Положение Кьеркегора, согласно которому быть христианином - это неимоверно трудная, ответственная, а зачастую и мучительная задача, обусловило специфику его религиозной антропологии, построенной на экзистенциалистском истолковании негативных психических состояний: отчаяния, страха, тревоги и др. Он развертывает широкую картину глубинной жизни экзистенции, которая определяет себя в качестве религиозной. Однако (в этом можно согласиться с С.А. Исаевым): конечной целью Кьеркегора является «не нагнетание и культивирование страха, тревоги и беспокойства, но, напротив, требование ясного осознания личной ответственности за выбор и готовности противопоставить им «всю тотальность» своего Я»[1].
В своей оценке человеческой природы Кьеркегор отталкивается от
лютеранской трактовки: природа человека искажена грехопадением,
поэтому человеку изначально присуще отчаяние
(Fortvivlelse) как следствие потери онтологической связи с
Творцом. Одно из определений отчаяния, даваемых Кьеркегором,
таково: отчаяние «есть неосознавание человеком
-------------------------------------------------------62-
своего духовного предназначения»[2]. Отчаяние - это смертельная
наследственная болезнь. «Отчаявшийся - это больной к смерти.
Более чем какая-либо иная болезнь, эта болезнь направлена против
самой благородной части существа; однако человек не может от нее
умереть. Смерть не является здесь пределом болезни, она служит
скорее беспредельным пределом. Сама смерть не может спасти нас от
этой болезни, ибо здесь болезнь со своим страданием и... смертью,
- это как раз невозможность умереть»[3].
С другой стороны, отчаяние может быть и благотворным, может облегчить человеку «прорыв к трансцендентному». Человек, желающий стать настоящим христианином, должен «познать себя» - познать глубину своего отчаяния, чтобы встретиться с Богом лицом к лицу. «Всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится» (Лк. 14, 11). Лишь осознание поврежденности своей природы, признание своей греховности, собственной ничтожности может стать толчком на пути к обретению подлинной личности, ибо подлинность существования обретается только «перед Богом», полагает Кьеркегор.
Отчаяние тотально, оно распространяется на весь человеческий род
и на каждого человека в отдельности. Глубоко внутри экзистенции
Кьеркегор находит «беспокойство», «тревогу», «дисгармонию»,
«страх перед чем-то неизвестным», «страх перед самим собой».
Одной из причин того, почему человек боится остаться наедине с
собой, состоит в том, что в этом уединении и молчании он
неизбежно встретит Бога и ощутит несоизмеримость своего «я» и
божественной Личности, познает свое недостоинство и греховность.
Даже существование любого атеиста причастно отчаянию - хотя бы в
силу того, что атеист принадлежит человеческому роду, над которым
тяготеет первородный грех, и сколько бы он «ни совершал
удивительных подвигов, сколько бы он ни тщился
-------------------------------------------------------63-
объяснить и саму вселенную, сколько бы напряженно ни наслаждался
эстетической жизнью»[4], все равно
существование подобного человека причастно к отчаянию.
Анализ Кьеркегором этой экзистенциальной категории может быть
реконструирован согласно следующей четырехуровневой схеме.
Определенно просматриваются четыре уровня
причастности отчаянию, соответствующие в основном
способам существования человеческой экзистенции. Первый из них -
«нулевой», это состояние «естественного
человека», когда отчаяние не осознается. Это «отчаяние, которое и
не подозревает о себе». «Именно в таком неведении человек менее
всего сознает свою духовность. И по правде говоря, само это
неосознавание есть отчаяние, что, по сути, является уничтожением
всякого духа, простой растительной жизнью или же жизнью
умножаемой, основой которой все так же остается отчаяние. Здесь
происходит как при чахотке: именно когда отчаявшийся чувствует
себя лучше и верит в то, что ему лучше, а здоровье его может
показаться вам цветущим, болезнь на деле свирепствует сильнее
всего. Это отчаяние, не сознающее самое себя, чаще всего
встречается в мире»[5]. Человек в таком
состоянии непроявленного отчаяния весьма далек от спасения, так
как он не обрел еще своего истинного Я. Обыватель лишен всякого
духовного ориентира, он остается в сфере вероятного, откуда
никогда не узреть возможное, поэтому у него «нет никакого шанса
обрести Бога». Обыватель полагается на «течение обстоятельств»,
«пределы вероятного», «обычный ход вещей». Несущественен его
социальный статус: обывателем может быть как виноторговец, так и
премьер-министр. У обывателя нет подлинного «я», он не знает
истинного Бога. «Ведь чтобы обрести и то и другое, нужно, чтобы
воображение подняло нас над туманами вероятного, вырвало нас из
его пределов и, делая возможным то, что превышает меру всякого
опыта, научило бы нас надеяться и бояться или
-------------------------------------------------------64-
же бояться и надеяться»[6]. Однако у
«естественного человека» воображение атрофировано, он не понимает
его роли и даже ненавидит его.
В глубине души обыватель догадывается о своем опасном состоянии, «он даже его ощущает, подобно тому как ощущают недомогание, не особенно желая признаваться себе в том, какую болезнь подцепил. В одно мгновение человек почти замечает свое отчаяние, но уже на следующий день его недомогание кажется чем-то внешним, коренящимся вне его самого, в чем-то постороннем, - и получается, что изменение этого внешнего прекратит и отчаяние»[7]. Такой человек может даже искренне считать себя христианином, мудрым и опытным, быть примерным прихожанином, получать похвалы от своего пастора, при этом дух его будет спать и чахнуть. Он снисходительно смотрит на юношей, полагая, что только в этот период простительно иногда чувствовать щемящее чувство отчаяния и одиночества, быть полным смелых надежд и стремлений к преобразованию своего существования, питать фантастические иллюзии относительно возможности изменения мира и человека. Взрослея, обыватель утрачивает юношеский пыл, «толику страсти» и «встает под знамена пошлости, которая полагает, будто понимает жизнь»[8]. Для такого «мудреца» уже почти потеряна надежда когда-нибудь приблизиться к подлинному существованию. Многие люди проводят в духовной «спячке» всю свою жизнь…
Чтобы вырваться из этого состояния неподлинности, человек должен
отважиться на первый шаг активного экзистирования - осознание
своего отчаяния, хотя бы его напряженность и увеличивалась с
осознанием. Осознание отчаяния - это духовное мужество, на
которое способен не каждый[9]. Источник отчаяния -
неукорененность в бытии, тайная, но очень сильная зависимость
человека, как конечного существа, от Ничто. Когда
-------------------------------------------------------65-
человек отказывается признавать свою ограниченность, не
удосуживаясь как следует заглянуть внутрь себя, это означает, что
он еще не приступил к самосовершенствованию, находится в духовной
«спячке». Отчаяние неразрывно связано с другой религиозной
категорией - страхом, который также проистекает от
тайной «завороженности» небытием. Для преодоления
экзистенциального отчаяния и страха требуется мужество
противостоять небытию.
Начало осознанию отчаяния полагается на эстетическом уровне
экзистенции. Это «отчаяние, когда не желают быть собою, или
отчаяние-слабость». Кьеркегор называет его также «отчаянием в
непосредственном». Оно состоит в том, чтобы «не желать быть
собою, или еще хуже: не желать быть Я, или же самое худшее:
желать быть другим, желать себе новое Я»[10]. «Человек непосредственности,
даже отчаиваясь, не имеет достаточно истинного Я, чтобы желать
или быть тем, кем он не стал. Потому он помогает себе иначе -
желая быть другим. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть
на людей непосредственности: в час отчаяния их первое желание -
быть в прошлом или стать другими»[11]. Человек непосредственности - это
все тот же эстетик, «существующий лишь по отношению к другим».
Его положение еще плачевнее, чем положение естественного
человека, ведь он не просто отказывается от осознания своего Я,
но пытается заменить вечный дух на временное и
преходящее[12]. На эстетическом
уровне существования человек может пребывать в уверенности, что
он с успехом справляется с отчаянием, в то время как эстетическое
преодоление отчаяния является мнимым. На данном этапе человека
подстерегает специфическая опасность: принять за отчаяние то, что
им не является, например, «бесплодную подавленность», «надрывную
тоску» и т.п. Чтобы не обмануться, человеку полагается «всегда
бодрствовать», ведь чувствовать себя отчаявшимся и быть в
отчаянии - не
-------------------------------------------------------66-
одно и то же, подобно как чувствовать себя больным и быть больным
- разные вещи.
Если эстетик отказывается быть собой, то этик,
напротив, «желает быть собою». Это «отчаяние-вызов»: «В этой
форме отчаяния человек все больше и больше осознает свое Я, стало
быть, он все больше и больше осознает, что такое отчаяние, равно
как отчаянную природу состояния, в котором он пребывает. Здесь
отчаяние осознает, что оно есть действие, а вовсе не исходит
извне как пассивное страдание под давлением окружающей среды, но
исходит прямо из самого Я. И таким образом, по отношению к
отчаянию из-за слабости этот вызов действительно является новым
определением человека»[13]. Несмотря на
существенное продвижение в сфере духа, этическая форма осознания
отчаяния также имеет недостатки. Этик так страстно желает
распоряжаться собою, что начинает создавать из своего Я
(дарованного ему Богом) то Я, которым он желал бы стать, т.е.
берет на себя функции Творца. Это не замена одного Я другим, так
как изменение происходит внутри экзистенции, но все же
недопустимая дерзость, отсутствие христианского смирения. В своей
крайней форме этическое отчаяние-вызов оборачивается отчаянием
демоническим. Тогда человек «желает быть собою не
вследствие стоического пристрастия к самому себе или же
идолопоклонства перед собою..., нет, он желает этого в ненависти
к существованию...»[14]. Это бунт
против Бога, но - особого рода: желание «не вырвать в своем
восстании это Я у силы, которая его и создала, но навязать его
данной силе, приковать его к ней насильно, сатанически упереться
против нее...»[15]. Кьеркегор дает
аналогию: «Предположим некую опечатку, ускользающую от своего
автора, - опечатку, наделенную сознанием, - которая по сути
вовсе, может быть, и не является таковой, но если охватить
взглядом весь текст в целом, некой неизбежной чертой этого
целого, - и вот, восстав против своего автора, она с ненавистью
запрещала
-------------------------------------------------------67-
бы ему исправлять себя, но восклицала бы в абсурдном вызове: нет,
ты меня не вычеркнешь, я останусь свидетелем против тебя -
свидетелем того, что ты всего лишь ничтожный автор!»[16].
Чтобы достигнуть подлинного отчаяния - религиозного раскаяния, покаяния, необходим прыжок в вечность - вера. Ведь «отчаяние, ведущее к вере, не существовало бы без помощи вечности; благодаря ей человеческое Я находит в себе храбрость утратить себя, чтобы заново обрести»[17]. Путем смирения, познания ничтожности всех попыток что-то значить в глазах Творца, кроме того значения, которое присуще ему в замысле творения, человек обретает подлинное Я, синтезируя в себе конечное и бесконечное, необходимое и возможное. На религиозном уровне происходит духовное преображение человека: отчаяние достигает наивысшей точки напряженности - и как бы снимается парадоксом веры, перевоплощаясь в раскаяние. «Чем больше отчаяние пропитывается рефлексией, тем менее оно очевидно или тем менее оно встречает самое себя»[18]. «В возможном верующий сохраняет вечное и надежное противоядие от отчаяния; ибо Бог может все в любое мгновение. В этом и состоит здравый смысл веры, который разрешает противоречия»[19]. Сознание человека должно «подняться над туманами» обыденного опыта, совершить прыжок в духовную сферу.
Таким образом, экзистенциальный смысл категории отчаяния состоит в том, что осознание человеком глубины своего отпадения от Бога может помочь ему обрести подлинное бытие. Но это произойдет лишь в том случае, если человек будет соблюдать духовные правила его «эксплуатации»: прибегнет к вере и смирению перед Богом.
-------------------------------------------------------68-
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 |
[1] Исаев С.А. Этика отчаяния и веры
// Этическая мысль: Науч.-публицист. чтения. М.: Политиздат,
1990. С. 472.
[2] Кьеркегор С. Болезнь к смерти //
Кьеркегор С. Страх и трепет. М.: Терра-Книжный клуб; Республика,
1998. С. 264.
[3] Там же. С.
261.
[4] Там же. С.
280-281.
[5] Там же. С.
280.
[6] Там же. С.
277.
[7] Там же. С.
282.
[8] Там же. С.
291.
[9] Кьеркегор:
«Весьма редки те, кто имел бы в жизни, хотя бы в слабой форме,
некое духовное предназначение! Сколь мало тех, кто хотя бы
пытается, а среди этих последних - сколь мало тех, кто не
отказывается от своих попыток выйти к духовности!» (Там же. С.
290).
[10] Там же. С.
286.
[11] Там же. С.
286-287.
[12]
Кьеркегор: «Когда человек не желает быть утешенным или
исцеленным вечностью и придает столь много значения временному,
вечность не может служить никаким утешением». (Там же. С.
301).
[13] Там же. С.
298.
[14] Там же. С.
303.
[15] Там же. С.
303.
[16] Там же. С.
304.
[17] Там же. С.
298.
[18] Там же. С.
290.
[19] Там же. С.
276.