Аннотация
Пытаясь объяснить, что такое экзистенциальное мировоззрение,
авторы утверждают, что оно исключает позицию надмирного
Наблюдателя, без которой невозможна наука Нового времени, не
видящая своим абстракно-всеобщим взглядом конкреного, единичного
человека в его уникальноси. Именно против этого восстала
экзстенциальная философия, родившася из трагедии Первой мировой
войны. Авторы статьи решительно противостоят тезису, будто
экзистенциализм - это негилизм, и ищут в экзистенциальной
философии нечто положительное: утверждая экзистенциального
субъекта, не сводящегося ни к своему сознанию, ни к своей
социальной функции, ни к своим проявлениям. Согласно авторам,
экзистенциальное мировоззрение предполагает участие в
происходщем, которое, будучи предельно заинтересованным, и делает
экзистенциалиста - экзистенциалистом.
Ключевые слова: надмирный Наблюдатель; нигилизм; экзистенциальный субъект; экзистенциальное мировоззрение; участие; предельная заинтересованность.
Abstract
Illya Reyderman, Anastasiia Zinevych. Does existential worldview
exist? Trying to explain, what the existential worldview is,
authors claim that it excludes a position of an outer Observer,
without which would be impossible Modern science, which with its
abstract and general view - doesn't see a concrete, singular
person in his uniqueness. It is against this existential
philosophy, born from the tragedy of the First world war, has
rebelled. Authors of the article strongly oppose the thesis, that
existentialism - is nihilism, and seek in existential philosophy
something positive - affirming an existential subject, which
can't be reduced neither to his consciousness, nor to his
social function or to his manifestations. According to the
authors, an existential worldview implies a highly concerned
participation in what is happening, and this ultimate concern
makes existentialist - become existentialist.
Key words: outer Observer; nihilism; existential subject; existential worldview; participance; ultimate concern.
Эта статья
пишется для журнала, который читают, прежде всего,
экзистенциальные психотерапевты. И на вопрос, вынесенный в
заглавие, можно ответить как бы автоматически: экзистенциальное
мировоззрение - это философия экзистенциализма. Мы -
экзистенциалисты! Но проблемы возникнут, как только мы начнём
размышлять над тем, кто эти «Мы», и что значит
«экзистенциалисты».
Что такое экзистенциализм - стоит ли задавать такой вопрос сегодня? Да ведь во всех учебниках уже всё написано. И студенты рефераты пишут. И сразу цитируют Сартра: «существование предшествует сущности»! Кстати, если так, то нет никакого бытия, а есть лишь субъект с его «проектом» - какой великолепный «монизм», устранение всех дуализмов! Он же, кстати, и ввёл термин экзистенциализм, от которого отреклись и Хайдеггер, и Марсель, и Ясперс. По словам Жана Валя: «Ясперс утверждал, что экзистенциализм есть смерть для философии экзистенции» (пер. с фр. А.З.) (Wahl, 2001, c. 10). А Хайдеггер в разговоре с Марселем сказал, что «существование предшествует сущности» - это нонсенс (см. Марсель, 2012, с. 33). И вот, как результат умения Сартра вертеться среди журналистов и заражать идеями массы - возникают экзистенциалистские кафе, молодые люди в чёрном разговаривают, пьют… А потом практикуют свободную любовь. Это философия - или превращение личной экзистенциальной драмы в коллективный спектакль? Уж не пародия ли это, к тому же предвосхищающая молодёжные тусовки каких-нибудь рокеров или панков? А самый большой пародист, как известно, Дьявол. Нечто изначально серьёзное и трагическое - превратить в расхожую моду? Серой, кажется, и впрямь попахивает - ведь это Сартр ввёл термин «неантизация». Правда, он говорит, что это не уничтожение действительности… Но само то французское слово neant - буквально означает небытие. А по латыни - nihil! Зотов в уже классическом учебнике - пишет в большой главе о Сартре: «…происходит «неантизация», некое «вырезание дырок» в том, что было значащим для человека, обладало для него бытием, т.е. входило в «позитивный» состав его предметного мира» (Зотов, 2001, с. 500).
Итак, пытаясь заново помыслить, что есть экзистенциализм, мы должны, прежде всего, ответить на вопрос: экзистенциализм - это нигилизм? Ещё Ницше писал: «Нигилизм стоит за дверями. Откуда идет к нам этот самый жуткий из гостей?» (Ницше, 1994, с. 35)
А в произведениях Достоевского - он распахнул двери и вошёл в жизнь - с топором Раскольникова в руках и с Чёртом Ивана Карамазова.
…Тут нужно сделать небольшое историко-философское отступление. Иван Карамазов в разговоре с Алёшей о смысле бытия в мире, который переполнен совершенно неоправданными страданиями, высказался так: «Да и слишком дорого оценили гармонию, не по карману нашему вовсе столько платить за вход. … А потому свой билет на вход спешу возвратить обратно. И если только я честный человек, то обязан возвратить его как можно заранее. Это и делаю. Не бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю» (Достоевский, 1958, Т.1, с. 325). На что Алёша, как известно, отвечает: «это бунт!» Если говорить о нигилизме, то следует, так сказать, не мелочиться, а взять этот феномен в самом радикальном его виде. Вот как он выглядит! Как «возвращение билетика» на вход в этот никудышный мир. Как отречение от бытия в этом мире. Но Иван не может претендовать на абсолютную оригинальность. Нечто подобное уже было!
В эпоху глобального кризиса античности и зарождения христианства - на историческую сцену вышел гностицизм. Гностики радикально поставили проблему существования зла в мире. Мир переполнен злом и страданиями! Никакого порядка, соблюдения закона, справедливости, воздаяния по заслугам, якобы установленных творцом в мире- не наблюдается! Кто несёт за это ответственность? И вывод делается столь же радикальный - в духе возвращения билетика творцу. Если для античного грека этот мир во всех его земных, эстетических и социальных проявлениях обладал высочайшей реальностью, то для гностиков он, напротив, утратил всякую реальность. Он иллюзорен, он создан злым демиургом, это «не наш мир» - говорили гностики, мы ему не принадлежим и ничем ему не обязаны. Из этого мира нужно как можно скорее бежать. Куда? В «другой» - подлинный мир, находящийся гораздо «выше». И сделать это можно лишь исключительно духовными усилиями, неимоверным напряжением духа, на которое способны, разумеется, лишь избранные. Ну а помочь может Гнозис, Знание - разумеется, тайное, эзотерическое, магическое. Перед нами подлинный культ Знания, культ, который мы, по правде сказать, не можем признать нравственным, ибо он предполагает некое насилие над миром, который следует подчинить своей власти, чтобы господствовать над ним. Впрочем, формой такого неправедного господства является всякая магия. Овладевший гнозисом становится подобным Богу. И это богоподобие - отнюдь не в христианском духе, а буквальное. Читая современных эзотериков, довольно часто бесцеремонно заявляющих: «мы боги!» - следует знать, откуда это идёт. Так же как и лозунг «покорения природы».
Перед нами нечто, в классическом античном мире невозможное: сознание, радикально отчуждённое от бытия, враждебное бытию, стремящееся подчинить своей воле всё, что до сих пор жило по своей естественной или божьей воле. Заинтересованных в подробностях читателей - мы отсылаем к книге Ганса Йонаса «Гностицизм». По логике автора, с которой мы солидаризуемся, нигилизм есть отрицание мира, отрицание самого бытия. Правда, Йонас, кстати сказать, учившийся у Хайдеггера - склонен видеть тот же гностический нигилизм и в экзистенциализме. Если мы согласимся с ним целиком в этом пункте - то незачем будет и продолжать этот разговор.
Но вот что следует здесь заметить: гностиков нельзя назвать абсолютно бездуховными. Они объявляют себя «пневматиками» (от греческого «пневма» -дуновение, дух). Конечно, эта духовность вызывает у нас своей направленностью законные подозрения. Уж не демоническая ли она? Однако появление гностиков есть в некотором роде рубеж в духовной истории Запада: перед нами может быть, впервые в таком чистом виде является Абстрактный дух. И даже сам дух Абстракции.
Чтобы читателям не казалось, что мы слишком далеко ушли от заявленной нами темы, скажем, что экзистенциальное мировоззрение - возникает именно в борьбе с Духом Абстракции, с «теоретизмом» как называет его М.Бахтин. А одна из книг Габриэля Марселя называется «Опыт конкретной философии». Духу противопоставляется конкретность Поступка (Бахтин), конкретность человеческого бытия, экзистенциального опыта личности и её позиции в мире.
Гностицизм, будучи одним из непосредственных соперников христианства, был побеждён и сошел с исторической сцены. Однако на самом деле он не исчез, прячась в эзотерическом подполье. В эпоху Возрождения гностицизм вышел из подполья и громко заявил о себе. Магия и оккультизм были фоном, на котором и следует рассматривать даже высочайшие достижения культуры Ренессанса. В 1453 году, вместе с греками, бегущими из захваченной турками Византии (Константинополя) - в Италию попадают (впервые!) подлинные тексты Платона, но с ними и тексты гностиков, (в числе которых и 14 трактатов Герметического корпуса Гермеса Трисмегиста, сочиненные во II-III веке н.э.). И вот флорентиец Марсилио Фичино, неоплатоник, - откладывает в сторону такое важное дело, как перевод сочинений Платона, и переводит трактаты герметического корпуса. Исторический курьез заключается в том, что сочинители этих текстов - мистифицировали всех, объявив эти тексты древнейшими. Следовательно, и предшествовавшими самому Платону! Древность как бы оправдывала герметизм, наделяя его статусом истинности.
…Самое главное последствие всех этих исторических событий - зарождение науки Нового времени. Эта наука рождается в странном симбиозе с магией и оккультизмом, о чём свидетельствуют работы Френсис Йетс, Андре-Жана Фестюжьера, Ганса Йонаса, да и таких авторитетных отечественных исследователей, как Пиама Гайденко. Но если называть вещи своими именами, как это делает Йонас, то перед нами всё тот же гностицизм, - с его жаждой власти над природой, подчинения её воле человека, который обожествляет себя. Христианские мыслители, в особенности русские религиозные философы, называют это грехом человекобожия.
Одним из важнейших условий возникновения науки - было формирование позиции Наблюдателя, как бы стоящего вне мира, даже над миром, и превращающего этот мир в свой объект. Понятно, что таким Наблюдателем мог бы быть только Бог. И вот человек дерзнул выйти из мира (что экзистенциально для него абсолютно невозможно, ибо он пребывает внутри него). Но только дерзко узурпировав место Бога - став над миром - и можно было учредить науку. Для такой противоестественной, возможной только условно, в сознании, операции выхода из мира - необходимо, чтобы реальные экзистенциальные связи с миром мыслителю-исследователю не мешали. Лучше, если они будут не слишком прочными, лучше, если этот мир для тебя уже «чужой» (как у гностиков). «Земная тяжесть» реальной экзистенции уже не приковывает тебя к земле, отчуждение сознания от бытия состоялось. Разумеется, всё это - длительный исторический процесс. Здесь не место его описывать. Остаётся лишь сослаться на неопубликованную статью одного из соавторов «Истоки позиции Наблюдателя».
Итак, наука, выросшая на дрожжах не слишком чистого и отнюдь не нравственно безупречного гнозиса - очистилась от всяких элементов мистики и оккультизма, сформировала научный метод, и начала победный исторический путь. Знание! Рациональность! Свобода от предрассудков! Прогресс! Первый шок европейская цивилизация, движимая локомотивом науки, испытала во время Французской революции. Гильотина была техническим сооружением, ни в чем не противоречащим принципам логики, так же, как впоследствии и газовые камеры и печи Освенцима. А жизнь отдельного человека - оказалась почти незначащей единицей, которую можно было принести в жертву во имя решения уравнения Всеобщего Счастья. Второй шок последовал век с лишним спустя. Оказывается, благодаря достижениям науки удалось создать такие технические средства, которые уничтожали людей не поодиночке, как старомодная гильотина, а миллионами. Тут бы и опомниться! Сообразить, что что-то не так - не в самих Уравнениях (математических), а в этом гнозисе науки! В её желании владеть, повелевать, властвовать, стоять и над «миром» в его естественной данности, и над самим человеком.
Итак, очень похоже, что нигилизм - не пришёл внезапно и как бы ниоткуда. Его ядовитое семя было уже в конструкциях науки Нового времени, превратившего и мир, и самого человека в свой объект. Этот объект можно анатомировать, превратив его в труп, его можно использовать как расходный материал для целей машинной и социальной техники, превратить в «постав», как говорит Хайдеггер. Какое безумное отрицание всякого самостоятельного бытия! В том числе и самостоятельного бытия человека в качестве Субъекта!
Перед нами самоволие, своеволие отчуждённого рассудка. Отчуждённого от чего? Только ли от бытия? Нет, заодно и от самой личности мыслящего, от его жизненного мира, его экзистенции, его ценностей. Безнравственный разум, выродившийся в рассудок и изобретающий атомную бомбу? Вероятно, Канту это показалось бы невозможным, - он сопрягал разум и нравственность, более того, из его «мыслительных уравнений» прямо вытекало, что мораль первична, что она есть основа, фундамент, на котором и стоит Храм Разума. И вдруг этот храм разом обрушился.
Ницше объявил о «смерти Бога», то есть о крушении всех прежних ценностей как христианской, так и светской культуры. Последовавшая история, увы, раз за разом подтверждала этот диагноз. Подлинным крушением ценностей была Первая мировая война.
Экзистенциализм родился в окопах этой войны. Габриэль Марсель участвовал в войне в рядах Красного креста. Произошедшее он описывал так: «Европейская цивилизация умерла 1 августа 1914 года» (Марсель, 2012, с. 399). «Никто из нас, я думаю, не подозревал, какой хрупкой и ненадежной была цивилизация, которой мы считали себя защищенными и которой толща веков, как нам тогда казалось, сообщала такую прочность, что было бы безрассудством ставить ее под сомнение» (Марсель, 1995, с. 10).
Что такое «человек в окопах»? Это человек на пределе, на границе, на грани Бытия и Не-Бытия. Человек в окопе задает очень простые вопросы: «что есть на самом деле? Кто я? Что - реально?». Габриель Марсель говорит об этом так: «И в этом смысле справедливо будет сказать, что существует лишь одна метафизическая проблема, а именно: что я такое? И к ней сводятся другие проблемы, даже проблема существования других» (Марсель, 2007, с. 34). Готовые истины здесь не работают. Человеку нужен ответ, адресованный конкретно ему, ответ о смысле его конкретной жизни, и о смысле его конкретной смерти.
Вернувшись из окопов Первой Мировой человек пытается отыскать ответы на эти вопросы. И обнаруживает, что философия их не дает. Готовые истины здесь не работают. Ему нужен ответ, адресованный конкретно ему, ответ о смысле его конкретной жизни, и о смысле его конкретной смерти.
«Всеобщее не умрет, и все, что во Всеобщем не умрет. Только то, что единично, может умереть, и все, что смертно - единично» (пер. с англ. А.З.) (Rosenzweig, с. 10). Это Франц Розенцвейг - тоже побывавший в окопах - только на «другой стороне», его «Звезда спасения». Грех всей предшествующей философии он видит именно в том, что «философия должна исключить из мира все единичное» «и здесь лежит конечный вывод этой мудрости: смерть будет - ничто» (пер. с англ. А.З.) (Rosenzweig, с. 10).
Война - это такое состояние мира, когда устойчивость и надёжность предметной реальности поставлена под сомнение. Эта реальность рушится под бомбами. И тогда вспоминают, что сущее не исчерпывается миром вещей и тел, res extensa. В мире, потрясённом войной - исчезает Трансцендентное, как основание бытия субъекта, его нравственности, его духовности, его верности истине. Человеку необходимо нечто вне него стоящее, хотя и не обязательно над ним - нечто, воплощающее в себе несомненную истину, абсолютное добро и красоту - то, что не изменит и не изменится, к чему можно стремиться, трансцендируя за пределы своей эмпирической частной жизни. Вопрос: к чему трансцендировать? И можно ли обойтись без этого, если человека характеризует в качестве духовного существа сам акт трансцендирования?
Итак, ещё раз вопрошая: «Экзистенциализм - это нигилизм?» - мы должны сказать, что некоторые варианты экзистенциальной философии, возможно, и позволяют дать положительный ответ на этот вопрос. И это касается, прежде всего, экзистенциализма Сартра, который, как известно, пороху не нюхал. Это самый лёгкий - субъективистский и нигилистический - ответ на такой страшный вызов, как крушение ценностной шкалы. Её, эту шкалу, метафорически можно представить как своего рода лестницу, уходящую в небо и крепящуюся к некоей невидимой трансцендентной опоре.
Но Розенцвейг, Марсель, Ясперс, - неустанно ищут эту «трансцендентную опору», они размышляют метафизически. Самобытная мысль Марселя родилась не из чтения книг, а из начатого ещё во время войны «Метафизического дневника».
Кажется, тут мы подходим к самому трудному вопросу - тому самому, который так хлёстко обозначил Сартр своим «существованием, предшествующим сущности». К сожалению, и философы клюют на вызывающие формулы так же легко, как и журналисты - и тогда от того или иного известного философа только и остается, что такая формула, своего рода «бренд» или рекламный слоган. Если спорить Сартром по существу, мы углубимся в проблемы ещё старой метафизики, той, которая даже ещё до возникновения понятия онтологии, почему-то вдруг понадобившейся в самом начале Нового времени. Той метафизики, в которой у греков была почтенная «усия». Но это крайне многозначное греческое слово непереводимо. У Анатолия Ахутина нам даётся целый ряд возможных значений «усии» у Аристотеля. К тому же его нельзя переводить как существительное, то есть как нечто, существующее в качестве неподвижной вещи, а не нечто динамическое, действующее. И можно даже не без язвительности сказать, что все беды грядущей истории возникли по вине «переводчиков», или, вернее, в силу непереводимости греческой усии на латынь. Боэций переводит усию как субстанцию, а Цицерон и Сенека как эссенцию, но потом появляются почему-то отдельное Сущее (субстанция) и отдельная Сущность (эссенция). Итак, нечто единое изначально - раздваивается, и впоследствии возникает некая оппозиция.
Дело, разумеется, не просто в трудностях перевода с одного языка на другой язык. Дело в трудностях «перевода» греческой мысли, рождающейся в парадигме вечно движущегося и вечно обновляющегося космоса, чему соответствует и прямо таки героическая активность индивида, - на язык средневековой мысли с её неподвижными сущими и сущностями, а также неподвижным Богом, задавшим раз и навсегда некий Порядок, которому нужно послушно следовать.
Сколько же усилий придётся потратить Хайдеггеру для того, чтобы объяснить, что Бытие - это не «существительное», а «глагол», это не некая большая вещь и не сумма всех вещей, словом, не всё существующее и наличествующее, - а то, благодаря чему всё это существующее существует! То есть некая внутренняя сила, которую следовало бы назвать бытийствованием. В таком случае всё сущее, и человек в первую очередь, существует не просто в силу инерции существования, а потому что он постоянно возобновляет своё бытие, бытийствует. Но в истории бытия уже произошла некая беда. И вот есть уже «существование», то есть нечто утратившее внутреннюю, жизненную динамику, и превратившееся в подобие склада мёртвых вещей. И живое бытие, доступ человека к которому становится всё более проблематичным.
Хайдеггер, несомненно, ближе к духу греческой мысли, чем все последующие «переводчики», истолкователи. Смысл исканий Хайдеггера можно было бы сформулировать как вопрос: возможно ли возвращение нашей мысли к греческим её истокам, и, соответственно, возможно ли возвращение человека к Бытию?
Сформулируем и своё понимание экзистенциальной проблемы человека, вытекающее из такого направления мысли. Бытие есть единство образа мысли и образа жизни, единство сущности человека и его существования. «Глубокое оправдание философов экзистенции, возможно, заключалось главным образом в том, что они выявили невозможность рассматривать человека, сущее, абстрагируясь от его существования, способа его существования…» (Марсель, 1995, с. 110).
Но как же быть тогда с «существованием, предшествующим сущности»? Вместо того, чтобы спорить с Сартром (с чем гораздо лучше нас справились выдающиеся экзистенциальные мыслители, тот же Г. Марсель) - зададимся лучше вопросом, так сказать, культурологическим: почему эта проблема сформулирована Сартром именно в середине 20 века - в преддверии глубоко враждебного экзистенциальном философствованию постмодернизма?
Сегодняшняя постмодернистская философия отказалась от понятия сущности, «чтойности» - как чего-то устойчивого, качественно характеризующего тот или иной предмет. Тем паче - человека как субъекта, личности. Представление о неопределённости, относительности, размытости границ и характеристик - становится универсальным. Говоря о современном человеке, - трудно, в самом деле, говорить о том, каков он. Он становится ситуативным существом, он словно бы из пластилина, и легко изменяет формы, также легко он меняет маски. Словом, массовый человек всё меньше «кто-то» и всё больше - «кто угодно». Это описывается как кризис идентичности и смерть субъекта.
М.б., постмодернистская философия просто описывает то, что происходит в эмпирической действительности? Нет, она активно участвует в воспроизводстве этой действительности, в её конструировании, она является сферой идеологического обслуживания этого ненормального состояния мира и человека.
Конечно же, симптомы «исчезновения сущности» появились гораздо раньше. Название одного из «знаковых» романов 20-г столетия - «Человек без свойств» ( Робер Музиль). А работа, которая возвестила наступившую эпоху, называлась «Восстание масс» (Ортега-и- Гассет). Это восстание продолжается - и сегодня оказывается смертельной угрозой для напрягающей последние защитные механизмы европейской цивилизации. Что сталось с «европейским человеком», детищем Просвещения, стоящим на собственных ногах, независимо и критически мыслящим, - существом, что ни говори, вполне определённым, ибо он сам, будучи личностью, самостоятельно определял себя в действиях, нравственных поступках. Разумеется, такие люди и в Европе были «мыслящим меньшинством», а в России они, как показал трагический исторический опыт, вообще были обречены. Но вот и в Европе уже почти не найти подлинных европейцев - их место занял человек массы.
Такие старшие представители экзистенциальной философии, как, к примеру, Марсель и Ясперс - чувствовали себя европейцами. Может быть, для того, чтобы стало понятней, о чём речь, следовало бы употребить более близкое нам понятие «интеллигент» - хотя оно и многократно оболгано. Интеллигент-европеец не просто мыслит - он ещё и носитель «духа», неких ценностей, полноправный представитель высокой культуры. Так сказать, культуры с большой буквы! И вот мироощущение экзистенциальных мыслителей связано не только с крушением ценностей, о чём мы говорили выше, но и с тем человеческим типом, который в них самих был воплощён наиболее полно. Трагическое открытие состояло в том, что такие как они, больше не нужны, что их устраняют с исторической сцены даже насильственно, то есть попросту убивают в войнах, а потом и уничтожают в концлагерях. И во имя чего? Чтобы на смену пришли вот эти маленькие юркие людишки, прагматичные, в меру циничные и бесцеремонные, готовые иронизировать, даже посмеяться вдоволь надо всем «высоким» и к тому же «философским»? Которые и серьёзные тексты не станут читать, издевательски комментируя «много буков», и довольствуются разглядыванием картинок? Что это - цивилизация непуганых идиотов? Причём, по классификации Гурджиева, которую очень любил свободный философ А. Пятигорский - это идиоты, которые даже не догадываются о том, что они идиоты. Впрочем, из этого не следует, что у них умственные способности вовсе отсутствуют. Они прекрасно решают разного рода задачи, - технические, организационные, финансовые, политические. Ограблены и оболванены они не столько в интеллектуальном смысле, сколько в духовном, ценностном, культурном. Один из авторов статьи знавал некоего индивида, пытавшегося стать философом, который заявил: «Плевать мне на вашего Моцарта! Рок-музыка выше Моцарта!» А другой умник совсем недавно сказанул в том же духе: «Да читал я вашего Достоевского! Гарри Поттер выше Достоевского!» Они что - сговорились? Да ведь и живут даже на разных континентах. Или эта мутная постмодернистская волна - уже накрыла весь земной шар?
Кажется, тут и ответ на вопрос об исчезнувшей человеческой сущности. Нельзя сказать, что у человека вообще нет никакой сущности. Только она не дана ему так, как задана, скажем, растениям и животным - не запрограммирована целиком генетически. Об этом, собственно, и говорит Сартр. Из чего не следует, что можно произвольно «выбирать» свою сущность, как товар в супермаркете, или даже произвольно её «изобретать». Сущность у всех людей одна, она универсальна, хотя и воплощается в каждом из нас по-разному и с разной мерой полноты. Да и не сама собой воплощается -а только нашим усилием.
Дерево, разумеется, всегда станет деревом - пусть и хилым, кривым, выросшим на плохой почве, но деревом. Человек же - не всегда вырастает человеком. Он может быть внешне похож на человека, но до человека не дотягивать, он может быть даже агрессивным недочеловеком. Конечно, со всей беспощадной очевидностью это нам стало очевидно только сейчас. После всех катаклизмов и катастроф, бесчеловечных экспериментов с человеческим сознанием и душой.
Человек религиозный - никак не может сказать, что у него нет «сущности». Он скажет, что сущность его ему дана Богом, что она существует не столько на уровне рационального сознания, сколько как его «душа», как «Бог в человеке». А о том, каким ему надлежит стать и как следует поступать - он будет искать ответы в религиозной культуре.
Но ведь и человек светский - до поры, до времени верил, что его сущность ему задана обществом и существующей в обществе культурой. Сомнения в этом начались ещё до начала первой мировой, и были высказаны Фрейдом, который обвинил культуру в «репрессивности», заодно объявив химерой и Бога. И поэтому человеку не следует стесняться всей той грязи, которую он вытеснил в подсознание, он может реабилитировать свои сексуальные инстинкты.
Ну что ж - уже реабилитировали. А заодно и культуру с пьедестала сбросили. Словом, последовали советам дедушки Фрейда. И с ужасом обнаружили, что ещё лет сто назад социум худо-бедно, несовершенно, но всё же воспроизводил в человеке человека. Не просто «программировал» идеологически. Но делал это с опорой на высокую культуру. А сегодняшний социальный механизм даёт сбои со всё более драматическими последствиями. То, что он производит «сам по себе», если нет дополнительных механизмов воспитания и самовоспитания, да и собственной встречи человека с культурой - это существо, которое похоже на человека только внешне. Да и то приблизительно - примерно так, как овал похож на круг. Вот это и есть утрата сущности.
Сущность человека не дана ему в готовом виде. Но она ему задана. Осознать её, жить в соответствии с ней, реализовать её, осуществить вопреки всем препятствиям, всем как бы невозможностям - это и есть «решение задачи» своей жизни и судьбы. Бытие человека - есть осуществление его сущности. Так обстоит дело - вопреки Сартру.
Один из немногих европейцев в России, Пушкин отчеканил своего рода формулу: «самостоянье человека, залог величия его». И вот люди, способные «к самостоянью» - уже не нужны? Разумеется, ни Марсель, ни Ясперс не соглашаются с «приговором истории». Их позиция (как и, по нашему мнению, позиция экзистенциальной философии как таковой) - есть защита личности. Так сказать, несмотря ни на что. И во что бы то ни стало. Это своего рода «трагический стоицизм». Слово «стоицизм» - возникает в этом контексте не случайно. Ситуация распада античных ценностей в эпоху эллинизма породила особое философское течение. Оно назвало себя по портику, возле которого собирались философы. Но в русском языке оно ассоциируется со словом «стоять». Это именно «стояние» - противостояние всем принудительным и насильственным требованиям извне и следование внутреннему императиву, императиву совести и разума. В этом отношении оно сродни и христианству. Когда в социуме уже нет никаких внешних оснований твоей человечности - следует поступать по-человечески независимо от каких бы то ни было внешних оснований. Франкл, философ в концлагере - именно с ситуацией такого «отсутствия» оснований человеческого сталкивается. Лагерь есть тотальная бесчеловечность. Но «спастись» - означает, вопреки всему, выбрать человечность. Парадокс концлагеря в том, что и шанс физически выжить был у людей, не сломленных духовно.
Кажется, этот трагический опыт открывает нам некую тайну того феномена, который следует назвать феноменом полагания человеком своей сущности, то есть своей человечности - в условиях окружающей бесчеловечности.
Но то, как возможно нахождение и сознательное полагание человеком собственной сущности не в экстремальных условиях войны или концлагеря, а в сегодняшних, «комфортных» условиях массового общества и массовой культуры - вопрос, требующий детального рассмотрения. Завершая эту статью, мы можем лишь сказать, что к ответу на это вопрос может приблизить разрабатываемая нами концепция Духовного Я в человеке, которую мы надеемся когда-нибудь изложить подробно. Здесь же очень кратко можно указать, что у человека есть три уровня - природный, социальный и духовный. Этот последний сегодня почти игнорируется - духовное называется даже иными авторами презрительно «духовкой». Такова постмодернистская мода - для неё духовного не существует! Такова и реальность сегодняшнего общества: человек в нём целиком редуцируется к социуму, - надсоциального, трансцендентного по отношению к социуму начала в нём не существует.
«Модность» философии Сартра сыграла с экзистенциальной философией недобрую шутку. В учебниках и студенческих рефератах экзистенциализм излагается, прежде всего, по Сартру. При этом, как правило, упускается главный порок позиции Сартра: это философия замкнутого на себе Я, Эго, в некотором роде, философия завершённого индивидуализма и эгоцентризма. И никакие апелляции к «гуманизму» и заигрывания с марксизмом ничего не меняют.
Известна оппозиция «закрытого и открытого». Закрытые системы, как правило, рано или поздно впадают в стагнацию и гибнут. Открытые - имеют шанс для развития и решения противоречий путём возникновения новых системных уровней. В экзистенциальной философии понятие «открытости» имеет огромную смысловую нагрузку. Это «метафизическая открытость» тому, что «больше тебя», в конечном счете, трансцендентному. Открытость Бытию.
Спасти субъективность, субъективную реальность субъекта, как последний «бастион сопротивления» нарастающей бесчеловечности - и не впасть в субъективизм, своеволие, произвол! Соединить Единичное (экзистенцию) и Универсальное (духовное начало человека). Такова проблема, которую решает французский философ Габриэль Марсель. Потребность в полноте бытия он называет «онтологической потребностью», которая противостоит превращению человека в функцию, в винтик технократического социума. Может быть, следует сделать «онтологическую потребность» - фундаментом, на котором и может строится наше экзистенциальное мировоззрение?
Статья опубликована в журнале «Экзистенциальная традиция: философия, психология, психотерапия» № 28 (декабрь, 2016)