Два главнейшихъ условiя человеческаго счастья - деланiе добра и здоровое наслажденiе жизнью возможны лишь тогда, когда соединяются съ религiознымъ настроенiемъ, съ чувствомъ полной преданности Богу. Вне религiознаго настроенiя наслажденiе жизнью неизбежно принимаетъ извращенный видъ и приводитъ въ конце концовъ къ тяжелому разочарованiю; точно также и нравственная деятельность человека теряетъ свою разумность, свою цель, какъ скоро въ явленiяхъ мiра и жизни человекъ ничего не видитъ кроме действiя слепого случая. Вотъ почему Екклесiастъ въ своемъ последнемъ увещанiи призываетъ читателя къ постоянному памятованiю о Боге, какъ Творце мiра, какъ Первопричины всего существующаго, къ памятованiю въ теченiе всей жизни, а не въ пору лишь старости, когда и душа и тело ощущаютъ уже быстрое наступленiе вечной ночи - смерти.
1. Доколе не пришли тяжелые дни, буквально: "дни зла", не дни загробнаго существованiя, какъ въ XI, 8, а дни старости, дни физическаго и психическаго упадка.
2. Наступленiе мрака и тучъ, т. е. зимы, - образъ не самой смерти, а ея предвестницы - старости.
3. Въ этомъ и дальнейшихъ стихахъ содержится образное описанiе старости. Стерегущiе домъ - руки, охраняющiя человеческiй организмъ отъ внешнихъ опасностей; мужи силы - ноги, силою мускуловъ поддерживающiя туловище; мелющiе - зубы; смотрящiе въ окно - глаза.
4. Двери на улицу, - по мненiю однихъ, уста, по мненiю другихъ - уши. Первое вернее (ср. Iов. XLI, 6. "кто можетъ отворить двери лица его (т. е. левiафана?). Кругъ зубовъ его ужасъ!". Жерновъ - челюсти и зубы. Будетъ вставать по крику петуха, т. е. страдать безсонницей. Замолкнутъ дщери пенiя, т. е. ослабеетъ голосъ.
6. Высоты будутъ имъ страшны, т. е. недоступны. И на дороге ужасъ, т. е. трудности и опасности, какъ действительныя, такъ и воображаемыя. Зацвететъ миндаль, своимъ белымъ цветомъ на обнаженныхъ ветвяхъ зимою символизирующiй старость. Отяжелеетъ кузнечикъ, т. е. потеряетъ свою гибкость и подвижность туловище, спина. И разсыплется каперсъ, т. е. не будетъ оказывать действiя кипарисъ, ягоды и почка котораго употреблялись на востоке, какъ возбуждающее средство. Вечный домъ, т. е. гробъ (ср. Тов. III, 9).
6. Образно описывается самая смерть. Порвалась серебряная цепочка и разбилась золотая чашечка (въ русской библiи неправильно - повязка; еврейское слово означаетъ предметъ круглой формы, чашечку для елея, какъ Зах. IУ, 2), т. е. порвалась нить жизни, не стало источника света и тепла; жизнь погасла. Следующiе два образа даютъ другой символъ смерти, именно: ломается колесо надъ колодцемъ и разбивается бадья у источника. Оба образа означаютъ вероятно прекращенiе деятельности сердца, кровообращенiя и дыханiя.
7. Тело и духъ возвращаются къ своему первоисточнику: тело возвращается въ прахъ, какимъ оно и было (ср. Быт. III, 19; Пс. СIII, 29), а духъ возвращается къ Богу, Который далъ его. Это возвращенiе къ Богу нельзя понимать въ смысле уничтоженiя личнаго самостоятельнаго существованiя духа, такъ какъ Екклесiастъ ясно говоритъ о личномъ существованiи человека и за гробомъ. Если въ III, 21 онъ ставитъ скептическiй вопросъ, имеетъ ли человекъ преимущество передъ скотомъ, и восходитъ ли духъ его вверхъ, то здесь на оба вопроса дается утвердительный ответъ и следовательно признается продолженiе личнаго существованiя человека и после смерти. Но подобно другимъ священнымъ мудрецамъ Екклесiастъ не могъ представить более или менее полной жизни вне связи съ теломъ, онъ не зналъ новозаветнаго ученiя о воскресенiи изъ мертвыхъ и потому не могъ возвыситься надъ обычнымъ представленiемъ о шеоле; онъ былъ еще далекъ отъ сознательной веры въ блаженное состоянiе душъ въ общенiи съ Богомъ.
8. Понятно, что Екклесiастъ не могъ находить полнаго утешенiя въ такой вере въ загробную жизнь человека и не имелъ основанiй отказаться отъ своихъ разсужденiй о суетности жизни. Напротивъ онъ виделъ здесь новое и самое сильное доказательство ея. Поэтому въ своемъ заключительномъ слове онъ снова повторяетъ: суета суетъ, все суета. Лишь радостная весть новаго завета могла освободить человека отъ суеты и дать ему надежду на вечное блаженство.
9-14. Эпилогъ книги. Въ то время какъ до сихъ поръ все речи велись отъ лица Екклесiаста, который повсюду говоритъ о себе въ первомъ лице, въ ст. 9-14 мы слышимъ уже другое лицо, которое отличаетъ себя отъ Екклесiаста, говорить о немъ въ третьемъ лице и какъ бы одобряетъ его разсужденiя. Однако это не значитъ еще, что конецъ 12 главы составляетъ позднейшую приписку. Эпилогъ написанъ темъ же языкомъ и проникнутъ темъ же духомъ, что и вся книга. Отсюда у насъ нетъ основанiй искать для него другого автора, отличнаго отъ составителя всей книги. Следуетъ думать, что тамъ и здесь говоритъ одинъ и тотъ же авторъ, тамъ отъ лица Екклесiаста, здесь отъ своего лица.
9. "Мудрый" на языке библейскомъ означалъ человека, который на основанiи просвещеннаго откровенiемъ разума изследывалъ вопросы религiознаго, особенно нравственно-практическаго характера, стараясь применить общiя богооткровенныя понятiя къ действительной жизни, разрешить все возникающiя на этой почве недоуменiя и противоречiя. У евреевъ со времени Соломона существовалъ целый классъ мудрецовъ-хакамимовъ, на ряду съ пророками и священниками имевшихъ сильное влiянiе на народъ (3 Цар. IV, 30-31; Iер. XVIII, 18; Пр. I, 6; XIII, 21; XXII, 17). Уже во времена Соломона были известны мудрецы - Еоанъ Езрахитянинъ, Еманъ, Халколъ и Дарда, мудрость которыхъ, ставилась рядомъ съ мудростью сыновъ востока и Египта (3 Цар. IV, 30-31). Современники пророка Iеремiи говорили: "не исчезъ законъ у священника и советъ мудраго и слово у пророка" (Iер. XVIII, 18). Обычною формою выраженiя мысли у еврейскiхъ мудрецовъ въ отличiе отъ греческихъ была гномическая, состоявшая изъ краткихъ изреченiй, афоризмовъ и притчей.
11. Слова мудрыхъ - какъ иглы и какъ вбитые гвозди. Еврейскiй подлинникъ говоритъ здесь не о простыхъ иглахъ, а о техъ острiяхъ, которыя находятся на палкахъ, употребляемыхъ погонщиками и пастухами. LXX верно перевели baucentra (слав. - "остны воловыя"). Мысль та, что слова мудрыхъ подобно палке погонщика, будятъ людей отъ нравственнаго равнодушiя и лени, нудятъ ихъ къ исполненiю своего долга. Составители ихъ отъ Единаго Пастыря. Единымъ Пастыремъ названъ здесь Богь (ср. Пс. ХХII, 1; XXVII, 9). Сравнивъ слова мудрыхъ съ палкой погонщика и пастуха, писатель естественно употреблялъ образъ Пастыря-Бога, Который, пася израиля, раздаетъ мудрымъ жезлы съ темъ, чтобы они пасли людей (ср. Пр. X, 21).
12. Указавъ на высокое значенiе произведенiй мудрыхъ, писатель въ то же время предостерегаетъ своего ученика отъ злоупотребленiя книгами, какъ отъ составленiя, такъ и отъ чтенiя многихъ книгъ. Этотъ советъ онъ какъ бы спешитъ применить къ себе, въ следующихъ стихахъ заканчивая свою книгу.
13. Выслушаемъ сущность всего, буквально: "конецъ (выводъ) всей речи". Заповедь: бойся Бога (взято изъ V, 6) и заповеди Его соблюдай (ср. IV, 17), составляетъ сущность книги и въ то же время цель человека. Лишь вера спасаетъ человека отъ крайностей пессимизма съ одной стороны и пошлаго эвдемонизма съ другой.
14. Мысль объ окончательномъ суде Божiемъ по выраженiю одного комментатора есть та нить Арiадны, которая вывела Екклесiаста изъ лабиринта его скепсиса. Ни для мрачнаго унынiя, ни для легкомысленнаго наслажденiя жизнью нетъ места тамъ, где есть глубокая вера въ Божественное воздаянiе.
Предисловие | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12Магистръ богословiя Профессоръ Василiй Никаноровичъ Мышцынъ