Человек считает естественным тот мир, в котором живет, и не замечает несуразицы в нем. Поэтому и современный человек считает естественным свой космос, даже не задумываясь над его нелепостью. И Зенон Элейский, и Нагарджуна пытались указать на логическую противоречивость, а значит и неистинность мира, но кого могут убедить чисто интеллектуальные аргументы? Более весомой оказалась позиция мыслителей, указывающих на экзистенциальную абсурдность мира - Ницше, Шестова и Кьеркегора. Однако понять их можно, лишь обладая аналогичным экзистенциальным опытом, что недоступно всем. Эти мыслители были обречены вызывать восхищение, занимая почетное место в галерее славы истории философии, но по-настоящему никого убедить не смогли, кроме тех, кто уже сам заранее был убежден в том же.
Тем не менее они правы в том, что привычный нам мир действительно слишком абсурден и нелеп, чтобы быть реальным. Самым главным противоречием этого мира, полностью опровергающим его реальность, является вопиющее несоответствие между абсолютностью ценности жизни и полным пренебрежением к жизни в системе отношений, лежащей в основе мира. Все остальные абсурдности нагромождаются на это фундаментальное противоречие.
Допустим, человеческое сознание поместили в иллюзорную реальность - виртуальную, галлюциногенную, внушенную - какую угодно. Стерли старую память и вложили новую, приручили к присущим только этой реальности собственным законам логики и обучили прочим эксклюзивным для нее законам природы и общества. Если этот человек ничего не помнит помимо того, что в него вложили, то как ему догадаться об иллюзорной природе окружающего мира?
Он не может догадаться путем логического выявления формальных противоречий, так как он не знает иных законов логики помимо тех, что царят в его реальности. Экзистенциальные противоречия для него привычны и кажутся естественными. Слабый человек не свободен ни от своего знания, ни от мировоззрения, и поэтому он будет принимать окружающий мир как само собой разумеющийся, насколько бы абсурдным он ни оказался (как это оказалось в эпилоге повести Роберта Шекли «Обмен разумов»[1]).
Но допустим, этим человеком оказался я сам, и меня окружает абсурдный иллюзорный мир, который я привык принимать за естественный - как мне узнать истину? Я должен снова применить методическое сомнение, воспользовавшись свой свободой от знания, от привычек, от шаблонов мышления, и, наконец, от собственного мировоззрения. Что теперь я могу сказать об окружающем меня мире? - То, что он предельно нелеп! И не просто нелеп, но и абсурден. Абсурд не просто бессмысленность, но ужасающая бессмысленность страдания, опустошающая жизнь: «Человек сталкивается с иррациональностью мира. Он чувствует, что желает счастья и разумности. Абсурд рождается в этом столкновении между призванием человека и неразумным молчанием мира»[2].
Время абсурдно по самой своей природе, оно полностью противоречит изначальной экзистенциальной направленности. Темпоральность вносит в экзистенциальный опыт неумолимость наступления момента времени старости и смерти.
Однако восприятие жизни повседневным человеком строится так, как будто будущего нет, а старость и смерть полностью исключаются из экзистенциального опыта, пока не превратятся в эмпирически данный факт. Как будто неумолимо наступающий момент времени - это какой-то предмет, который можно отодвинуть в сторону и не обращать на него никакого внимания.
Но время не внешний предмет, это то, что с неумолимостью свершается подобно тому, как необратимо ускользает секунда моего «сейчас» и наступает следующая. И эта неумолимость наступления следующего - свершившийся факт экзистенциального опыта, такой же, как неумолимость ускользания жизни и наступления смерти, даже если формально смерть относится еще только к будущему. Все, что наступает и наступит, уже является фактом опыта жизни, но сознавать это невыносимо, хочется замкнуться в каком-то маленьком отрезке времени и наслаждаться жизнью в нем так, как будто он вечен. Так и поступает обыденный человек, когда делает карьеру, гоняется за славой, богатством, как будто он это получает навсегда, ибо для него невыносимо принимать правду неумолимости времени.
Абсурдна не только неумолимость времени, но и изолированность во времени. Для меня могут быть важны многие люди, с которыми я никогда не успею встретиться, - время ограничивает мои возможности общения. Я не могу общаться со всеми, так как я изолирован в каждом отдельном моменте времени, и этих моментов не так уж много. В некоторых из этих моментов я вообще остаюсь в одиночестве.
Абсурдно то, что я изолирован именно в современности и по законам линейного времени не могу общаться с современниками Христа. Почему мое существование во времени изолировано именно в этом веке глухой темпоральной провинциальности, а не в каком-то другом? Почему мое прошлое с неумолимостью покрывается толщей лет и все больше отрывается от моего существования? Абсурдно то, что все преходяще, что на языке Гаутамы Шакьямуни звучит как «Жизнь есть страдание». Мир не может быть устроен на основе такого абсурдного характера темпоральности!
Абсурдно то, что каждый живет в собственном замкнутом мирке, в котором любое событие может превратиться в абсолютную трагедию. Простое стечение обстоятельств кого-то может сделать навсегда калекой - и так происходит с миллионами. Для окружающего мира это обыденно, но с экзистенциальной позиции - это абсолютная трагедия, захватывающая весь жизненный мир как целостную, уникальную, замкнутую в себе вселенную.
Лев Шестов подобным образом описал абсурд жизненного мира Фридриха Ницше, подвигший на переоценку ценностей: «Весь мир был против него и он, поэтому, - против всего мира. Компромисс, уступка, соглашение - невозможно. Ибо одно из двух: либо Ницше прав, либо точно его трагедия так глубока, так неслыханно ужасна, что все люди должны забыть свои обычные радости и огорчения, свои повседневные заботы и интересы и вместе с ним надеть вечный траур по безвинно загубленной молодой жизни, либо он сам должен отречься от себя и не притворно, а от всей души исполнить те требования, которые предъявлялись к нему от имени вечной мудрости. Но если нельзя было принудить весь человеческий род страдать горем одного немецкого профессора, то и наоборот, в такой же мере невозможно было никакими пытками и угрозами вырвать у этого немецкого профессора добровольное отречение от своих прав на жизнь. Весь мир и один человек столкнулись меж собой и оказалось, что это две силы равной величины; более того, на стороне «мира» были все традиции прошлого, вся вековая человеческая мудрость, собственная совесть Ницше, наконец - сама очевидность, а на стороне Ницше - что было на его стороне, кроме одного отчаяния?..»[3]
Когда абсурд затопил жизнь Фридриха Ницше, тот всей своей философской мощью восстал против всего этого нелепого мира, и потому его заметили, описали и в конце концов, вывернув наизнанку, поместили в почетный уголок системы отвергаемого им мира, предварительно переинтерпретировав и добротно откомментировав. Самая большая насмешка над замыслом Ницше, над его трагедией, над его восстанием - это толпы сытых и довольных ницшеанцев, а самое жалко зрелище - видеть его в системе академического философского образования.
Ницше вовсе не исключительный случай, его трагедия изо дня в день повторяется повсеместно с теми, кто (не) обладает литературными талантами, и окружающие этого даже не замечают. Трагично не только оказаться больным профессором, но также и уродиться больной бездомной собакой. С позиции привычного мира в рождении бездомной собаки нет ничего особенного: они не умеют писать, их так много бегает кругом, и к этому все привыкли. Но с экзистенциальной позиции каждая собака - это уникальный мир, и в экзистенциальном смысле ее трагедия также абсолютна, как и трагедия Ницше.
Еще более трагично оказаться подопытной крысой для каких-то медиков. Кончено, быть может, ее мучения спасут тысячи людей, но какое дело мучающейся крысе до этих тысяч людей? Ведь ее жизненный мир уникален, и в этом мире ее страдания - трагедия абсолютная и несоизмеримая ни с чем.
Самое ужасное, что эта трагедия не просто стечение обстоятельств, она заложена в самом этом нелепом мироустройстве, по законам которого осуществляется деторождение. Кошки, собаки и прочие животные обречены рождать тех, кого не могут прокормить, обеспечить. Природа распорядилась так, что рождается больше, чем может выжить. Это дико и нелепо, и эта нелепость природных законов закрепляется в законах социальных, разрешающих повсеместное детоубийство через аборты. Кощунственные методы искусственного оплодотворения, когда ради гарантии успешности убиваются два ребенка из трех, принимаются обыденным человеком как нечто естественное - настолько он свыкся с тотальным обесцениванием жизни.
И это лишь поверхность той глубины абсурда мира, которую невозможно ни понять, ни выразить. К нему можно лишь привыкнуть - так и поступает обыватель, не замечая нелепости мира.
Однако мир не может быть таким, каков он есть.
Когда реальный мир оказывается ложным и рассыпается от осознания глубины его абсурдности, в него вторгается дестрой.
Адвайта-веданта утверждает иллюзорность мира, шуньявада - условность и, в некотором смысле, нереальность, но вовсе не это отрицание способно вызвать дестрой.
Шуньявадины утверждают, что все явления определены причинно следственными отношениями, которые не субстанциальны и могут приниматься в расчет, а могут не приниматься. Если мы игнорируем их, встаем на позицию таковости (на позицию, рассматривающую все вне причинных отношений), то мир пуст, если же принимаем во внимание причинно-следственные отношения, то мир наполнен разнообразными феноменами.
Но шуньявадины не отрицают самих причинно-следственных отношений: они их либо замечают, либо нет. Поэтому шуньявада еще не разрушает сами принципы описания мира, она лишь указывает на позицию, с которой эти принципы описания могут игнорироваться[4].
То же можно сказать и об адвайта-веданте, объявляющей мир иллюзией - майей. Но майя подчиняется причинным законам, являющимся принципами описания мира. Адвайта-веданта никогда не отрицала сам закон причинности, она лишь предлагает приподняться над ним на уровень абсолютной реальности. Действительный мир хоть и наделяется статусом иллюзорности, однако все его принципы описания остаются незыблемыми. Дело вовсе не в том, признается реальность или иллюзорность мира, а в том, насколько возможно разрушить принципы сборки мироописания.
Единственно, где повествуется о настоящем опыте дестроя, - это страницы в книгах Карлоса Кастанеды, описывающие сжатие тоналя при вторжении нагваля. Этот опыт Кастанеда характеризует как состояние неописуемого ужаса, причем неописуемого в онтологическом, а не метафорическом смысле: это ужас разрушения мироописания. Дестрой - особый вид настроя, который сопутствует разрушению и углубляет его.
Мысль об иллюзорности мира человек может принять с легкостью, и многим она кажется привычной. Но экзистенциальное сомнение связано вовсе не с этой мыслью, оно разрушает сам фундамент мира (неважно какого, реального или иллюзорного, ведь иллюзия - это тоже реальность психического уровня), чем и вызывается дестрой.
Обратимся к опыту человека, для которого мир перестал казаться миром, остались лишь бессмысленные нагромождения нелепостей, которые рассыпаются от понимания их нелепости. Среди обломков разрушающегося мира поднимается вихрь, переходящий в ураган, который захватывает раскрошившиеся осколки определенностей распавшегося мироописания, произвольно соединяя их в причудливые шизофренические миры. В этот момент начинаешь чувствовать, что можешь сам слепить любой мир и жить в нем. И тогда открывается множество всевозможных миров, из которых исходит непреодолимая засасывающая тяга. Это и есть начало сумасшествия, достаточно сделать всего лишь один шаг, и возврата уже не будет.
Дестрой, которым является этот безумствующий ураган, состоит из множества самых разных противоборствующих настроев; каждый из них затягивает в свой шизофренический мир, который должен был бы стать персональным адом для давшего согласие подчиниться этому настрою. Среди этих миров можно узнавать такие, которые затянули знакомых людей, ставших в результате этого одержимыми, сошедших с ума, погрузившихся в депрессию, замкнувшихся в секте и т.д. Здесь можно узнать некрофилические миры гностиков, в которых мир воспринимается как разлагающийся труп, сотворенный по ошибке или злой насмешке; миры обреченности на борьбу с врагами, и что бы в них ни возникало - все становится враждебным; маленькие миры, подстроенные под величайшую гордыню; миры покинутости и одиночества; миры беспробудной депрессии и боли; миры, подобные виртуальным играм, созданные лишь для того, чтобы убедить посредственность в собственной гениальности, а труса в собственной героичности. Казалось бы каждый в своем мире может быть тем, кем хочет, может быть всемогущим, однако эта абсолютная способность к произволу, как замечает А. Камю, вовсе оказывается не освобождающей, но напротив. порабощающей: ««Все дозволено». - восклицает Иван Карамазов. И эти слова пронизаны абсурдом, если не истолковывать их вульгарно. Обращалось ли внимание на то, что «все дозволено» - не крик освобождения и радости, а горькая констатация? Достоверность Бога, придающего смысл жизни, куда более притягательна, чем достоверность безнаказанной власти злодеяния. Нетрудно сделать выбор между ними. Но выбора нет, и поэтому приходит горечь. Абсурд не освобождает, он привязывает»[5]. Абсолютная воля в опустошенном мире, где нет присутствия, опустошается сама, утрачивает свою содержательность и осмысленность, вырождаясь в слепой произвол, который ни к чему не ведет.
В основе каждого из этих миров лежит собственный настрой. Но нигде среди всего этого множества миров нет ни одного, где было бы простое взаимопонимание с другими. Все эти миры - миры аутистов.
И лишь тогда, когда больше нет привычного мира, за который можно было бы удерживаться, сопротивляясь затягивающей силе шизофренических миров, уже по-настоящему, а не формально, возникает вопрос: как обнаружить подлинную реальность в этом хаосе шизофренических миров? И тогда, когда этот вопрос становится криком распадающегося существования, приходит спасительный ответ как очевидность: подлинная реальность - эта реальность присутствия, внешнее ее феноменальное оформление - не важно. Только присутствие конституирует реальность, и ничто больше. Истина бытия заключается вовсе не в вопросе, в какой степени мы что-либо считаем иллюзорным или реальным, а в открытости присутствия Другого.
Во всех этих столь разнообразных аутистских мирах, которые возникают из урагана дестроя, можно обнаружить всего лишь один общий момент - невозможность интуиции присутствия. Все что там есть - лишь проекция собственной шизофренической фантазии. Конечно, иногда люди, пребывающие в этих мирах, видят друг друга и даже успешно создают иллюзию взаимопонимания, но их общение проективно, каждый общается со своим образом Другого. Человек из аутистского мира лишь по аналогии с собой предполагает, что чувствует Другой, но не сочувствует ему, лишь проецируя на Другого свои качества и комплексы. Некоторые из таких людей замкнуты в себе, другие - общительны, кто-то эгоист, а кто-то альтруист, но в действительности все они - аутисты.
Присутствие аутистского мира дает о себе знать особыми немотивированными психическими состояниями. Эти состояния не всегда способны затянуть человека в аутистский мир; очень часто настрои подобных миров эпизодически прорываются в жизненный мир человека, вовлекая в себя, но затем отпуская. Эти настрои можно подавлять усилием воли, и тогда аутистские миры утрачивают свою конкретность присутствия, превращаясь в нечто эфемерно-нереальное. Присутствие аутистского мира - это присутствие дестроя, а не экзистенциального опыта Другого, т.е. не экзистенциально-онтологическое присутствие, но присутствие деструктирования какой-либо онтологии.
Чем более развита у человека интуиция присутствия, проявляющаяся как способность сострадать, стремление общаться, в том числе и с животными, тем легче ему устоять против силы настроя аутистского мира. В одних случаях эти настрои спонтанно прорываются через какое-то особое стечение обстоятельств, феноменов, в других случаях они предопределяются человеческими наклонностями, грехами или страстями. Но переход в аутистский мир не бывает автоматичным, он всегда связан со свободой выбора человека, если тот соглашается принять захвативший его настрой как свой собственный. Настрой, который отвергается человеком, не имеет над ним силы даже в этом случае, и даже если этот настрой полностью утопит в своей деструкции весь жизненный мир человека, все равно без свободного согласия он не может пленить человека в аутистском мире, т.е. в аду.
В основе всякого переживания феноменального мира лежит трансцендентальное предчувствие, имеющее трансперсональный характер. Целостное неискаженное раскрытие трансцендентального предчувствия выявляет его трансперсональный характер в форме интуиции присутствия. Однобокое и искаженное раскрытие предчувствия определяется проекцией на него либо заданных определенностей, либо собственных ожиданий, что ведет к утрате его трансперсонального характера и самой интуиции присутствия.
В силу этого наличие интуиции присутствия может служить критерием отличия подлинного переживания мира от его искаженного, ложного состояния, определенного проекцией. Мир реален лишь в той мере, в какой в нем обнаруживается присутствие. Как совершенно правильно пишет А.Н. Книгин: ««Присутствующее» в созерцании образует в сознании конкретной личности «горизонт присутствия», а на этой основе «предметный горизонт жизненного мира» личности, т.е. того феноменологически единственно реального для неё мира, с которым она (личность) «имеет дело»»[6].
При этом совершенно не важно, какой именно статус припишем мы этому миру: материален он или представляет собой лишь совокупность ощущений, в сознании он или вне сознания, константен он или виртуален. Все это лишь внешние оценки характерных черт мира, реальность мира определяет только присутствие. Как пишет А.Н.Книгин: «Во всех случаях - существует ли созерцаемое помимо самого созерцания или нет - это предмет для спора, но присутствие бесспорно. Когда я в своём воображении рисую собор Парижской Богоматери, он присутствует передо мной, а я - перед ним. Это феноменологический факт созерцания. Феномен - явление. В феномене созерцания нечто является и присутствует. Конкретная вещь действительно «примысливается»»[7]. В результате утраты интуиции присутствия мир становится нереальным независимо от того, какие мы придумаем ему онтологически оправдания.
Отношение к собственному бытию в целом Хайдеггер назвал настроением. Настроение - это то, в чем открывается характер собственного существования, отношение к жизни, ощущение реальности мира. Принятие мира как реального и самоценного, первичное положительное самоопределение к жизни предполагает настроение присутствия, то есть такое отношение к миру, в котором он воспринимается не как чуждый, мертвый, но как наполненный смыслом и жизненностью, как внутренне близкий, раскрывающий присутствие в любом своем проявлении.
Это настроение первично по отношению к любому другому настрою и не может зависеть от эмпирически-случайного обнаружения присутствия (иначе оно свелось бы к настрою). Иначе говоря, присутствие, делающее возможным первичное настроение, должно быть вездесущным, оно не может быть частным моментом жизни, ибо сам жизненный мир должен находить в нем свое основание. Такое вездесущное присутствие, которое обнаруживается в трансцендентальном предчувствии, лежащем в основе любого переживания, есть интуиция присутствия Бога. Такая интуиция лежит в основе опыта любого человека, при этом совершенно не предполагается, что эта интуиция должна обязательно переходить в практическую веру в Бога. Наличие этой интуиции не зависит от убеждений человека - материалист ли он, христианин, буддист или атеист. Эта интуиция не зависит даже от того, имеет ли человек какое-либо представление о Боге или же не имеет его вовсе.
Интуиция присутствия Бога - это еще не религиозная вера и тем более не убеждение или понимание; это особый способ переживания мира, когда он открыт весь в целом как нечто близкое, когда чувствуешь себя «повсюду дома», когда самосознаешь себя во всем своем переживаемом мире. Мир представляется чужим лишь до тех пор, пока не ощутишь в нем этого высшего присутствия. Когда же присутствие Бога обнаруживается, мир оживает, и нет более необходимости как-то противопоставлять его себе. Признаком присутствия Бога является самодостаточность каждого момента феноменального жизненного мира, позволяющего принять его как часть себя, как форму собственного самопроявления, а не как нечто чуждое, самоотождествиться с ним. Весь мир - это собственная экзистенция человека, которая наделяется реальностью благодаря присутствию в ней Бога.
На основе этого вездесущного присутствия обнаруживаются присутствия других жизненных миров - других людей и других животных. Их присутствия вписываются в единую реальность вездесущного присутствия, составляя единый реальный мир как область взаимообщения и взаимодействия.
Присутствие наполняет феномены переживаемого мира новым содержанием, обогащает их новой жизненной наполненностью, благодаря чему они становятся просветами, то есть областями, прозрачными для видения другого жизненного мира.
Из этого первичного настроения вездесущного присутствия возникает понимание факта существования Бога, и тогда интуиция присутствия переходит в религиозную веру. Существование Бога раскрывается как самоочевидность ощущения реальности мира, его самоценности и наполненности жизнью. Однако это ощущение очень трудно продолжительно удерживать в сознании в силу трагизма, присущего жизни. Именно поэтому необходим культ, который возвращает эпизодически утрачиваемое ощущение вездесущего присутствия и вновь открывает присутствие Бога, позволяя человеку преодолевать настрои суррогатных и адских аутистских миров.
Религия - это то, что наделяет интуицию присутствия преображающей силой, возводящей поток жизни к его источнику. Основой религии является культовая практика; культ - это все то, что направлено на обнаружение присутствия Бога в Его энергийном самораскрытии не просто как наличествующего, но как активно действующего и изменяющего все содержание жизни. Обнаруживаемая в культе действующая сила Бога спасает человека от дестроя и аутистских миров. Постепенное угасание в человеке религиозного чувства (в силу жизненной суеты) усиливает стремление компенсировать утрачиваемую основу. Это ведет к усилению внешнеобрядовой стороны над ее внутренним содержанием. В Церкви это выражается в консервации внешних, обусловленных национальными традициями обрядовых форм (что является первым признаком утраты религиозности), а в светской сфере - в стремлении упорядочить жизнь в соответствии с какими-либо правилами, в основе которых лежат неявно выраженные обряды и ритуалы.
Трагизм жизни проявляется в том, что наряду с присутствием обнаруживается также и отсутствие, определяющее одинокость, покинутость и в связи с этим вызывающее страдания.
Если присутствие - это наполнение моментов феноменального потока новым содержанием, то отсутствие - это опустошение их. Но опустошить можно только лишь уже наполненное, поэтому отсутствие предполагает присутствие.
Признаками отсутствия являются несамодостаточность момента феноменального мира, приводящего к отчуждению его от целостности переживания жизни. Отсутствие разрушает целостность жизни, приводя к самоотрицанию ее в каких-то моментах, что влечет за собой разрывы потока жизни. Трагизм жизни указывает на утрачиваемое ее самоценное содержание. В этом смысле отсутствие указывает на то, что в основе жизни лежит присутствие, а трагизм - на то, что жизнь в своей основе самоценна.
Суррогатный мир следует отличать от аутистского. Аутистский мир представляет собой персональный ад, в котором человек полностью замыкается (хотя иллюзия общения с другими людьми иногда может сохраняться, но в этом общении нет ни малейшего взаимопонимания). В аутистском мире нет присутствия, а потому не может быть до конца осознано и отсутствие, которое переживается либо как ностальгия по реальному миру, либо как отсутствие адекватности восприятия ожидаемым определенным заданностям.
Интуиция присутствия возвращает к реальности, но эта же интуиция делает возможным и осознание всей глубины фактического отсутствия. Вот почему любовь может вернуть человека к жизни, и она же может ввергнуть его в пучину страдания. Эти страдания, в отличие от страданий адского мира, подлинны (в смысле - свидетельствующие о подлинности жизни). Но иногда такая реальная жизнь может казаться непереносимой, и тогда человек сам начинает стремиться в суррогатный или аутистский мир.
Суррогатным миром я буду называть тот мир, который как-то компенсирует утрату интуиции присутствия, позволяя людям уживаться и общаться внешним образом даже при внутреннем непонимании друг друга, в то время как аутистский мир предполагает тотальную изоляцию, отрицающую все возможности коммуникации, даже суррогатные. В аутистском мире утрата интуиции присутствия не компенсируется ничем.
Если в аутистский мир человека засасывает сразу целиком, то суррогатный мир воссоздается самим человеком постепенно, по мере ослабления интуиции присутствия. Присутствие Бога, фундирующее мир, вездесуще, но в каких-то областях оно может ощущаться более слабо либо вообще не замечаться. Вместе с этим утрачивается и ощущение реальности. Чтобы компенсировать это ощущение, человек заменяет утраченную интуицию присутствия внесением заданных определенностей. На основе этих определенностей заново выстраивается картина мира, причем введенные определенности, выступая как скелет нового мироописания, могут проявляться в самых разных видах: и в качестве царства идей, и в качестве трансцендентальных принципов, и в качестве естественных законов природы - в зависимости от типа мировосприятия.
Так возникает представление о едином для всех мире (например, представление о природном материальном космосе, как это характерно для современного человека), признание законов которого служит гарантией его реальности, что позволяет компенсировать утрату интуиции присутствия. Разрушение принципов описания такого суррогатного мира, проявляющееся и сознательно, и стихийно, ввергает человека, как правило, в аутистский мир. Поэтому преодоление суррогатности мира должно осуществляться не столько разрушением принципов его описания, сколько утверждением интуиции присутствия, которая сделает эти принципы описания ненужными. На раскрытие этой интуиции направлен религиозный культ.
В какой-то мере смысл суррогатного мира передает идея «мира объективации», противопоставленному «царству свободы и духа» у А.Н. Бердяева: «Основной философской проблемой для меня является проблема объективации, которая основана на отчуждении, потере свободы и личности, подчинении общему и необходимому. Моя философия - резко персоналистическая, и по ставшей ныне модной терминологии ее можно назвать экзистенциальной, хотя совсем в другом смысле, чем, например, философию Гейдеггера. Я не верю в возможность метафизики и теологии, основанных на понятиях, и совсем не хочу строить онтологии»[8].
Основной задачей суррогатного мира является создание общего мироописания, которое делает возможным совместную деятельность в условиях коллективной утраты интуиции присутствия. Это в свою очередь предполагает необходимость навязывать всем членам коллектива общие принципы мироописания. Такая навязываемая система принципов мироописания есть идеология.
Основополагающий принцип воздействия любой идеологии - введение сознания в определенное эмоциональное состояние путем особых методов накачивания эмоциями. Иными словами, идеология - это система инструментов, формирующая у человека определенный настрой. Она включает в себя заданные определенности, которые используются настроем для структурирования суррогатного мира.
Идеология создает особый эмоциональный фон, на котором четко фиксируются ассоциативные связи между идеями и эмоциями. Все идеологические установки воспринимаются эмоционально. Прочие факты, ситуации и мысли, помещенные в сферу идеологического восприятия, приобретают особый эмоциональный характер (идеологическую наполненность), который фиксируется в идеологических установках.
В основе любой идеологии лежит настрой, который раскрывается в системе ассоциативных идейно-эмоциональных установок и определяет общий эмоциональный фон. В соответствии с идеологическим настроем определяется система ценностного восприятия, лежащая в структуре суррогатного мира. Все, что не соответствует идеологическому настрою, утрачивает значимость, перестает восприниматься, отчуждается. Таким образом, человек, попадающий под влияние идеологии, искаженно воспринимает первичное содержание своего жизненного потока или вообще перестает его замечать.
Так идеология подчиняет человека не только мировоззренчески, замещая собой первичное переживание потока жизни, но также ценностно и эмоционально. Лишив человека подлинного восприятия жизни, идеология компенсировала это суррогатом, однако отказ от идеологии еще не ведет к обязательному возвращению подлинного восприятия, чаще всего он вызывает чувство внутреннего опустошения и желания заполнить его другим суррогатом. Поэтому, как правило, такое разочарование в идеологии, которое связано не с личностным самоопределением, а с внешними факторами, ведет не к освобождению, а к принятию новой идеологии.
Идеологии могут быть классифицированы либо по содержанию (т.е. по степени отчуждения личностного содержания и по характеру суррогата, которым подменяется подлинное содержание жизни): этатистская идеология, религиозно-фундаменталистская, фашистская, коммунистическая и т.д.; либо по своему масштабу (в соответствии со сферой своего распространения): государственная идеология, национальная, классовая, групповая, лагерная, контркультурная и т.д.
Степень тоталитарности идеологии напрямую определяется степенью утраты присутствия. Именно поэтому тоталитарное сознание создает фиктивный мир, игнорирующий первичную очевидность жизни. Именно поэту. Как показывает Е.В. Борисов, возвращение к очевидностям разума разрушает идеологизированное тоталитарное мышление: «В свете сказанного ясно, что радикальнейшим средством от фашизма могут быть лишь очевидности разума (об этом не подозревал Л.Шестов, но догадывался Э.Гуссерль - см. его статьи для журнала «The Kaizo»: Husserliana, Bd.XXVII, Sartrecht-Boston-London, 1989)»[9].
Поскольку одной из задач идеологии является создание такого суррогатного мира, который компенсирует утрату интуиции присутствия и позволит создать иллюзию взаимопонимания и общения, то основным принципом идеологии является подчинение личности коллективу. Эта установка в некоторой степени препятствует суррогатному миру переродиться в аутистский.
Идеология компенсирует утрату личностного содержания, связанную с экзистенциальным вакуумом или ценностным кризисом, посредством нового содержания, возникающего вследствие отождествления с коллективом. Если, например, человек имеет комплекс неполноценности, то он начинает гордиться своей национальностью или партийной принадлежностью. Утрата личных качеств компенсируется отождествлением с нацией, позволяя перенести на себя созданные национальной идеологией суррогатные общенациональные качества. На основании этого чувства неполноценности возникает психическая зависимость от национальной идеологии. Разумеется, компенсация собственной неполноценности может осуществляться не только путем отождествления с нацией, но и с партией, кланом и т.д., что определяет соответствующие партийные, клановые идеологии. Так, например, этатистская идеология, проецирующая на человека суррогатные качества силы и могущества, паразитирует на комплексе личной слабости и беззащитности.
Поскольку человек стремится к тому, чтобы перенесенные на него качества были подтверждены фактически, постольку, вступая в группы, живущие по законам данной идеологии, он отказывается от самостоятельности в пользу коллективизма. Например, коллективизм лагерной психологии основан на стремлении найти защиту во внутрилагерных коллективах или получить от них силу подавлять тех, кто за пределами этих групп («вне закона»). Коллективизм, прививаемый школьникам, приводит к возникновению молодежных криминальных групп, объединяемых не только внутренней круговой порукой, но и общей системой ценностей.
Именно эта же коллективистская идеология малых групп лежит в основе карьеризма, который направлен не столько на улучшение материального положения, сколько на достижение более высокого социального статуса, обусловленного идеологией той группы, с которой отождествляет себя карьерист. Все качества, которые он обнаруживает в себе, так или иначе связаны не с ним как личностью, а с занимаемым положением, что и заставляет его жертвовать всем ради карьеры. За карьеризмом стоит страх утраты суррогатных качеств, которыми наделяет себя человек. Этот страх обусловлен тем, что человек не видит в себе никаких других качеств, кроме суррогатных.
Культ, являющийся сущностью религии, разрушает суррогатные миры, поэтому религия несовместима с идеологиями. Однако носители религии - конкретные люди - вполне могут быть подвержены идеологии. Воплощение идеологии в поместных церквях, сектах, конфессиях приводит к столкновению между религией и идеологией. Сектантское сознание возникает в результате победы идеологии над религией и подразумевает противопоставление общецерковному откровению убеждений отдельных групп.
Крайней формой этой тенденции являются дуалистические секты, создаваемые харизматическими лидерами. Подобный харизматический лидер в качестве откровения навязывает настрой собственного жизненного мира, перерожденного под влиянием этого настроя в адски-аутистский. Поскольку настрой носит трансперсональный характер (в силу трансперсонального характера предчувствия, из которого вычленяется настрой), харизматический лидер может внушать его другим людям, превращая их в своих адептов и вовлекая в собственный аутистский мир. Несмотря на то, что аутистский мир секты включает в себя не отдельного человека, но всех адептов, тем не менее его следует считать аутистским, а не суррогатным на том основании, что он предполагает полную изоляцию и разрыв со всеми другими людьми, которые не являются членами данной секты.
Сектантские наклонности могут присутствовать и у последователей церквей, которые не являются сектами. Такие наклонности возникают в тех случаях, когда наличествует тенденция противопоставления себя более крупной церкви, например, старообрядцев православным, православных католикам и т.д. Однако в этом случае сектантские настроения создают не аутистские миры, но именно идеологию, которая вносит в их жизнь суррогатные элементы, вытесняющие подлинную религиозность. Церкви приходится идти к реальной религиозной жизни через противоборство между религиозными устремлениями и идеологическими, которые антагонистичны, и преобладание одного приводит к отрицанию другого.
В нынешней религиозной жизни очень часто можно наблюдать усиление религиозной идеологии при снижении подлинной религиозности. Так, например, общая тенденция снижения православной религиозности в современной России приводит к усилению православной идеологии - так называемого «русского православия» - идеологического суррогата, отрицающего подлинное христианство[10]. За счет усиления такого идеологического компонента социальные позиции русской православной церкви могут даже усиливаться, однако в действительности это говорит об утрате подлинной религиозности, которая не связана ни с общественным положением церкви, ни с ее влиятельностью.
Идеологизация религии связана с ее обмирщением, подменой духовных задач задачами земными. Исторический спор о соотношении религиозности и идеологии в церкви выражен в культурно-историческом соревновании между христианской цивилизацией и мусульманской.
Ислам имеет общий корень с христианством, отличаясь от него гораздо большей ориентацией на решение земных задач. Задача христианства - спасение человека независимо от социальных условий. Христианство - это путь спасения, а не путь построения совершенного общественного уклада. В своем утверждении, что всякая власть от Бога, апостол Павел погасил все социально-революционные тенденции внутри становящейся молодой Церкви. Утверждение апостола Павла вовсе не означает, что всякая власть якобы освящена Богом, как думают некоторые христианские идеологи, отождествляющие кесарево и Божье. Бог может попускать власть и за грехи, как наказание. В конце концов, человек может и бороться с властью, если того требует его совесть, но эта борьба должна быть вынесена за пределы религии, суть которой в спасении личности, а не общества или государства.
Ислам же, напротив, с самого начала был ориентирован на религиозное освящение социального устройства, закрепленного в Шариате. Эта ориентация на решение именно земных, социальных задач привела к более сильной идеологизированности ислама. Так, например, можно наблюдать, что христианский фундаментализм дает о себе знать значительно слабее, чем фундаментализм исламский.
Эта ориентация на решение земных задач привела к тому, что молодая исламская цивилизация за короткий промежуток времени достигла невероятных успехов в культурной, экономической, государственной, военной областях, оставив далеко позади европейскую цивилизацию. Но по этой же причине успехи исламской цивилизации были законсервированы. Христианство не имело своего шариата и не давало установки к решению социальных задач. Именно поэтому христианский мир, несмотря на свое первоначальное отставание, сохранил динамичность и пришел к более совершенному социальному устройству - западным демократиям, обогнав исламскую цивилизацию во всех областях. Это не означает, что христианство свободно от идеологии, а ислам лишен религиозности, - совсем нет, речь идет лишь о преобладающих тенденциях, вызывающих определенные исторические последствия.
Зависимость человека от идеологии обусловлена его несовершенством и стремлением компенсировать это. Вся человеческая история - это череда нагромождающихся один на другой суррогатных миров, создающих лишь иллюзию взаимопонимания. В действительности это повторение одних и тех же ошибок. Именно потому, что история представляет собой смену суррогатных миров, она ничему не учит людей, так как с позиции заново выстроенного суррогатного мира повторение старых ошибок воспринимается как новые оригинальные решения исторических задач. В суррогатном мире исторические факты извращаются до неузнаваемости, исчезают действительные события и на их место помещаются вымышленные, все ценностные суждения ставятся с ног на голову. Этим и объясняется вся непостижимая глубина человеческой тупости, которая движет историю.
Настрой может иметь разные основания: он может иметь основание в фундаментальном настроении, в присутствии другого, в случайном сочетании феноменов, в суррогатной структуре мира и т.д. Особо следует сказать о настрое, основанном на присутствии аутистского мира. Его признаки - насильственное вторжение в феноменальный поток немотивированных эмоций (называемых в христианской традиции искушениями).
Свобода личности предполагает, что жизнь не подчиняется ни каузальной детерминированности, ни произволу случайности. Это означает, что каждый момент феноменального потока жизни не детерминирован и не произволен, а мотивирован. Мотивация не есть причинная обусловленность и потому не предполагает неизбежности. Мотивация является поводом к реализации свободы воли[11], осуществляющейся в определенной интенции. Интенциональное проявление действия воли вычленяет из трансцендентального предчувствия феноменальное содержание жизненного потока, а интенции, направленные на вычленение присутствия, конституируют этот поток как реальный. Интуиция присутствия, так же как и отсутствия, принятие идеологии, вовлекающей в суррогатный мир, или отказ от нее - все это интенционально раскрываемое действие свободной воли, которое мотивировано в потоке жизни. Возникновение немотивированных эмоций - признак присутствия аутистского мира. Эти немотивированные эмоции соединяются в настрой аутистского мира, который также обуславливает возникновение немотивированных мыслей и идей.
В силу того, что шизофренический настрой, в отличие от других видов настроя, не мотивирован в собственном жизненном мире, человек должен самоопределиться к нему, то есть либо отвергнуть его как чуждый, либо принять в качестве собственного настроя, тем самым перенеся в свой жизненный мир мотивацию из чуждого аутистского мира. Принятие настроя аутистского мира предрешается в принятии в качестве собственной какой-либо эмоции, являющейся моментом этого настроя, непринятие настроя означает отказ от навязываемой эмоции. В христианстве это называется борьбой с помыслами.
В случае отказа от настроя последний остается лишь внешним психическим фактором, который может раздражать, пугать или как-либо иначе воздействовать на человека, но не может ни подчинить его волю, ни деформировать его жизненный мир. В случае, если человек принимает настрой, то, перенося на себя мотивации из чуждого шизофренического мира, он вовлекается в этот мир, становясь его пленником. При этом человек перестает воспринимать подлинную реальность и утрачивает интуицию присутствия. Его общение с другими становится проективно: в других он замечает только то, что проецируется на них из аутистского мира. В христианстве это состояние называется прелестью.
Присутствие Другого энергийно. Энергия присутствия наполняет феномены области присутствия новым содержанием. Энергийное раскрытие присутствия осуществляется в соответствии с интенцией, направленной на присутствие. Интенция на присутствие и энергии присутствия соединяются в свободном общении: они мотивируют друг друга, но не детерминируют. Присутствие Другого обнаруживается как потенция его энергийных самопроявлений, открывающихся в просвете.
Присутствие аутистского мира проявляется иначе. Адский настрой аутистского мира тоже открывает просвет, но просвет не другого жизненного мира, а адски-аутистского мира, куда начинает засасывать. Энергии аутистского мира в своей первичной выраженности даны как навязчивые эмоции, стремящиеся подавить волю человека. Они не вступают в общение с эмоциональными и мыслительными интенциями человека, но стремятся вытеснить и подменить их. Однако они остаются лишь внешними энергиями до тех пор, пока человек не принимает их как свои. Принятие этих чуждых энергий означает отказ от собственной свободы, отчуждение собственного содержания жизненного мира, отождествление с содержанием аутистского мира. Иначе говоря, согласие на адский настрой ведет к воплощению в адском мире.
Этот опыт описывает экзистенциальный психолог Р.Д. Лэнг. Мир безумия шизофреника он характеризует через отчаяние, которое обуславливается полной аутистской изоляцией, принципиально исключающей для больного чувство быть любимым: «Шизофреник находится в отчаянии, почти без всякой надежды. Я не знал ни одного шизофреника, который мог бы сказать, что он любим - как человек - Богом Отцом, Богоматерью или другим человеком. Он есть либо Бог, либо дьявол, либо находится в аду, отчужденный от Бога. Когда кто-то говорит, что он нереален или что он мертв, вполне серьезно выражая в радикальных терминах абсолютную истину своей экзистенции так, как он ее переживает, это - безумие. Что требуется от нас? Понять его? Ядро переживания шизофреником самого себя должно остаться для нас непостижимым. Пока мы здоровы, а он болен, дело будет обстоять именно так. Шизофреник не хочет и не требует постижения как попытки достичь и понять его, если мы остаемся внутри нашего собственного мира и судим его в соответствии с нашими собственными категориями, которые неизбежно не попадут в цель. Нам все время приходится осознавать его отличие и различие, его отделенность, одиночество и отчаяние»[12].
Переход в аутистский мир обуславливается разрушением собственного мира. Разрушительность адского настроя в том, что согласие на него предполагает отказ от интуиции присутствия, конституирующей реальность.
Момент этого пленения человека адским настроем очень подробно описывается в христианской аскетической литературе. Согласие на грех - это подчинение страстям. Страсти представляют собой направленность на иллюзию или небытие. Подверженность страстям - инерционность воли человека, вызванная ее надломом. В устремленности на слом человеческой воли адский настрой вызывает страсть гордыни либо страсть страха. И то и другое вытесняет интуицию присутствия, наделяя тем самым действительность иллюзорным характером. В этом обнаруживается первопричина страсти - направленность на иллюзорное, в то время как интуиция присутствия уничтожает ее. Страх и гордыня в своих сочетаниях порождают все другие эмоциональные течения, вовлекающие в адский мир: чувство неполноценности, неустроенности, обиды, гнева, зависти и т.д.
Поскольку адский настрой является результатом насильственного вторжения извне, он не мотивирован ценностями собственного потока жизни; поводом для его вторжения могут оказаться явления, не включенные в ценностную структуру личности, а потому выглядящие случайными и малозначительными, а порой фатальными; таковы, например, случайно увиденный магический символ, смысл которого человек не понимает, настроение фильма или книги ужасов, тяжелая наследственность, о которой человек может не подозревать, злобные мысли или целенаправленные ритуальные действия другого человека и т.д. Так как логика адского настроя относится не к жизненному миру человека, но к аутистскому миру, создается ощущение иррационального произвола и бессмысленности.
При столкновении с чужым настроем важно оставаться верным себе и не принимать в качестве своих никакие психические факторы, которые не имеют ценностной мотивации в собственном жизненном мире.
Подводя итоги главы, можно сделать следующее обобщение. Эмоциональное содержание составляет инерционность интенционального потока сознания, получающего свой импульс в волевых актах. Становление эмоционального переживания в своей основе неопределенно, тем не менее оно оформляется и определяется по отношению к той значимости, переживание которой наполняется эмоцией. Таким образом, эмоциональная определенность не предзадана, но целеположена - это телеологическая определенность. Первичное неопределенное эмоциональное содержание дано в опыте трансцендентального предчувствия, оно структурируется и оформляется в зависимости от смысловой формы значимости. В связи с этим можно выделить эмоциональную структуру жизненного мира и первичный по отношению к ней эмоционально-ситуативный поток жизни. Поскольку эмоциональная структура отлична от первичного эмоционального потока, можно говорить о степени деформированности эмоциональной сферы, признаком чего служат страдания. Страдание можно рассматривать как самоотрицание в пределах эмоциональной сферы, однако если оно захватывает всю ценностно-значимую область, то превращается в экзистенциальное самоотрицание. Это отрицание приводит к сомнению в реальности мира - то есть, к экзистенциальному сомнению, которое имеет своим основанием несоизмеримость внутренней значимости жизни и ее фактической обесцененности во внешнем мире. Это указывает на пленение человека «ложным» миром.
В аутистском мире человек полностью замыкается, в нем нет присутствия, а потому не может быть до конца осознано и отсутствие. Суррогатный мир как-то компенсирует утрату интуиции присутствия, позволяя людям уживаться и общаться внешним образом даже при внутреннем непонимании друг друга. Это достигается путем замены утраченной интуиции присутствия заданными определенностями. Наличие интуиции присутствия может служить критерием отличия подлинного переживания мира от его искаженного состояния, определенного собсвенными проекциями. Мир реален в той мере, в какой в нем обнаруживается присутствие.
[1] «Он лежал под привычным зеленым небом Стэнхоупа и обдумывал это предположение. Оно казалось маловероятным. Разве дубы-гиганты не перекочевывали по-прежнему каждый год на юг? Разве исполинское красное солнце не плыло по небу в сопровождении темного спутника? Разве у тройных лун не появлялись каждый месяц новые кометы в новолуние? Марвина успокоили эти привычные зрелища. Все казалось таким же, как всегда. И потому охотно и благосклонно Марвин принял свой мир за чистую монету, женился на Марше Бэкер и жил с нею долго и счастливо». Шекли Р. Обмен разумов // Шекли Р. Билет на планету Трантай: Сборник научно-фантастических произведений. - М.: Все для вас, 1992. - С. 148.
[2] Камю А. Миф о Сизифе // Сумерки богов. - М.: Политиздат, 1989. - С.240-241.
[3] Шестов Л. Достоевский и Ницше // Шестов Л. Сочинения в двух томах. - Томск: Водолей, 1996. - С. 422-423.
[4] Дандарон Б.Д. Теория шуньи у мадхьямиков // Тибетский буддизм. - Новосибирск: Наука, 1995.
[5] Камю А. Миф о Сизифе // Сумерки богов. - М.: Политиздат, 1989. - С.269.
[6] Книгин А.Н. Философские проблемы сознания. - Томск: Изд-во Том. ун-та, 1999. - С. 86-87.
[7] Книгин А.Н. Философские проблемы сознания. - Томск: Изд-во Том. ун-та, 1999. - С. 85.
[8] Бердяев Н.А. Русская идея // О России и русской философской культуре. - М.: Наука, 1990. - С. 258.
[9] Борисов Е.В. Набросок психоонтологического анализа тоталитарного сознания // Тоталитаризм и тоталитарное сознание. - Томск: Изд-е ТОАК, 1996. - С.14.
[10] Карпицкий Н.Н. Возвращение к канонам как путь преодоления тоталитарного наследия // Вестник Омского университета. - 2002. - Вып. № 2. - С. 104-106.
[11] Лосский Н.О. Свобода воли // Лосский Н.О. Избранное. - М.: Правда, 1991. - С.538.
[12] Лэнг Р.Д. расколотое «Я». - М.: Белый кролик, 1995. - С. 32.
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 |