../../Диалогийная концепция эстетики и литературоведения М.М. Бахтина

В соответствии с воззрениями М.Бахтина, эстетико-литературные явления не только отображают жизненную реальность в формах литературы и искусства, но и являются одним из фундаментальных экзистенциально-онтологических оснований самой этой жизненной реальности. Как экзистенциально-духовный философ, М.М.Бахтин глубоко убежден, что эстетические проявления бытия изначально укоренены в различных сферах жизни - в ритуалах культуры, в общении людей, в жизни реального человеческого слова, в интонациях и перебоях голосов, в текстах и произведениях знаковой культуры. По его мнению, эстетическая деятельность собирает «рассеянные смыслы мира» и создает для преходящего эмоциональный эквивалент и ценностную позицию, с которыми преходящее в мире обретает ценностный событийный вес, причастный бытию и вечности.

Эстетико-литературные явления рассматриваются М.Бахтиным как потенциально и реально диалогийные, ибо они рождаются в сопряжениях таких экзистенциально-онтологических категорий как индивидуальное и социокультурное, человеческое и вечное, непосредственно-чувственное и архитектонически-смысловое, интенциальное и «вненаходимое» и др. В понимании М.М.Бахтина эстетическое начало неотделимо от ценностно-этического отношения и поскольку целью, ценностью и посредником эстетически-аксиологического отношения выступает другой человек, то оно диалогийно изначально.

Диалогическое мироотношение М.М.Бахтина оплодотворило систему его эстетических представлений и обогатило ее многими оригинальными понятиями: эстетическое событие (как «событие бытия»), диалогичность и монологичность, вненаходимость, полифония, карнавализация, амбивалентность, фамильярно-смеховая культура, «внутренне убедительное и авторитарное слово», «автономная причастность» и «причастная автономия» искусства, слезный аспект мира и др.

Мы выдвигаем гипотезу о том, что вследствие своего богатства и диалогичности система эстетических категорий М.М.Бахтина представляет значительный интерес для современного литературоведения, а также для теоретической и практической психологии.

Эстетическая система М.М.Бахтина зиждится на глубоком понимании различий монологической и диалогической художественности. Выдающийся ученый считает, что монологическая эстетика основана на культуре монологического сознания как «научения знающим и обладающим истиной не знающего и ошибающегося», которое утвердилось в европейском мышлении как культура монистического разума. Своеобразие монологической идеологии в художественной литературе заключается в единстве и единственности авторской точки зрения, которая определяет содержание, форму, композицию, основные выводы, позиции героев. В монологическом романе автор знает все пути решения проблем героев, он их описывает и оценивает как завершенно-определенные и обрамленные «твердой оправой авторского сознания».

Диалогийная эстетика, которую М.М.Бахтин находит прежде всего в произведениях Ф.М.Достоевского, - это эстетика «многоголосия» (полифонии), в которой голоса героев уравнены с голосом автора или даже явлены более развернуто и убедительно. Диалогически-полифоническое произведение становится принципиально открытым, свободно-неопределимым, незавершимым «событием бытия» и вследствие этого делается невозможным монологически-демиургическое авторское сознание - всеведающее, всеоценивающее, всетворящее, завершающе-определяющее.

В книге «Путь Достоевского» Л.П.Гроссман выдвигает диалог как исключительно значимый для творчества Достоевского и подчеркивает факт множественности (двойственности) несливающихся сознаний и персоналистичность восприятия идеи у Достоевского и воплощения ее в живом существе, в человеческом голосе. Бахтин считает, что Гроссман не смог подойти к пониманию подлинной симфоничности романов Достоевского потому, что он рассматривал диалог в его произведениях как драматическую форму и всякий диалог как непременно драматизацию, а между тем, по мысли Бахтина, «…драматический диалог в драме и драматизованный диалог в повествовательных формах всегда обрамлены прочной и незыблемой монологической оправой» (3, с. 19).

Музыкальный термин «полифония», который М.М.Бахтин ввел для обозначения диалогического многоголосия (в отличие от монологического многоголосия, т.е. гомофонии), оказался необыкновенно емким и широким и стал обозначать тип художественного мышления, тип эстетического мировоззрения, метод художественного творчества.

Внутренняя интенциональность полифонического произведения заключается в том, что автор романа необычайно расширяет отображение внутренней жизни персонажей и углубляет проникновение в душевную и духовную жизнь героев, причем делает это не «извне», путем авторского описания и комментария, а «изнутри», с точки зрения самого героя. М.Бахтин убежден, что в диалогийно-полифоническом произведении постижение психологии внутреннего мира героев осуществляется не путем «объектно-овнешняющего», объективно-завершающего» наблюдения и описания-фиксации, а посредством отображения постоянной диалогийной обращенности-интенциональности к другому человеку, герою, персонажу. Говоря языком современной психологической методологии, эту позицию М.Бахтина можно определить как «утверждение максимальной субъектности человека через максимальное принятие и утверждение его интерсубъектности». Можно сказать, что парадоксальная диалектика диалога чрезвычайно ярко проявляется в том, что наивысшей степени своей субъектности человек может достичь только в состоянии наивысшего контакта (диалога) с другим человеком, а наиболее полная реализация свободы человека возможна только при наиболее глубокой связи (диалоге) с другим человеком или другими людьми.

Весьма показательно, что анализ эстетики и поэтики полифонического произведения прямо и органично приводит к осознанию ряда научно-психологических проблем. Вместе с Ф.М. Достоевским М.Бахтин уверен в том, что «Нельзя подсматривать и подслушивать личность, вынуждать ее к самооткрытию» (4, с.317) и принуждать ее к признанию или предрешать его и эта нравственно-онтологическая установка прямо перекликается с этическими принципами деятельности практического психолога (добровольность, конфиденциальность, ответственность и др.). Можно предположить, что дальнейшее исследование природы гуманных взаимоотношений автора и героя в представлениях М.М.Бахтина позволит значительно углубить понимание специфики профессионально-этической гуманности практикующего психолога.

Бахтинское представление о диалогической позиции автора полифонического романа вызывает у некоторых критиков мнение о его «пассивности» и «нерешительности» в проведении собственной точки зрения. Здесь, очевидно, проявляется непонимание диалогической сущности активности автора произведения, которая выражается не в монологически-прямом проведении своей позиции или точки зрения, а в том, что эта активность проявляется в кардинально иной, косвенно-опосредованной, релятивно-контекстуальной форме - в действиях вопрошания, согласия, возражения, подтверждения, ответа. Нетрудно заметить, что диалогическая позиция собеседника весьма похожа на позицию недирективного, фасилитирующего психолога или психотерапевта, как она понимается в гуманистической психологии. Мы полагаем, что исследование сущности позиции «вненаходимости» автора полифонического произведения поможет осуществить «вненаходимо-диалогийный» анализ недирективно-фасилитирующей позиции гуманистического психолога.

Гуманитарно-диалогийное понимание свободы М.М.Бахтиным возвышает человека над любыми внешними силами и факторами его бытия - влияниями среды, наследственности, насилия, авторитета, чуда, мистики - и переводит локус контроля в «событиях его бытия» в сферу сознания. Полифония сознания, открытая Достоевским и осмысленная М.Бахтиным, является главной сферой порождения и проявления субъектности человека, а потому фрейдовское представление о бессознательном, подсознательном («оно») в мире диалогийного бытия человека является внеположной сознанию силой, разрушающей личность. Бахтин считает, что Достоевский как художник исследовал не глубины бессознательного, а высоты сознания и убедительно показал, что драматические коллизии и перипетии жизни сознания часто оказываются сложнее и могущественнее бессознательных комплексов З.Фрейда.

В системе диалогических и эстетических представлений М.М.Бахтина центральную роль играет категория «вненаходимости», сравнимая по значению с такими понятиями как «диалог», «двуголосие», «полифония», «амбивалентность», «карнавализация» и др. Феномен вненаходимости дает ответ на важнейший вопрос теории диалога о том, каким образом один человек может понимать и чувствовать другого человека.

Прежде всего следует сказать, что диалог в понимании Бахтина предполагает согласие - несогласие, сходство - различие, понимание - непонимание, «говорение» - молчание и др. С психологической точки зрения, диалог осуществляется посредством процессов отождествления - обособления, центрации ­- децентрации, идентификации - дезыдентификации, перевоплощения - остранения, рефлексии и вчувствования, переживания и вживания. Нам представляется, что диалектика (диалогика) вненаходимости теснейшим и органичным образом связана с процессами (механизмами) отождествления - обособления, идентификации - дезыдентификации, но выступает как метамеханизм по отношению к ним.

Хотя вживание, перевоплощение в другого человека (то есть отождествление) часто бывает слитым с завершением целостного образа другого человека, М.Бахтин отвергает концепцию отождествления (вчувствования, идентификации, перевоплощения) как главного способа постижения другого человека [1]. Решающим основанием для этого является то, что, в процессе вчувствования в другого человека игнорируется понимание необходимости не только вчувствования в другого, но и возврата к самому себе посредством «вненаходимости» - эстетической или онтологической. Весьма принципиально то, что, отождествляясь с другим человеком, я «растворяюсь» в нем и утрачиваю ощущение и осознание своего собственного места в мире или в актуальной ситуации. При полном слиянии с чувствами другого человека происходит буквальное заражение «внутринаходимыми чувствами», а «вненаходимое» эстетическое или онтологическое созерцание, порождающее «избыток видения» как «избыток бытия», становится невозможным. Более того, М.М.Бахтин считает, что полное отождествление с другим человеком вообще невозможно во многих смыслах (физическом, онтологическом, этическом, эстетическом, эмоциональном и др.). Однако, вопреки очевидной мистичности и метафоричности феномена вчувствования, он продолжает оставаться популярным и в современной науке (например, в представлениях гуманистической психологии об эмпатии).

Онтологической основой эстетической вненаходимости является тот факт, что самого себя я не могу увидеть с такой же степенью всеохватности как другого человека, а при восприятии другого человека я обладаю «избытком видения», невозможным при восприятии самого себя. Мое видение себя отмечено «недостатком видения» и «избытком внутреннего самовосприятия», а в отношении к другому человеку у меня есть «избыток (внешнего) видения» и отсутствие «внутреннего восприятия» душевных переживаний и состояний другого человека.

М.Бахтин подчеркивает, что позиция «вненаходимости» дает субъекту возможность отождествления с другим человеком (перевоплощения, вживания) с последующим возвращением на свое место, на свою точку зрения, в свою систему мироотношения. Позиция вненаходимости позволяет субъекту целостно завершить восприятие-созерцание другого человека и в результате этого познавательно обогатить и этически определить свое отношение к этому человеку, создавая предпосылки для взаимодействия с ним или для совершения поступка по отношению к нему.

С психологической точки зрения, суть позиции «вненаходимости» заключается в смене внутренне-непосредственной онтологической позиции субъекта (в определенном смысле ее можно было бы назвать позицией «внутринаходимости») на внешне-опосредованную онтологическую позицию. Более того, переход от позиции «внутринаходимости» к позиции «вненаходимости» в определенном смысле представляет собой также переход от интраиндивидуального образа «себя как мира» - к интериндивидуальному образу «себя и других в мире», что в научно-дисциплинарном плане сопряжено со сменой интроспективно-психологического мироотношения на этико-онтологическое и эстетико-культурное мироотношение.

Подлинно авторская позиция возможна только как позиция «вненаходимости», ибо для того, чтобы выразить себя в художественном произведении, автор должен воплотить себя в образах других людей, находящихся в сложной жизненно-событийной взаимосвязи. Здесь обнаруживается закономерность, которая с точки зрения обыденно-житейской или формальной логики кажется парадоксом: чем полнее и глубже автор стремится выразить себя в художественном произведении, тем более «вненаходимую» позицию по отношению к себе он должен занять или, иначе говоря, тем более он должен разотождествиться с самим собой, т.е. децентрироваться, дистанцироваться, отстраниться от самого себя. С другой стороны, чем более автор фиксируется на выражении самого себя, тем менее создаваемое им произведение будет отвечать критериям эстетической художественности, нравственной ценностности и онтологической глубины.

«Вненаходимость», по Бахтину, характеризует эстетическую позицию, позволяющую видеть и создавать цельный образ героя без привнесения авторской субъективности.

В то же время бахтинская идея эстетической вненаходимости автора художественного произведения оказывается тождественной идее этико-онтологической вненаходимости Другого как медиатора-посредника, утверждающего бытие моего Я. Наряду с этим литературно-художественное произведение обретает функции экзистенциально-онтологической «вненаходимости» по отношению к данности Другого. Таким образом, «вненаходимость» одушевляет художественно-семиотические произведения жизнью человеческого духа и эти произведения выступают как реально-виртуальные превращенные формы Другости Других людей.

Позиция эстетической «вненаходимости» автора художественного произведения порождает авторский «избыток видения». Однако, парадоксальность эстетической «вненаходимости» в диалогийно-полифоническом произведении заключается также и в том, что, обладая «избытком видения», автор «как бы» отказывается от него и строит свои отношения с героями на равных. Е.В.Волкова отмечает, что классическое «как бы», используемое в эстетике различных направлений со времен И.Канта, М.М.Бахтин превращает в важный художественный прием (9, с.23). На наш взгляд, суть эстетического феномена «как бы» скорее соответствует категориальному статусу художественного принципа полифонического произведения, который - в контексте представлений о диалоге - приобретает онтологическое содержание.

Диалогическая интерпретация М.Бахтиным кантовского эстетического феномена «как бы» представляется принципиально важной для психологии, поскольку она прямо перекликается с принципом «как будто» немецкого философа Г.Файхингера. «Философия как будто» или «Философия фикционализма» Г.Файхингера (21, с. 6) исходит из того, что определяющую роль в детерминации поведения людей играют субъективные «фикции», т.е. индивидуальные способы концептуализации мира. Идеи «фикционализма» побудили А.Адлера ввести в психотерапию представления о том, что идеальные субъективные конструкты часто влияют на людей больше, чем их реальный прошлый опыт, а потому в основание своего психотерапевтического мировоззрения он положил представление об определяющей роли в жизни людей таких «фикций» (т.е. идеальных образований) как индивидуальные схемы апперцепции и жизненные цели.

Совершенно очевидна противоположность принципа «как бы» у М.Бахтина и принципа «как будто» у Г.Файхингера и А.Адлера, выражающая различие монологического и диалогийного понимания реальности человеческого существования в мире. Если в «философском фикционализме» субъективно-идеальные предпосылки мировоззрения человека рассматриваются как субъективно-исходные и единственно-абсолютные, а потому онтологически выражают монологическую картину мира, то диалогически-«вненаходимое» «как бы» М.Бахтина воплощает в себе исходность интерсубъектно-релятивного, условно-контекстуального мироотношения субъекта, диалогически соотносящегося с существованием и картинами мира других людей. Таким образом, на место абсолютизации индивидуальных субъективностей приходит диалогийная релятивизация интерсубъектных взаимоотношений и мироотношений.

Экзистенциально-философский принцип «как бы» имеет свои прямые аналоги в сфере эстетики. Так, в искусстве театра существует теория сценического перевоплощения К.С. Станиславского, в которой центральную роль играет принцип «как если бы». Представления К.С.Станиславского о принципе «как если бы» и механизме перевоплощения соответствуют концепции «вчувствования» как отождествления с состоянием и переживаниями драматически изображаемого героя (17, 18).

Существует также и противоположная эстетическая традиция, связанная с идеей «представления» чувств и переживаний драматического героя. Эта традиция театра воплощена в эстетической теории и театрально-сценической практике Б.Брехта (6), В.Б.Вахтангова (8), театре парадокса (19), японского театра Кабуки и др. Пользуясь термином В.Б.Шкловского (23), можно сказать, что она выражает идею «остранения» облика и переживаний персонажа, их «изображения» («как бы» со стороны, т.е. с определенной позиции, достаточно явно выраженной), а не «выражения» («как бы» изнутри «реальной» душевной жизни персонажа).

М.М.Бахтин убежден, что индивидуальное самовыражение и вчувствование как отождествление с другим нравственно-онтологически и творчески-эстетически непродуктивно, поскольку такое «вчувствование-отождествление» представляет собой лишь «выражение» себя как удвоение самого себя, как порождение своих двойников. Онтологически и эстетически продуктивной является не стратегия «выражения», а стратегия «изображения», предполагающая «вненаходимое» авторское отношение, авторскую позицию. Нам представляется, что с точки зрения бахтинского понятия «вненаходимости» становится ясно, что противоположность театральных школ и принципов «перевоплощения-выражения» и «остранения-изображения» является не абсолютной, а относительной, ибо, по сути дела, «перевоплощение» в одном театральном направлении определенным образом «изображает», а «остранение» в другом направлении некоторым образом «воплощает» чувства и переживания героев и персонажей.

Позиция «вненаходимости», по М.Бахтину, не есть позиция стороннего равнодушного наблюдения, напротив, эстетическая «вненаходимость» - это наиболее полный и глубокий способ причастного отношения, «участного мышления» художника, а сама «вненаходимость» понимается Бахтиным как «напряженная и любящая». При этом «продуктивность события заключается не в слиянности всех воедино, но в напряжении своей вненаходимости и неслиянности» (4, с.79). Таким образом, «вненаходимость» предстает как напряженная диалогийная интенциональность. Поэтому эстетический «избыток видения» порождает эстетическую «вненаходимость», а «избыток видения» в онтологическом аспекте является истоком таких человеческих отношений и ценностей как признание, причастное понимание, услышанность, прощение, любовь, милосердие.

Однако, открыть «человека в человеке», т.е. увидеть подлинный облик личности в повседневной жизни непросто потому, что много «…покровов нужно снять с лица самого близкого, хорошо знакомого человека, покровов, нанесенных на него случайными жизненными положениями, чтобы увидеть истинным и целым лик его…» (4, с.8). С точки зрения современной психологии, многообразные маски и гримасы, ситуативно-стереотипные формы поведения и стандартно-типовые ситуации взаимоотношений между людьми, (которые вырабатываются в «играх, в которые играют люди») весьма эффективно выполняют функции психологической защиты и скрывают подлинную личность.

Характеризуя создание образа героя автором произведения, М.М.Бахтин понимает, что «избыток видения», связанный с эстетической «вненаходимостью», является не только волшебным даром, но и серьезным жизненно-творческим вызовом и испытанием художника, сопряженным с его способностью изменять самого себя, ибо «Борьба художника за определенный и устойчивый образ героя есть в немалой степени борьба его с самим собой» (4, с. 8). Совершенно очевидна аналогия между сложной работой художника по преобразованию и постижению собственной личности, необходимой для обеспечения продуктивности эстетической «вненаходимости» и постоянной профессионально-личностной рефлексией психолога или психотерапевта, являющейся условием сохранения и развития его творческой «вненаходимости» как предпосылки преодоления монологического субъективизма и непродуктивных проекций.

Мировоззрение М.М.Бахтина может показаться одним из вариантов «эстетизации жизни» и «эстетизации поступка», однако, в действительности диалогийная эстетика Бахтина прямо противоположна как культу «чистой эстетики», так и отождествлению этики и эстетики. Когда Бахтин объявляет объектом (диалогийной) эстетики «выразительное и говорящее бытие», то три слова «выражение», «говорение» и «бытие» размещаются для него не по разным ведомствам - «эстетики», «лингвистики» и «онтологии», - но сочетаются в неслиянно-нераздельное единство «первой философии», воплощающей живую, прекрасную и подлинную реальность человеческого поступка и «человеко-человеческого» бытия.

Интенции целостно-органического восприятия жизненной реальности у М.М.Бахтина близки идеям интуитивистской эстетики неокантианства, стремящейся соединить распадающуюся действительность в онтологическое единство Целого. Однако, еще больше органико-онтологические истоки диалогийно-интуитивистской эстетики российского мыслителя созвучны отечественным литературно-философским и религиозно-этическим традициям. Категория поступка понималась русскими романтиками как проблема нравственная и эстетическая. Стремление «жить как писать» и «писать как жить» было в основе программы жизненного поведения А.Грибоедова и К.Батюшкова. В.Одоевский считал, что знание, художественное произведение и вера сами по себе не исчерпывают содержания человеческой жизни и только в нравственном поступке они воплощаются в подлинную реальность человеческого бытия.

Ю.М.Лотман подчеркивал, что жизненный стиль декабристов представлял собой «поэтику поведения», основанную на опыте «сочинения» своей жизни как художественного произведения (16). А.И.Герцен был убежден, что «мир слова» и «мир дела» должны сливаться в этическом поступке и, указывая на необходимость «творчества поведения», он подчеркивал, что поступок должен быть и эстетическим синтезом слова и дела. Ф.М.Достоевский верил, что «Красота спасет мир» и утверждал, что «Жизнь есть целое искусство…», а потому «…Жить, значит сделать художественное произведение из самого себя…» (11). С.Булгаков пишет о том, что поэтическое, художественное, эстетическое мироощушение «…составляет принадлежность не только служителей искусства и его ценителей, но и…тех, кто самую жизнь свою делают художественным произведением - святых подвижников» (7 ).

Идеи эстетической активности и свободы явились важным духовным даром русской классики Бахтину, однако, «деятельностная» интенция этого наследия была творчески переработана и получила онтологически-антропологическое воплощение в полифонической концепции диалога.

Утверждая идеи диалого-онтологического эстетизма, М.М. Бахтин четко различает два смысла «эстетизации бытия»: позитивно-утверждающий и негативно-укоряющий. Первый смысл сопряжен с онтологическим потенциалом эстетической вненаходимости и эстетической онтологией памяти, ибо в памяти «я имею всю жизнь другого вне себя, и здесь начинается эстетизация его личности» (4, с.101). Второй смысл заключается в стремлении превратить жизнь в литературу и проявляется в таких вариантах как эстетство богемного типа, безответственный эстетизм ницшеанства, антиморальный эстетизм К.Леонтьева (22, с.586) или аморальный релятивизм эстетики Б.Кроче и др.

«Другой» у Бахтина - фундаментальное экзистенциально-онтологическое условие существования всякого Я. «Абсолютная эстетическая нужда человека в другом» (5, с.37) есть «абсолютная нужда в любви» (5, с.51), которая является «творческой» (5, с.82), «эстетической» (5, с.86) и является как «дар» (5, с.87). «Благодать оправдания» (5, с.55) «как дар нисходит на меня от других» (5, с. 49).

Пространственная данность Я и Другого как их взаимная соположенность - позициональность, выражающаяся в том, что «Ведь только другого можно обнять, охватить со всех сторон, любовно осязать все границы его…Только к устам другого можно прикоснуться устами, только на другого можно возложить руки…», становится в мироздании Бахтина экзистенциально-онтологическим истоком и основанием со-бытия Я и Другого. Однако, наряду и одновременно с этим она обретает и эстетическое содержание, поскольку «...хрупкая конечность, завершенность другого, его здесь-и-теперь-бытие внутренне постигается мною и как бы оформляется объятием; в этом акте внешнее бытие другого заживает по-новому, обретает какой-то новый смысл, рождается в новом плане бытия… осеняя его сплошь всего, во всех моментах его бытия, его тело и в нем душу… Как предмет объятия, целования, осенения внешнее, ограниченное бытие другого становится ценностно упругим и тяжелым, внутренне весомым.. материалом для пластического оформления и изваяния данного человека… как... эстетически законченного и ограниченного, эстетически событийного живого пространства» (4, с.42-43).

Диалогизм эстетики жизни Бахтина исходит из онтологической первичности Другого и «…ценность моей внешней личности в ее целом… носит заемный характер, конструируется мною, но не переживается непосредственно» (4, с.49). Эстетическое представление о том, что «Многообразные, рассеянные в моей жизни акты внимания ко мне, любви, признания моей ценности другими людьми как бы изваяли для меня пластическую ценность моего внешнего тела» (4, с.50) в еще большей мере означает, что и моя личность, моя душа являются нетривиальным итогом влияния на меня Других людей. Такое понимание позволяет считать, что диалогийная эстетика Бахтина соответствует схеме экзистенциально-онтологической интериоризации. Вследствие ее диалогического двуголосия она заключает в себе модус диалогической интраоризации, а в итоге объединяет интериоризацию и интраоризацию и - парадоксально - предстает как феномен онтолого-диалогийной трансцендентности.

Поясняя жизнеутверждающую роль Другого в контексте эстетических представлений М.М.Бахтин фундаментально опирается на предельно-изначальные онтологические формы взаимоотношений младенца и матери и показывает, что «…как только начинает человек переживать себя изнутри, он сейчас же встречает извне идущие к нему акты признания и любви близких людей, матери: все первоначальные определения себя и своего тела ребенок получает из уст (и рук! - ДГ) матери и близких… Раскрытию этой диады помогают любящие действия и слова матери, в ее эмоционально-волевом тоне обособляется и конструируется личность ребенка, оформляется в любви его первое движение, первая поза в мире. Впервые видеть себя ребенок начинает как бы глазами матери и говорить о себе начинает в ее эмоционально-волевых тонах… он определяет себя и свои состояния через мать, в ее любви к нему, как предмет ее милования, ласки, поцелуев; он как бы ценностно оформлен ее объятиями» (5, с.50). Данное описание фундаментально подтверждается психологическими исследованиями развития ребенка в раннем онтогенезе (1, 2, 15) и представляет значительный интерес именно в контексте психологических исследований диалога, в которых изначальный человеческий контакт матери и ребенка рассматривается в качестве сущностной модели диалогических отношений (12, 13, 14).

Таким образом, в диалогической эстетике М.Бахтина «Другой» является онтологическим демиургом и со-субъектом, который осуществляет экзистенциальное утверждение Я, обозначает-определяет границы его существования, эстетически завершает и воплощает формы его бытия, и свершает ценностно-этическое оправдание его личности. Так эстетика жизни М.Бахтина становится культуро-диалогийной, экзистенциально-онтологической антроподицеей.

Литература

1. Авдеева Н.Н., Мещерякова С.Ю. Вы и младенец: У истоков общения. - М.: Педагогика, 1991. - 160 с.
2. Асмолов А.Г. Психология личности. - М.: Изд-во МГУ, 1990. - 367 с.
3. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М.: Советская Россия,1979. - 320 с.
4. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. Сост. С.Г.Бочаров. - М.: Искусство, 1979. - 424 с.
5. Бахтин М.М. Работы 1920-х годов. - Киев: "Next", 1994. - 384 с.
6. Брехт Б. Театр. Собр. Соч. в 5-ти т. - М.: Искусство, 1960.
7. Булгаков С.Н. Свет невечерний. - М.: Республика, 1994. - 415 с.
8. Вахтангов Е.Б. Записки, письма, статьи. - М. - Л., 1939.
9. Волкова Е.В. Эстетика М.М.Бахтина. - М.: Знание, 1990. - 64 с.
10. Гроссман Л. Поэтика Достоевского. - М.: Гос. Акад. худож. наук, 1925.
11. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30-ти т. -- М.: Худ. Литература, 1974. - т. 20.
12. Ковалев Г.А. Три парадигмы в психологии - три стратегии психологического воздействия. // Вопросы психологии, 1987 № 3, с. 41 - 49.
13. Ковалев Г.А. Диалог как форма психологического воздействия // Общение и развитие психики: теоретические дискуссии //
14. Ковалев Г.А. Психология воздействия. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора психологических наук. - М.: Изд- во| НИИ| ОПП| АПН| СССР|, 1991. - 56 с.
15. Крайг Г. Психология развития. - Спб: Издательство «Питер»., 2000. - 992 с.
16. Лотман Ю.М. Семиосфера. - С.-Петербург: «Искусство» - СПБ», 2000. - 704 с.
17. Станиславский К.С. Работа актера над собой, ч. 1. Работа актера над собой в творческом процессе переживаний // Собрание сочинений. В 9-ти т. - Т.2. - М.: Искусство, 1989. -511 с.
18. Станиславский К.С. Об искусстве| театра|. Избранное. - М.: Всероссийское театральное| общество|. - 1982. - 512 с.
19. Театр парадокса. Сост. Дюшен И.Б.- М.: Искусство, 1991. - 300 с.
20. Фейдимен Д., Фрейгер Р. Личность и личностный рост / Вып. 1. Пер. с англ. - М.: Изд-во Российского открытого университета, 1991. - 116 с.
21. Фейдимен Д., Фрейгер Р. Личность и личностный рост / Вып. 2. Пер. с англ. - М.: Изд-во Российского открытого университета, 1992. - 136 с.
22. Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. В 3-х т. - М.: Правда, 1991.
23. Шкловский В.Б. За и против. Заметки о Достоевском. - М.: Советский писатель, 1957.

Дьяконов Г.В.,