Марков М.А. О природе материи. М., 1970.
33. Маслоу А. Мотивация и личность, СПб.: Евразия, 1999. 478 с.
34. Маслоу А. Психология бытия, М.: «Рефл-бук», К.: «Ваклер», 1997. 304 с.
35. Общая и прикладная акмеология. Учебное пособие. Ч I:. Методологические и теоретические основы общей и прикладной акмеологии / Под ред. А.А.Деркача, М.: РАГС. 2001. 276 с.
36. Общая и прикладная акмеология. Учебное пособие. Ч II: Акмеологические методы исследования и оценки. Технологии развития. / Под ред. А.А.Деркача, М.: РАГС. 2001. 210 с.
37. Основы общей и прикладной акмеологии. Учебное пособие. Авторский коллектив. / Под ред. А.А. Деркача и др. М., 1995.
38. Подольный Р. Нечто по имени ничто. М.: Знание, 1983. 192 с.
39. Рубинштейн С.Л. Пути и достижения советской психологии. (О сознании и деятельности человека). // С.Л.Рубинштейн. Проблемы общей психологии. / Отв. ред. Е.В.Шорохова. М.: Педагогика, 1976. С. 135-158.
40. Столин В.В. Самосознание личности. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1983. 284 с.
41. Тендряков В.Ф. Собр. Соч.: В 5 т., Т. 4. М., 1988.
42. Тихомиров О.К. Психология мышления. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984.
43. Уотсон Д.Б. Психология с точки зрения бихевиориста // Хрестоматия по истории психологии: период открытого кризиса (начало 30-х годов ХХ века) / Под ред. П.Я.Гальперина, А.Н.Ждан. Изд-во моск. ун-та. 1980. С. 17-34.
44. Франкл В. Человек в поисках смысла: Сборник / Общ. Ред. Л.Я.Гозмана и Д.А.Леонтьева. М.: Прогресс, 1990. 368 с.
45. Франкл В. Экзистенциальный вакуум // Франкл В. Основы логотерапии. Психотерапия и религия. СПб.: Речь. 2000. С. 193-195.
46. Франкл В. Экзистенциальный вакуум: вызов психиатрии // Франкл В. Человек в поисках смысла: Сборник / Общ. Ред. Л.Я.Гозмана и Д.А.Леонтьева. М.: Прогресс, 1990. С. 308-320.
47. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступление. М.: Республика, 1993. 447 с.
48. Чудновский В.Э. Проблема структуры смысла жизни как психологического феномена // Психологические, философские и религиозные аспекты смысла жизни: Материалы III-V симпозиумов // Ред. кол. В.Э.Чудновский, А.А.Бодалев, Н.Л.Карпова, В.С.Трипольский, Г.А.Вайзер. М.: «Ось-89». 2001. С. 156-163.
49. Чудновский В.Э. Смысл жизни как психологическая реальность // Психолого - педагогические и философские аспекты проблемы смысла жизни (материалы I-II симпозиумов) / Ред. В.Э.Чудновский, А.А.Бодалев, Н.Л. Карпова. М.: Психологический институт РАО. 1997. С. 14-22.
50. Юнг К.Г. Приближаясь к бессознательному // Глобальные проблемы и общечеловеческие ценности / Сост. Л.И.Василенко и В.Е.Ермолаева. М.: Прогресс, 1990. С. 351-436.
51. Ялом И.Д. Экзистенциальная психотерапия. М.: Независимая фирма «Класс», 1999. 576 с.

Калинин И.В.,