Что ни сделаешь ради прекрасной дамы? Особенно когда юн и свеж, когда сердце бурлит высокими помыслами и когда Дама взывает к их исполнению.
Дама звала его к справедливости, звала защитить слабого и отмстить, и он взял зов в свои уши и устремился.
Дело было давнее, из глубины советских времён и совсем уж обычное. У Дамы была подруга, сирота, умница, закончившая МГУ, умудрявшаяся жить на стипендию в три копейки и какие-то мелкие подработки направо-налево. Поступившая в аспирантуру и жившая в общежитии-высотке на Ленинских горах. В этом-то аспирантском общежитии с ней и случилась неприятность - какой-то тип, умудрённый в делах обольщения, секретарь парткома чего-то там из среднерусского города российской глубинки, решивший, видно, стать в своей тьмутаракани секретарём горкома, и по этому важному делу тоже выбившийся в аспиранты МГУ, о чём постаравшийся известить всё что ни есть какое кадровое начальство, и проживающий иногда в той же самой аспирантской высотке, как и положено ему было по положению, обольстил несчастную подругу прекрасной Дамы, сделал её беременной, и вот она уже ждёт ребёнка, а он ждёт защиты, чтобы преспокойненько удалиться в свою провинцию и там занять достойное место в пантеоне местных богов, забыв раз и навсегда о боевой фронтовой подруге, компрометирующей самим своим существованием и, особенно, предстоящим ребёнком его высокую безупречную репутацию партийного босса.
Этого всего нельзя было просто так оставить. Дама не знала, что делать, но взывала - сделай что-нибудь, спаси Надю! Ах да, её подругу звали Надежда. Дама, залетая в столицу, объясняла подруге: «Ты - дура, на что ты надеешься?» Подруга тихо соглашалась: «Я дура - я просто надеюсь». «Ты-то хоть спрашивала, есть ли у тебя шансы? - «Какие ещё шансы? Ему и так несладко». Словом, Надежда была конченая облапошенная дура, и её надо было спасать.
Её соблазнитель шёл на защиту кандидата философских наук и, конечно же, по теме, связанной с коммунистической нравственностью и чувством справедливости. А кто-то ещё спрашивает, почему Советский Союз распался - потому и распался.
Известна стала дата защиты. После защиты и планирующейся попойки он должен был убыть навсегда в свой уездный город N, оставив Надежду наедине с предстоящим ребёнком, полный безденежьем, неясными перспективами защиты диссертации - какая уж тут защита, когда придётся крутиться всё вокруг ребёнка - и призраком выселения из общежития.
Дама взглянула ясным взором в сияющие глаза нашего героя, и он решился.
У Героя был друг, которому он когда-то оказал такого рода услугу, после которой тот сказал: «За мной долг. Что бы и когда бы ты ни попросил, я исполню». Друг был человек восточный, невесть где, но всё же учившийся и научившийся боевому самбо и самурайскому духу. А для самурая долг - священная корова.
И Герой призвал своего друга-Самурая.
Они вдвоём оказались около высотки - общежития МГУ вечером перед защитой. Прошли сквозь охрану, как нож сквозь масло, как будто они были в плащах-невидимках, «всё правильно» - сказал Самурай. Они поднялись на лифте и подобрались к нужной двери. Тихо-тихо, как рысь подбирается поближе и поближе к жертве, изготавливаясь к смертельному прыжку. У Героя было заготовлено заявление, в котором отец признавал ребёнка Надежды своим. Текст был хорошо продуман и не раз обсуждён с доверенными юристами, без обсуждения мест, времён и фамилий, конечно, так, в общем, не конкретно, а по принципу.
Они позвонили в дверь. Тишина. И раз, и два, и три. - Никого нет. Переглянулись и пошли вниз. Посидели в кафе общежития до закрытия. И опять поднялись. Три звонка. А в ответ - тишина.
И опять вниз - на почту. Там был переговорный со скамьями, где можно было сидеть, не обращая на себя внимание. Сидели тихо, как разведчики перед взятием языка, только тяжело дышали в предвкушении боя. «Пошли», - скомандовал Герой. Лифт. Наверх. Звонок. - Тишина. Герой сказал; «Такого не может быть». Самурай вздохнул: «Судьба».
Вновь и вновь поднимались они. Вновь и вновь им в ответ была тишина.
Самурай сказал; «Решай. Решение в твоих руках». «В моих ли?»- отвечал Герой, сам не понимая, что такое он говорит.
И они ушли. Обречённо.
Дама наградила презрительным взглядом Героя, а вскоре они и вовсе расстались, не ссорясь.
Прошло 18 лет. Бог знает сколько лет.
Жаркое лето 1999 года. Когда наш Герой подошёл к вагону, его кто-то окликнул. Улыбающийся широкой улыбкой Брежнева местный начальник представил толстого профессора - «Поедете вместе, не заскучаете».
Толстый профессор зашёл в его купе часа через два - «Есть пирожки жены. Харчевать вместе будем ?» - «Будем» - «Пошли ко мне, никого нет, еду один, роскошь!»
Пир за знакомство затягивался. В дело шли всё новые и новые съестные припасы обеих харчующих сторон.
Профессор быстро закончил наше обычное занятие - ругать начальство - и начал рассказывать свою жизнь.
«Я, батенька, счастливый человек. Все вокруг чего-то стремятся куда-то, гонятся за юными юбками, за манями да за званиями с чинами вкрикуску, а я всё это пускаю по барабану. Да-с, по барабану». Можно было заподозрить в нём самодовольную банальность, но в бархатной речи не было торжествующих интонаций, скорее, это были интонации казахского сказителя цветисто удивляющегося самому себе в третьем лице как персонажу собственного сказа. «Да,с, звание у меня есть и никем уже не отнимется, должность - я их столько терял, ха-ха, всегда что-то находилось взамен - как в «Загдиде» у Вольтера в «Философских повестях», читали ?.. Ну, да, я, Ваш покорный слуга, читал тоже». - Это был человек, неинтересный Герою. «И как Вы дошли до жизни такой довольной?» - с лёгкой долей сарказма спросил Герой.
«Именно дошёл», - и он замолчал. «Поезд отправляется», - крикнули со станции, и Профессор с растяжкой сказал: «Ладно», - прерывая какой-то свой внутренний диалог.
«Был я когда-то секретарём парткома завода», и он назвал город. Что-то отдалённо знакомое послышалось Герою в этом названии. Между тем он продолжал - «Так сложилось, что рано по возрасту стал на должность. Другие поступали в ВПШ, а потом шли вверх по лестнице, а я вот захотел в аспирантуру МГУ. Поступил, представьте себе. Конечно, на научный коммунизм, сейчас это политологией зовут. Общежитие на Ленинских горах, и всё такое… Ну- с, дело молодое. Появилась подруга. На войне наши отцы их называли фронтовые боевые подруги. Вот и у меня». Он внезапно сделался тихо-торжественно-задумчивым и уставился в точку за окном.
Знала ли она, что я женат? - А как же мог секретарь парткома конца 70-х быть неженатым? Кто ж бы меня холостого секретарём сделал? Знала, конечно.
Я жил на две семьи - там мне было хорошо, и здесь мне было хорошо. Там меня, правда, попиливали, то им надо, сё им надо, и всё одновременно.
И тут Надя забеременела. А у меня последний год аспирантуры, дело к защите.
Она мне так сказала: «Господь мне дал ребёнка от любви, хоть и во греху, - вот ведь как заговорила, это ведь в советские времена, да ещё философ, видно деревенские её корни проросли, - ты, милый ни о чём не беспокойся, я нигде не буду говорить, что ребёнок от тебя». Как будто всё общежитие не знало, кто с кем спит.
Я, конечно, боялся, что напишут, понервничал тогда, но её покой меня успокоил.
Она, как пошёл третий месяц, сказала: «Всё, теперь ты у меня не показывайся, чтобы в общежитии думали, что у нас с тобой всё. А как животик видно будет, скажу, что от приятеля юности по дурости зачала, когда на родину ездила». И, знаете, сказала так твёрдо, не жеманничала, как отрезала.
Подошло время защиты. Вечер. И вдруг стук в дверь. Открываю - батюшки, свет, Надя стоит, собственной персоной. «Ты чего? Случилось что? - Ничего. Зашла посмотреть». Прошлась по комнате. Не пойму, чего хочет. А она говорит: «Вот, посмотрела, голова не годится. С такой головой не защищаются. Пошли ко мне, я её тебе помою». И она мне помыла голову. Потом я её сушил у плиты - тогда фены ещё были редкость, - потом мы пили чай и репетировали защиту.
На следующий день я хорошо защитился, обмыл это дело и уехал.
Жизнь пошла, покатилась своим чередом. Но мытьё головы, мытьё головы. Мне никто не мыл голову с детства, как бабушка умерла. Только бабушка. А потом уже всё - сочли взрослым.
Знаете, в 90-е годы арабы открыли у нас обувной магазинчик, и там продавщица примеряла мне туфли и даже зашнуровывала их, присев на корточки у моих ног. Непередаваемое ощущение!
В общем выкроил я как-то командировку, и по знакомой дорожке в общежитие МГУ. Приняли как родного, особенно учитывая подарки. Но Нади там не было. «Родила и уехала в деревню», - говорят. Я аккуратно навёл справки. И опять выкроил время из командировки и к ней в деревню.
Доехал, дело к вечеру. Полялякал с младенцем. Постелила мне в другой комнате, как чужому. Ночью слышу, что-то бормочет. Подкрался к двери - батюшка, свет - молится. «Пронеси, Господи, мимо меня эту чашу, если хочешь». Меня больше всего поразило это её «если хочешь». Вот меня, секретаря парткома брежневских времён «если хочешь» при обращении к Богу почему-то сильно задело. Представляете, струхнул.
Наутро уехал в убеждении, что у Наденьки крыша малость поехала. - Он вдруг расхохотался. - Знаете, когда-то не понимал, а сейчас, кажется, понял «Крейцерову сонату» Льва Толстого - со случайными попутчиками и только, наверное, с ними, можно быть сколь угодно откровенным.
Вот, представьте себе, возвращаюсь я от Нади в Москву и тут по пути, хлобысть, - авария. Ехали-то мы не слишком быстро, но от судьбы как уйдёшь, - вылетела из какой-то деревни на трассу «копейка» с ошалевшими от неустанной субботней попойки мужичками и врезалась аккурат в наш бок.
Я - в реанимации, в районке, в Калининской области, - непрятные последствия - на работе и в семье вопрос, что я там делал?..
Потом в Склифосовского перевели собирать из кусочков.
Откуда Надя узнала, не ведаю, но она быстро появилась, и ведь как сообразила - устроилась санитаркой. Так что за мной смотрела и вроде как не специально.
В себя приходить начал - появилась жена с допросами, она допрашивает и милиция допрашивает. И из парткома здоровьицем моим интересоваться начали, позванивать.
Жена допросила и уехала обиженная. А службы всё требуют, чтобы рассказал, что я в тех краях делал, да у кого был, да кто знал, подтвердить, значит, может - оно им надо, спрашивается? Какое это всё имеет отношение к аварии? А они важно - нам, мол, виднее, здесь, мол, мы вопросы задаём. Особенно интересно всё было мужичонке из партконтроля.
Выписался я когда, взял, да и демонстративно поехал к Наде. У неё в доме ни единой моей фотографии - я и спрашиваю - чего, мол, так? - А она: «Так ведь, если найдут, тебе неприятности».
Приехал домой - накатал заявление об увольнении, получил строгача за аморальное поведение. Дома всё в тягость, и я в тягость. Изменник, и уже не начальник, и без карьеры. Но квартира хорошая, в самом центре и книг много хороших - тогда, помните, мода была такая - книги собирали.
Я у жены спросил: «Как тебе перспектива быть женой ассистента кафедры общественных наук?» А она, без тени юмора: «Будь ты проклят, ты мне жизнь загубил». Тогда я и решился в развод пойти. Ей - квартира, и книги, и мебель, гарнитуры всякие, и барахло. Дочь в ту же дудку - «знать тебя не желаю, меня в школе все спрашивают, почему ты больше не секретарь, - что я им отвечать должна?..»
Главное, понимаете, никто никогда мне так голову не мыл - только песочили.
Вот я собрал чемодан и как есть уехал. Всё оставил. И заявление на развод.
Когда Надя защитилась, уехали - где преподаватели в вузы были нужны. Куда ехать, было все равно. Попали в Прибалтику. Маленько пожили, нажились. А тут «перестройка», война народов нагрянула, в 92-м нас шуганули. Что тут скажешь, не впервой было терять.
В купе зашли пассажиры, и Герой заторопился собираться спать - скорее от ошеломлённости понимания того, с кем это он тут разговаривает.
Профессор вышел проводить Героя.
«А как-то дальше у Вас было с мытьём головы?» - «О, Наденька, великая утешительница, моет, бывало голову и приговаривает, - всё обойдётся, всё будет к лучшему, нас не бросят. Он не бросает».
Прошло ещё семь быстрых лет. И во время ночного ажиотажа в последний день пребывания в стране части нетленных мощей святого Иоанна Предтечи, в длинной очереди в Храм, куда надо было зайти до утра, встретились Герой и Дама. Через 25 лет. О чём можно говорить в таких ошеломительных встречах? Конечно, они заговорили о Надежде, об удивительной встрече Героя в поезде. Дама послушала и сказала: «Фигляр, красиво говорить научился. Дурит он Надю, по бабам ходит беспрестанно, видел бы ты его аспиранток!» - «А Надя?!» - «А Надя - дура, ничего не видит, пирожки себе знай печёт, и его, старого козла, кормит. Я ей - гуляет он от тебя напропалую. А она глазёнками лупает только - верить, мол, надо. Дура, факт. Сюда, правда, меня уговорила пойти, вот в результате тебя встретила, надо же»… И они помирились.
Опубликовано в журнале «Экзистенциальная традиция: философия, психология, психотерапия», 1/2007 (10).