В своей статье автор делится своим пониманием экзистенциализма как «кто-философии», философии субъекта; и предпринимает попытку прояснить бытие как духовное бытие, а также ситуацию человека в обществе постмодерна.
Ключевые слова: экзистенциальный поворот, экзистенциальное сознание, экзистенциальная редукция, экзистенциальный опыт, экзистенциальное Я, субъективность.
Illya Reyderman (Odessa, Ukraine). Why am I an existentialist?
Abstract. In the article author shares with us his comprehension of existentialism as a "who-philosophy", philosophy of subject. An attempt to clarify comprehension of being as spiritual being is made, as well as situation of human in postmodern society.
Key words: existential turn, existential consciousness, existential reduction, existential experience, existential Self, subjectivity.
E-mail: ilya-reyreman@yandex.ru
«Мыслить из всех ограниченных сил -
и напряжением всех своих жил!
Каждою кровинкой - с судьбою сражаться,
и ежечасно решать и решаться.»
Автор этой статьи - поэт, издавший пятнадцать стихотворных книг. В то же время он музыкальный (да и литературный) критик, культуролог, философ. Он и психологом готов себя считать (но не терапевтом). Просто понимателем человеческих душ, да и человеком, всю жизнь интересующимся психологической литературой. Читатель, возможно, уже споткнулся на словосочетании «готов себя считать». Что это ещё такое? Мы те, кем нас считают другие, мы не какие-то там самозванцы.
Пишущий эти строки - всю жизнь полагает себя философом - но не защищал диссертаций и не позиционировал себя в академической системе. Когда однажды ему более или менее всерьез предложили остепениться и преподавать в университете, он отказался. Он не преподаёт философию - он философствует - ежедневно, ведя свой философский дневник. Отец Ксавье Тийет, написавший вступительное слово к маленькой книжечке Г. Марселя, назвал его «частным мыслителем» [1, c. 9]. Частным - значит, по меньшей мере, честным. Но мне хотелось бы, используя термин Михаила Бахтина, назвать себя и мыслителем «участным». Ибо мысль - не просто мыслится в отдельно взятой голове (будучи типичным продуктом «теоретизма»), но каким-то образом в жизни участвует, по крайней мере, в моей жизни, как-то меняя её траекторию.
Уже в начале шестидесятых дошло до нас волшебно-загадочное слово «экзистенциализм». От появившейся ровно пятьдесят лет назад идеологически выдержанной книжечки М. Чалина «Философия отчаяния и страха» (название-то каково!) до блистательных работ Пиамы Гайденко, Эриха Соловьёва, Мераба Мамардашвили - было всего несколько лет. И это были годы моего студенчества. И годы относительного вольномыслия. Впрочем, чем больше я читал - тем меньше понимал. И сейчас не могу сказать, что понимаю. Хотя нынешнее моё непонимание, хочется думать, качественно отличается от того, пятидесятилетней давности. На это «углубление непонимания» - ушла вся жизнь. «Я знаю, что я ничего не знаю» - сказал Сократ. Уже упоминавшийся Габриэль Марсель, когда папа римский осудил экзистенциализм, вынужден был называть своё учение неосократизмом. Общее между экзистенциализмом и учением Сократа в том, что перед нами - мысль, всегда неготовая, существующая за пределами удобного мира готового знания. Мысль, отважно устремляющаяся даже навстречу поражению. Истину нельзя просто помыслить, её нужно выстрадать. Эта мысль может быть «бездомна» - она не нашла себе места на кафедрах, в тех или иных секторах социума, она живёт в личности мыслителя. Там её место. А мыслитель идёт «на рыночную площадь» и задаёт людям, пришедшим за покупками, неуместные вопросы…
Когда-то Михаил Лифшиц напечатал в Литературной газете статью: «Почему я не модернист?» Нам, «левым», тогда казалось это шагом вправо, предательством - как же, охаивают в принципе всё авангардное искусство. Сегодня ясно, что Лифшиц был не так уж неправ. А уважаемый мной украинский философ В.А. Малахов не так давно напечатал статью «Почему я не постмодернист?». Я же полемическим названием своей статьи как будто пытаюсь …защитить идеалы почти вековой уже давности? Мне жаль то ценное, что было в экзистенциализме - в свете всего, что произошло в дальнейшем.
В начале ХХ века заговорили о «закате Европы», о кризисе культуры, который потом плавно перешел в кризис цивилизации, продолжающийся и по сей день. Из этого длящегося уже не менее века кризиса пока не видно выхода, он воспринимается как бесконечный тупик или падение в бездну, не имеющую дна, или как ползучий апокалипсис. Что же касается состояния человека, то Мамардашвили в последние годы жизни неустанно говорил об антропологической катастрофе. Её приметы были связаны с плодами тоталитаризма у нас и в Германии, с торжеством массового человека, который представляется всё более тупиковым новообразованием, вызывающим печальные ассоциации из области онкологии.
Рухнул прекраснодушный, уповавший на прогресс позитивизм ХІХ века. К слову сказать, сегодня снова торжествует позитивизм, только уже не прекраснодушный, а игриво подмигивающий и в меру циничный. А позитивизм - это и объективизм, редукция человека как субъекта к тем или иным объективным силам или факторам, будь то Бог, История, Общество, Язык, Структуры. С этой точки зрения человек не есть нечто самостоятельное и имеющее собственную природу, он не более чем функция, некая вещь в руках «Объективных сил». Но вслед за объявленной Ницше «смертью Бога» последовал кризис фундаментальных основ человеческого бытия. Человек как будто выскользнул из системы связей, за пределы всего, что его «держало», что его существование гарантировало, - и оказался «голым», не укоренённым, одиноким существом. Но в этой безрадостной ситуации была толика и чего-то положительного: вот здесь, на этом пределе, перед лицом смерти, перед лицом войны, в огне которой сгорают ценности культуры, как ничем не обеспеченные бумажки, - он всё же есть! Есть не как вещь! Есть как Субъект, как существо, призванное к свободе. Будь экзистенциализм всего лишь спонтанным выражением кризиса - он бы стоял в одном ряду с произведениями в духе экспрессионизма. Но в глубинах кризисного смятения, так сказать, в центре циклона было обнаружено нечто незыблемое: Бытие! У вещи нет бытия. Вещь - всего лишь объект приложения неких сил. Бытие есть лишь у того, кто способен к бытийствованию. Увы, человек может быть и вещью (отказываясь от самобытия), но может и вступать в бытие. «Благая весть» экзистенциализма - весть о бытии. Дальше, впрочем, начинаются расхождения: о Бытии как Субъекте, воля которого загадочна и нуждается в прояснении-постижении (вариант Хайдеггера) или о бытии Субъекта (вариант Сартра). Но, так или иначе, возникает как центральная - проблема бытия, проблема бытия субъекта, проблема человеческого бытия. (А сегодняшняя ситуация «смерти субъекта» - одновременно означает, что проблема бытия окончательно и бесповоротно снимается.)
Экзистенциализм будил волю к сопротивлению, он утверждал, что никакие внешние обстоятельства не оправдывают позорной капитуляции, он звал субъекта «стать собой», а не быть тем, что из него делают. Главным словом в нём было «свобода» - а то, что от свободы можно тяжко захмелеть, ещё не было очевидно. Экзистенциализм - это гуманизм? Формула Сартра вовсе не бесспорна. Можно было бы спросить: Экзистенциализм - это нигилизм? Ганс Йонас, учившийся у Гуссерля и Хайдеггера, эпилог своей книги называет «Гностицизм, экзистенциализм и нигилизм». И даёт, на мой взгляд, очень ёмкую формулу нигилизма: «Разрыв между человеком и всеобщей реальностью является основой нигилизма» [2, c. 339]. Нигилизм рождается из ситуации, которую как раз и описывает экзистенциализм. Из одиночества человека, из его заброшенности в частную жизнь, из его оторванности от какой-то общей почвы, общей жизни людей, из отсутствия «общей идеи», которую герой Чехова называет «богом живого человека»… А все общие идеи и идеалы повержены, и слова Ницше о смерти Бога как раз и означают исчерпанность идей и идеалов. Книга Йонаса впервые издана в 1957 году - и в ней говорится, что человеческая мысль колеблется между Сциллой и Харибдой, и Сцилла - это «монистический натурализм», который может «упразднить идею человека как человека» [2, c. 339]. Это сказано задолго до Фуко с его «смертью человека». Автор вопрошает, найдет ли человечество третий путь. Но ясно, что этот путь - связан с реальным преодолением нигилизма. Преодолением в самой жизни, а не в одной мысли - когда человек «выходит из себя», чтобы сделать шаг к другому. Когда он в предельном напряжении духовных сил находит какие-то средства для того, чтобы преодолеть отчуждение, «изоляцию», и быть внутренне причастным к некоему Целому Бытия, а не пребывать в камере-одиночке собственного Эго.
…Жившие на бывшем советском пространстве люди моего поколения чувствовали, что в экзистенциализме есть и этическое начало, дававшее силу сопротивляться всем тоталитаризмам, всякому нажиму обстоятельств извне. И быть собой (максимально возможным человеком) в любой ситуации, даже казавшейся безвыходной. Иначе говоря, экзистенциализм указывал, выражаясь словами потом ставшего модным Кастанеды, «точку сборки». Но точку сборки не шамана-мага, потребляющего наркотики, и не массового индивида, а какого-то иного человека. Назовём его условно личностью - за неимением другого термина. Понимая под личностью вовсе не то, что понималось в советской психологии. И чему ещё обучают в университетах. Впрочем, я готов дать ему и иное имя - homo existentialis. Полагая, что именно он должен прийти на смену человеку-деятелю, homo socialis. Но об этом - позже.
…Увы, ирония истории в том и состоит, что сам нарождающийся экзистенциализм - попадает в публичное пространство социума, участвует в политических играх, становится идеологией. Хотя именно ему идеологией быть категорически противопоказано. На самом деле - «экзистенциализмов» было много. А соблазн выхода одинокой мысли в публичное пространство - очень велик, его даже Хайдеггер не избежал - он сшил себе особое «экзистенциальное одеяние», и популярность его лекций у студентов была огромна. Впрочем, ни Ясперс, ни Хайдеггер не захотели «подписаться» под словом-ярлыком, а Сартр - подписался. И сразу стал дико популярен. Минут пятнадцать пробирался к трибуне, чтобы прочесть доклад, который потом лёг в основу работы «Экзистенциализм - это гуманизм». А цель как раз была в том, чтобы объяснить, что экзистенциализм не так уж прост, как его (уже ложно!) поняла масса [3, c. 119]. Но всё уже свершилось - экзистенциализм пошёл в массы, им стали интересоваться, не очень вникая в суть учения. Итог уже известен: всё будет вываляно в грязи и кончится потребительской цивилизацией. И философию сменит фаллософия - именно неверные последователи Хайдеггера и Сартра станут с утончённой брутальностью сокрушать всякую мудрость. Массовый человек, утративший способность к внутреннему сопротивлению, к нравственному собиранию себя, утративший иммунный барьер - «открылся» социуму, и социум его затопил. Внешняя и внутренняя среда - уравнялись. Грязь, попавшая вовнутрь - разлагается и делает человека духовно мёртвым существом. С этим и сталкивается, как правило, экзистенциальный психотерапевт. На что он может рассчитывать? Разве что на ещё не полностью утраченную способность к самоочищению. Вот и уже почти мёртвые воды Рейна, говорят, снова стали живыми. Правда, тогда фильтры нужны, фильтры!
Автор этих строк - задумался однажды над тем, насколько все мы живы, почему Гоголь пишет о мёртвых душах, а Блок - о мертвецах, притворявшихся живыми, и не становится ли сегодня таких людей всё больше. И он организовал «Клуб живых», который назвал клубом экзистенциального общения. Клуба, разумеется, уже нет - за недостатком «живых». Но полученный опыт - пригодился.
В нашей литературе тех лет ходячая характеристика позиции экзистенциалиста - индивидуалистический бунт. Как будто право имеет только некое «коллективное сопротивление». А индивидуальное - не годится. Между тем, как выяснилось, больше и рассчитывать не на что - кроме как на индивидуальное восстание против власти родителей, школы, общества. На эпизодический бунт - способны многие. Но непрерывная революция, которая не может кончиться твоей победой (так же, как невозможна победа социализма в одной отдельно взятой стране) - это нечто иное. И тогда ты осаждённая крепость, которая должна обороняться до конца. И никаких иллюзий, никаких надежд. Полагаться можно лишь на собственное мужество. Отчаяние - это отказ от чаяний. Человек среды - живёт в серёдке. А здесь - человек на краю. Край - это и есть предел. Человек на краю - не обязательно маргинал. Маргинал - это, может быть, человек, который сам безвольно сполз на край - спился, развинтился, расслабился. Но так (сознательно!) на краю живущий человек, - доходящий до предела, до упора - должен быть, как железный гвоздь, который вбит по самую шляпку. Ибо тут задача человека именно в том, чтобы отобрать себя у всего, в чём он растаскан, размазан, и собрать в себе. Экзистенциальный поворот и собирание себя - почти синонимы.
На деле экзистенциализм - охранял ядро внутреннего от проституирования публичностью. Это был последний (иммунный) барьер охраны «внутреннего человека». Того самого, о котором, противопоставляя его «внешнему человеку», говорит христианство. Есть глубоко интимное в каждом из нас, на что никакая власть не может посягать, глубинная непостижимость нашей сокровенной жизни. Оно не социуму принадлежит. Оно социуму скорее противостоит. Но осознать что ты (один!) противостоишь «всем» без лица, «всемству», как выражался, кажется, Достоевский - страшновато. А как же с социальным успехом? О куске хлеба не говорю - может, с голоду и не помрёшь, но вот от душевного, нравственного беспокойства, «экзистенциальной тревоги» вовек не избавишься. А ведь тяга к душевной сытости, выражающей себя в самодовольстве и чувстве собственной важности, тяга к внутреннему комфорту - не меньше, чем тяга к физической сытости. Разве не сулящая победы война с левиафаном (тем паче в одиночку, а не в общем строю) - по силам? А социум - всё агрессивнее в своих соблазнах, он кричит с экранов, с рекламных плакатов, он вторгается в тебя через мобильные телефоны, говоря голосами порой самых близких… И так хочется поднять руки вверх и сказать: сдаюсь! Но что означает капитуляция? Отдаю своё сокровенное Я в обмен на социальные блага! Блага, конечно, не гарантированы - но «я» придётся отдать. Как говорится, плата вперёд. Если подумать - то это ведь… сделка с дьяволом! Только вот расписки, подписанной кровью - больше не нужно. Ты - не Фауст! Да и души с тех пор изрядно обесценились - за такую душонку ни один русский чёрт, будучи в здравом уме и твёрдой памяти, много не даст! Впрочем, и американский тоже.
Экзистенциализм мёртв? Да, как тот проект, что возник однажды в мировой истории в ответ на «социальный заказ». Как одно из ведущих «настроений» эпохи. Сейчас у неё другие «настроения». Какие - напоминать излишне. Экзистенциализм жив как способ философствования (а не сочинения диссертаций, академической жизни в сфере мысли). Ницше «философствует молотом». Об экзистенциалистах следовало бы сказать: философствуют всей жизнью, судьбой. Это мышление, связанное с жизнью и судьбой мыслящего - значит, не отвлеченное, не теоретическое мышление. Это мышление глубоко личностное - принимающее во внимание контекст личной судьбы и лично пережитой эпохи. Это всегда скорее исповедь, чем проповедь. Экзистенциализм может быть понят как универсальный методологический подход, в котором осуществляется единство жизни и мысли, мысли - и мыслящего. Но в таком случае нужно мыслить предельно честно, не позволяя мысли зависать в отвлеченном пространстве. Мышление - не форма добывания знания, а постижение-переживание. Именно в этом смысле экзистенциализм за пределами парадигмы Нового времени, парадигмы научного и технического знания. В нём действует энергия порыва, прорыва через нечто внешнее - к сокровенному внутреннему. Он оказывается «философией предела» - он немыслим без предела, предельного усилия. Дойти до предела для того, чтобы не просто познать, а пережить истину, быть в истине. Пережив нечто вроде личного откровения.
…Автор одной книги говорил о Кьеркегоре: ничего такого особенного, к примеру, критикуя Гегеля он не сказал. Но что же он сделал - почему он великий философ? Примерно то же самое я прочитал у одного философа, занимавшегося, кстати сказать, проблемами субъективной реальности: Мамардашвили был интересный человек, блестящий лектор, я с ним был знаком, - но что же он такого концептуально нового сказал? Я этого, де, не вижу - особенно читая публикации его лекций.
Итак, что же Кьеркегор сделал? Осуществил экзистенциальный поворот. А это значит не просто об ином (предмете) мыслить - но иначе мыслить. Ещё точнее - иначе жить. А ведь не мыслью единой живёт личность! Именно до этого доходит Кьеркегор, противопоставляя мысли - веру. И у него получается, что вот Гегель - как раз мыслью единой… Нельзя объять жизнь разумом, нельзя жить, руководствуясь исключительно разумом (тут отчуждение от бытия неизбежно).
Экзистенциальное сознание - это единство мысли и чувства, единство сознания и жизни человека. И вот как только это скажешь, так сразу и понимаешь, что единства быть не может, что тут противоречие неразрешимое, что ум с чувством не в ладу, и т.п. Словом, экзистенциальное сознание - это постоянный спор, диалог. Это неразрешимость неких главных противоречий. А если хочешь разрешить - нужно делать …парадоксальный прыжок. Да и вообще редуцировать нечто в себе и в жизни - например, Кьеркегору от невесты отказаться. Пока мы в «разуме» - мы в сфере принципиальной разрешимости - пусть даже путём хитроумных диалектических приёмов. Но вот когда отчаешься, поймёшь: жизнь - немыслимая вещь! Во всех смыслах немыслимая. И можно, мысля, помогать жизни, а можно - мешать ей. Но нельзя мысля - всё понять в ней. Однако, не мысля - тем паче ничего не поймёшь. И остаётся мыслить - и жить, надеясь, что нечто ты поймёшь в самом процессе жизни, постигнешь в собственном экзистенциальном опыте. И то, что ты сможешь отрефлектировать в сознании - будет всего лишь верхушкой, а главного, глубинного ты и сказать не можешь. Ты уже нечто понимаешь, - но как передать это понимание другому? Ты говори, говори то, что можешь сказать, что вообще - сказуемо. И, может быть, кто-то, кто очень захочет, сможет понять не просто недосказанное, но несказуемое и несказанное. Но ведь то, что я сейчас сказал - принцип, по которому строится всякая культура! Знаки её (слова, краски, звуки) - то, что может быть сказано - всего лишь символы, указывающие на то, что подразумевается. Что не может быть сказано. И выходит, нужно спрашивать не о том, что такого нового сказал Мамардашвили. А о том, чего он «не сказал», но на что постоянно указывал, к чему обращал с почти маниакальной одержимостью, - и что мы должны понять не только через слова, но через интонации, через внутреннюю выразительность и экзистенциальную напряжённость текста, словом, через личность. Проникнуть в экзистенциальный опыт говорящего, мыслящего. Ну хорошо, предположим, что и личность Мамардашвили, и его тексты, и вся его жизнь - в некотором роде художественное произведение, глубинное содержание которого (экзистенциальный опыт жизни и мысли) мы должны разгадать. Хотя, конечно, почему это он - Произведение, а не я! Вот я излагаю свои мысли на бумаге - и не требую, чтобы обращались к моей жизни и личности. Что это за претензии? Я могу понять обиду философа как «профессионала отвлечённого мышления». Ведь если всерьёз принять экзистенциальное послание Мамардашвили, то он нам говорит: ребята, вы не так мыслите, ибо не так живёте. Так мысля - вы не живёте, так живя - вы не мыслите. Довольно обидное утверждение. Но примерно то же мы найдём и у Кьеркегора, и у Ницше, и у Сократа. А если дальше в древность - так там вообще образ мысли и образ жизни прямо обуславливают друг друга. Какие-нибудь пифагорейцы, которые должны и молчать, и поститься. Людей, мыслящих жизнью (и умирающих с мыслью, а не бессмысленно) вообще не так уж много. Все остальные могут мыслить - так сказать, без риска для собственной жизни.
В экзистенциальном повороте мысли и жизни - важным оказывается не то, что ты можешь объективировать и передать из рук в руки, как готовую вещь, а твоя собственная субъективная реальность. Вопрос в том, как она может выразиться вовне, понята другим человеком, воплощена в твоих поступках и жизни? Она, эта реальность - непостижима даже для тебя самого. Тут извечная драма несказуемости не только экзистенциального опыта, (его ещё можно осознать), но и вообще глубинной жизни, которую ты даже и охватить сознанием не в силах. Эта глубинная субъективность (совсем не то же самое, что субъектность!) - и есть то, что я называю экзистенциальным Я. Так, может быть, это Я изо всех сил пытается обрести сознание о себе самом - и это мы и называем экзистенциальным сознанием?
Экзистенциальный поворот, который должен бы совершить каждый - это овладение собой и своей жизнью. Ибо жизнь моя всегда чем-то захвачена (вместе с моим я): телесными потребностями, социумом, той или иной деятельностью. Это нельзя назвать просто отчуждением. Хотя отчуждение здесь и присутствует. Принадлежать себе - это конститутивный акт. Это учреждение моего права быть собой. В сущности, это выбор и себя, и всей своей жизни. Осознать радикальность и необходимость такого выбора - нелегко. Я родился, я принадлежу родителям, той среде, в которой живу, в которую включён, как её элемент. Человек среды и личность - вот два полюса. И к какому из них ты принадлежишь, определяет вовсе не уровень интеллекта и степень образованности.
Так о чём же идёт речь? Не просто о мыслителях, которые смогли совершить экзистенциальный поворот. Но о нас с вами. О каждом, пытающемся повернуть свою жизнь - (вернуть её, вернуться в неё!). Иначе наши мысли, сознания - отдельны от жизни, и даже действия отдельны, ибо сугубо функциональны. Они не являются поступками именно в том смысле, в каком говорил о поступке Бахтин. В них нет нравственного смысла и утверждения твоего собственного «не алиби в бытии».
Есть три уровня существования человека. Биологический, природный - homo naturalis. Социальный - homo socialis. И духовно-личностный - homo existentialis. Вот этот последний нам всего непонятнее. Более или менее удовлетворительно духовное бытие человека объясняется в религиозной парадигме. В светской же культуре - делается слишком большой упор на сознание и недостаточно понимание именно экзистенциального аспекта духовности. Михаил Бахтин в своей ранней «Философии поступка», оказавшей решающее влияние на моё дальнейшее развитие, отвергая господство абстрактной и безличной теоретической духовности, требовал укоренения духа в личности. По-видимому, такого рода «укоренение» - имеет не меньшее значение, чем то, о котором говорил Хайдеггер. Но эта крайне важная мысль - будучи, по существу, ранним этапом экзистенциального мышления - оказалась не услышанной. К слову сказать, Бахтин пришёл к ней не без влияния Кьеркегора, тогда ещё почти неизвестного в России - учась в Одессе, он познакомился с одним швейцарцем, подарившем ему сочинения Кьеркегора (разумеется, на немецком).
Мне хочется сказать, что выход из той гибельной ситуации, какой является ситуация постмодерна - в становлении именно homo existentialis. Он, разумеется, был всегда, и всегда в малом числе, и проблемы его казались проблемами одиночек, талантливых, а порой и гениальных. И вдруг оказывается, что твоя жизнь, становясь в условиях современной техноцивилизации всё более поверхностной, перестаёт даже быть жизнью, да и сам ты перестаёшь быть человеком. И что нужно спасать от расчеловечивания и саму жизнь, и «человека в себе», «душу». Именно в переходные, переломные эпохи (аналогичные векам рождения христианства) проблема «спасения души» становится массовой. Сегодня она формулируется как проблема перехода от человека натурального и социального - к экзистенциально-духовному. Таким мне видится вектор эволюции.
Конечно, следует как-то прояснить своё понимание духовности. Но тема эта представляется мне необъятной. Тут же можно лишь сказать, что духовность - не совсем то, что о ней привыкло думать Новое время. В его парадигме как-то постепенно исчезло само понятие души - даже из психологии, что и вовсе парадоксально. О чём шла речь в дискуссии философов и психологов в РГГУ [4]. А дух был - если это, конечно не мировой дух, то уж, конечно, всечеловеческий разум, носителем которого является не эта неповторимая и уникальная личность, а Трансцендентальный Субъект. Сведение духа к разуму сразу сделало главной духовной способностью человека мышление, познание. Так что к формуле «мыслю, следовательно существую» следовало бы добавить: мыслю - следовательно являюсь духовным. Но если предположить, что машина в самом деле станет «мыслить», то бездуховность такого мышления станет абсолютно очевидной. Ну а пока бездуховность мышления с успехом демонстрируют люди, которых уже непонятно, как называть: это не интеллигенты, и даже не интеллектуалы, а …культуралы. Акробатические упражнения мысли - чрезвычайно опасны для нашей общей жизни, для Бытия как такового. Впрочем, в парадигме постмодерна и нет бытия, а место бытия, то есть того, что действительно есть, в ней занимают симулякры и виртуальность. Духовны ли мы, когда получаем образование, ходим в филармонию, и даже, может быть, пишем диссертации? Так понимаемая духовность - синоним социальной разумности, культурности, моральности, всего того, что позволяет исполнять социальные роли. Но человек, редуцированный к своей социальной функции - социальное животное. Вообще-то социальное животное - да ещё хорошо дрессированное, да ещё в достаточно рационально устроенном социуме - не такое уж плохое существо. О нём мечтали великие инквизиторы всех времён. Сыто, довольно, счастливо - и нет у него ни иррациональной экзистенциальной тревоги, ни непонятной метафизической тоски. «Счастье найдено нами, - говорят последние люди, и моргают» [5, c.12]. Почему моргают? Понял я это, прочитав хасидскую историю про красную корову, на которую надели ярмо - и тем испортили её. Корова, не носившая ярма - глядит прямо. А та, на которую хоть раз его надевали - косит, пытаясь разглядеть ярмо. И моргает. Суть в том, что ярма мы разглядеть не можем! Но о несвободе своей смутно догадываемся! И моргаем - то ли недоумевая, то ли осознавая, что сами себе врём. Прежде хоть ярмо было очевидно.
А духовность - есть какая-то странная способность трансцендировать и природный, и социальный уровень. Причём делать это не в мысли только, но в жизни, в своей реальной жизни. Вдруг посмотреть на звёздное небо и подумать, какими же пустяками ты занимаешься. И вслушаться в тишину ночи. И услышать в ней молчание Бога. И даже, может быть, как Тютчев воскликнуть: «Час тоски невыразимой!.. Всё во мне, и я во всем!..» [6, c. 108]. Впрочем, это уже, как никак, своего рода «просветление», пусть и спонтанное, то, что Маслоу называет «пиковыми переживаниями». Тут человек явно «не в себе» - он именно что «выходит из себя». Причём «весь» выходит - из себя эмпирического, натурального, социального. Так что если мышление и сознание в этом и участвуют, то явно не на главных ролях. Ясно, что тут - экзистенциальное переживание как одно из основных проявлений духа.
Под экзистенцией можно понимать, конечно, жизнь в её органических проявлениях, в связи с телом, желаниями, инстинктами, энергией. Жизнь, так сказать, до сознания. В этом смысле она свойственна и животному, и ребёнку. На языке сознания она выражает себя плохо, часто просто искажённо. И дело не только в том, что социальные установки часто противоречат нашим действительным желаниям. Мы порой даже не можем понять, чего хотим. Это «непосредственное экзистенциальное» - бессознательно. Его даже нельзя назвать субъективным. Но есть и более высокий уровень бытия экзистенции - это и есть наша субъективность. Для меня это центральное понятие. Субъективность - не субъект (который противостоит объекту и должен с ним что-то сделать). Субъект - деятель, мыслитель, он весь на поверхности, а субъективность - жизнь, которая живёт, а не мыслит, скрывая свою глубину и сама в этой глубине скрываясь. Субъективность нам хочется как-то осознать и поименовать, и вот мы подставляем некое Я. Но что это за Я? Под я имеется в виду некое психологическое образование, некий образ, представление, нечто концептуализированное. Об этом, кстати, предупреждают все восточные учения: некое принципиально не формализуемое содержание не умещается в концепт. Но в таком случае - то, что мы принимаем за Я, Эго - на деле не есть наше подлинное я. Подлинное Я куда больше эго, которое есть только имя, скорлупа, оболочка. Это и есть наша содержательная субъективность. Субъективность неуловима, она есть множество одновременно существующих потенций, некоторые из них реализуются и осознаются. Она - невыразимость и тайна. Тогда становится ясно, что имеет в виду Ясперс, говоря о прояснении экзистенции. Я предлагаю различать в человеке, по меньшей мере, два я - эго-сознание (малое, социально-ролевое Я) и Экзистенциальное Я (большое, участвующее не в играх социума, а в целостном бытии). Впрочем, структура личности этими двумя я не исчерпывается.
Итак, экзистенция - это есть моя субъективность, которая выступает вперёд в бытие, она этим бытием захвачена, она вовлечена, увлечена. Она участна. Куда выступает она? В просвет бытия, как выражается Хайдеггер. А просвет есть открытость. Но из этого следует, что вещное, натуральное существование расступилось. Между вещами просвет! В лесу - просека. Но это и есть главнейшее событие в жизни человека натурального или социального. Вещный мир, который обступал со всех сторон, давил, всецело детерминировал - перестал быть сплошной средой. Открывается простор. Свобода. И главное явление этого свободного простора - Свет! Древние учения говорили об этом как о просветлении. Религии - как о встрече с Божественным светом - символом самого Бога. Свет и оказывался истиной бытия. Новое же время говорит не о просветлении, а о Просвещении. При свете Разума рассеивается мрак заблуждений и предрассудков. Но и Новое время поначалу совершенно искренне полагает мысль как духовную силу. Дуализм Декарта - недвусмысленное противопоставление мира вещей и мира чистой мысли, мира духа.
Так или иначе - просветлённый (или просвещенный) человек перестаёт быть рабом самих вещей, глядит на вещи иначе, как бы снисходительно, с некой высоты постигнутой истины. Взгляд с высоты (высота взгляда) - одна из характеристик духа. Рядом с вещами на плоскости, на горизонтали - появляется вертикаль. Вертикаль и горизонталь образуют крест - и это крест бытия, на котором все мы распяты. Ибо нельзя жить только насущным - земным, нельзя пребывать только в небе, но нужно немыслимым усилием соединить (в себе? собой?) небо и землю, и это и есть миг подлинного бытия.
Словно бы проклёвывается скорлупа яйца - и открывается пространство духа, другое пространство. И это не дуализм. Когда я в пространстве духа - то мира натурального просто нет. В пространстве духа этот мир есть в ином, преображенном виде, став символическим. Словом, тут решающий момент преодоления натурализма.
…Я на минуту проклюнулся из яйца, выглянул и снова спрятался. Или даже вышел, прогулялся - и вернулся снова вовнутрь. Это вроде как просветление - после которого ничего принципиально не изменилось, второго рождения не состоялось. А второе рождение предполагает, что мы способны выходить надолго. Что экзистенциальная редукция возможна. И что я теперь знаю, даже возвращаясь туда: это только яйцо! Ну, вот разве что святой решается оставить яйцо и выйти окончательно в космос духа. Но и тому приходится постоянно со скорлупой сражаться - она норовит то и дело зарастать. Борьба с собой, с этим известковым слоем натуральности и вещности, который норовит нас отделить от подлинного бытия, от пространства духа с его свободой и бесконечностью - нам обеспечена на всю жизнь. Сущее вокруг тебя хочет сомкнуться и затвердеть, дабы тебя запереть внутри. Но зададим заведомо провокационный вопрос: можно ли, находясь в яйце, любить? Лежат два яйца, обнимая друг друга. Смешно. Чтобы любить - нужно выйти, открыть себя, не прятаться внутри яйца. Да и яйцо Другого -должно быть разбито. И тогда мы выходим другу к другу навстречу. В яйце - господствует порядок, который не создан тобой, готовый. И ты ему подчиняешься. Всё равно, что солдат в армии и узник в тюрьме. Это удобно, даже если чревато крайней степенью несвободы. Ничего самому решать не надо, тобой распоряжаются, как вещью. Таково же, кстати, и положение тяжело больного. И поразительно, что мы на это согласны - хотя предпочитаем думать, что мы не больны, и нет рядом ни сержанта, ни тюремного надзирателя. Это и есть рабство внешне якобы свободных людей. Мы живём чужой жизнью. Не сами живём, не своей жизнью живём.
… Давным-давно я писал об экзистенциальной редукции - сам не вполне понимая, что это такое. Нужно не просто вынести весь знакомый вещественный и житейский мир за скобки - но и обесценить его (для себя!) Пусть это для других ещё имеет цену - а для меня уже не имеет. Я как бы на минутку стал иным (не вполне земным, божественным существом?) - и посмотрел на весь земной мир со стороны. Значит ли это, что мир для меня цены не имеет? Имеет - но именно как мир - как целое, которое меня впускает внутрь себя, допускает быть в нём. А вот отдельные вещи - обесценились. И я уже могу сказать, как Сенека, прогуливавшийся по базару: сколь многое мне не нужно! Экзистенциальная редукция - это вынести за скобки мир нашего существования, мир отдельных вещей и актов. Но ведь это не операция в сфере чистого сознания - после которой открывается некое чистое пространство - как поле истины. Это операция на себе, на своей жизни. Страшно бросить знаемую и привычную жизнь, страшно её обесценить в желании чего-то, чего ты и сам не испытал. А вдруг и не испытаешь! Вот обещали просветление - а ты его не достигнешь. Тут ведь действительно «переступить» нужно. Трансцендировать - но не умственно, а всем собой. Конечно, ты сможешь вернуться - нужно же есть и спать, и пищу готовить, - но ты уже будешь знать, что это не твой родной дом, что это только скорлупа яйца, которая нужна для существования. Ты уже вышел из него - и всё дело в акте этого выхода, в решимости и в усилии, необходимом для этого.
Второму рождению всегда придавалось особое значение. В «примитивных племенах» практиковали обряды инициации, - юного человека изымали из контекста привычных житейских связей, посвящали в тайный смысл мифологем, он проходил через метафорическую смерть и новое рождение, после которого даже получал новое имя. Причём и смерть, и новое рождение были не такими уж условными, даже вовсе нешуточными - с болью, страданием, напряжением всех сил. Экзистенциальная редукция, о которой только что шла речь - тут более чем наглядна. Во второй раз родившийся человек одолевает власть вещей, власть натуральной действительности, как бы преодолевает земное притяжение и выходит в космос духа. Здесь вещи лишаются самоценности, они всего лишь символы, говорящие о чём-то большем.
Символизм миропонимания, как важнейшая характеристика человеческого бытия и основа человеческой духовности - возникает уже в архаических обществах! И в развитых обществах - брахманы, к примеру, считались дважды рожденными (в отличие от, скажем, шудр). И Иисус говорит кажущиеся загадочными слова, что одного физического рождения недостаточно, нужно родиться от духа. «Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух» (Ин. 3:6). Но в его времена второе рождение уже не есть дело социума, который заботится о своей духовной элите - а дело личности, своего рода «подвиг духа». И - обращаясь уже к нашим современникам, не случайно Хайдеггер подчеркивает всё время необходимость «решимости», мужества. Как, впрочем, и Тиллих. И многие другие.
Это отнюдь не добродетели традиционного человека общины. Но и не добродетели сверхчеловека. Решимость и мужество нужны для того, чтобы выйти из натурального вещного мира (в котором удобно, ибо он конечен), «выйти из социума» - в некий иной, пугающий своей бесконечностью мир духа… Конечно, нам снова придётся вернуться в общество (куда нам деться?) - но ещё большие решимость и мужество нужны для того, чтобы жить в обществе не по его законам, а по законам этого самого духа. Однако в книгах, которые описывают «законы духа», то и дело произнося такие слова, как ценности и идеалы - явно чего-то не хватает. Не хватает главной характеристики духа: причастности к Целому.
Парадокс заключается в том, что пока я есть человек массы, я не причастен к целому. Масса - лишь формальное единство разного. И только обособляясь и осознавая свою чуждость массе, даже затосковав - я, может быть, причащусь к Целому. Но Целое может быть представлено каким-то абстрактным символом, на который можно самодовольно замкнуться, полагая, что ты уже духовен и дело сделано. Истина же в том, чтобы быть причастным к Целому через что-то конкретное. Скажем, быть причастным к Богу через конкретное дело любви к ближнему. Не в отвлеченном служении отвлеченному богу - дело! Это и есть фарисейство. Но в такой жизни, когда Бог - с нами, когда он присутствует незримо за семейной трапезой. Вот я - и вот ты. Я - с тобой, но грош цена нашему физическому, психологическому, социальному единению - если не стоит между нами (посередине) Целое, в котором мы вместе.
Вот книга с названием «Бытие и Ничто». Но, может быть, вернее было бы - Бытие и Никто? Ибо там, где Никто, где нет кого-то (как ответственного субъекта) - там непременно возникнет Ничто. Да ещё с большой буквы. В формуле Бытие и Ничто отрицается фактический, вещный мир, о котором можно задать вопрос: «что это?».
Но чтобы впрямь поставить вопрос о Бытии, нужно выйти за пределы вещного существования. Я, человек, не есть что. Хотя я и принадлежу частично вещному миру. Я не вещь. Тогда вопрос о бытии есть вопрос о персональности бытия, и это бытие есть бытие духовное. Духовное - но в то же время экзистенциальное. А, значит, инкарнированное в наш мир, представленное в нём через меня. Эта двойственность духовного и экзистенциального как раз и представляет проблему. Легче, чтобы они существовали порознь - мухи отдельно, а суп отдельно. А так - нужно всё время «внедрять» дух в материю - осуществлять, давать идеальному плоть.
Дух всегда персонален. Вся так называемая духовность Нового времени, все разговоры о духе - имперсональны: возникает Абстрактный (якобы всеобщий) Дух, за которым нет реального Кто. И с приходом нашего времени выясняется, что вся эта духовность была, в некотором роде, надувательством - то есть иллюзией, которая рухнула. Был Трансцендентальный Субъект познания - коллективный разум. Но был ли реальным субъектом всякий живой конкретный человек? Не субъектом познания и деятельности (в противоположность объектам), но субъектом своей собственной жизни? Иными словами - был ли этот формальный субъект действительным экзистенциальным субъектом, осуществляющим собственную жизнь, в ходе которой реализовалось потенциальное содержание его субъективности? Вопросы риторические.
«Смерть субъекта» - кризис вот этого самого «всеобщего ума», безличным носителем которого якобы является всякий индивид. Кризис субъекта познания и деятельности. Но дело обстоит гораздо хуже. Массовый человек социума - действительно уже не субъект. Не он живёт, а им живут - причём нельзя даже сказать, кто именно - им пользуются какие-то анонимные социальные силы. Он сам себе не принадлежит. Всё это наводит на весьма печальные аналогии - в частности, с одержимостью бесами. И уже встречаешь полунаучные, но обладающие объяснительной силой утверждения об информационных вирусах, так называемых мемах, а с другой стороны - претендующие на якобы объективное описание реальности социологические спекуляции постмодернистов. То, чему из последних сил пытался противостоять экзистенциализм - свершилось. Философия постмодерна есть контрэкзистенциализм. Дети отрицают отцов. Это модель мира без экзистенциального, без вообще внутреннего измерения. В ней нет (и не может быть) проблемы бытия, есть только существование. Да и существующее - существует как-то точечно - здесь и сейчас - тут же исчезая. Оно как бы не имеет опоры в самом себе, оно почти призрачно. Поэтому оно всё более осознаётся как виртуальное. Мир без бытия - есть небытие, выдающее себя за сущее, - и мы обнаруживаем, что оказались в матрице, что это как в кино: кадр мелькнул и нету. И, может быть, мы сами - персонажи в виртуальной игре.
Кстати сказать, литературные и экранные сюжеты на эту тему уже есть. Вот некто хочет спасти всё настоящее - и обнаруживает, что он сам не настоящий, что он всего лишь персонаж компьютерной игры. Причём виртуальных реальностей, надстраиваемых друг над другом, может быть бесконечное множество, и потому дойти до настоящего, до базовой реальности может оказаться не только трудно, но и невозможно.
Но самое обыденное проявление «смерти субъекта» - есть человек, плывущий по течению жизни (часто - во многих направлениях сразу), человек, который не только не может, но и не хочет становиться собой. Ибо это сопряжено с излишними хлопотами и ответственностью. Гораздо проще, когда всё происходит само собой, как бы даже без его подлинного участия. «Так получилось» - любимая фраза довольно взрослой дамы. Хотя на самом деле её должен бы произносить ребёнок, к примеру, нечаянно разбивший чашку. Заметим, «так получилось» - безличная форма. Субъекта здесь нет (ещё нет? уже нет?). С кем разговаривать? С кого спрос? Отсутствует «Кто» - тот, кто может быть автором своей жизни или хотя бы отдельного вполне своего, вполне самостоятельного, вполне человеческого поступка.
Вопрос о «субъектности бытия» - не праздный. Для архаического человека (а этот человек не есть нечто давно исчезнувшее, он со всеми структурами архаико-мифологического мышления повторяет себя в ребёнке, он сохраняется в нашем бессознательном!) - совершенно естественно представлять себе мир живым и даже каждую вещь в нём как живую. Когда что-то происходило, человек мифа спрашивал, не что послужило причиной - а кто причина. Кто это сделал? За всем, что существует - стояли олицетворяющие сущее живые силы. У них были имена.
Меня всю жизнь тянет реконструировать мифологические структуры мысли, понять их логику. Но теперь, исходя из предположения, что они никуда не исчезли, можно думать, что это экзистенциальные структуры нашего сознания. «Другого сознания», не того, к которому мы привыкли, как к рационально мыслящему. Но которым мы на деле руководствуемся гораздо чаще, чем кажется - принимая решения и совершая поступки. Это «другое сознание» всё ещё пользуется мифологикой - и это наше экзистенциальное сознание. Оно «не знает», как оно мыслит, но в отличие от нашего рационального рассудка, оно мыслит нравственно.
Проблема соотношения двух наших сознаний, их возможного диалога, совмещения рациональных и мифологических структур - отдельная тема. Но вот кажущаяся еретической догадка: философствование не есть продукт работы рационального ума в чистом виде, в нём и экзистенциальное сознание замешано - с его мифологикой. У ранних греков с их ещё неостывшим мифом - как раз и возникают вопросы, на которые не может быть рационального ответа. Но зачем-то нам эти заведомо «неверные» ответы нужны - мы без них жить не можем! Один из таких вопросов, как известно, и породил всю европейскую философию: почему то, что есть - есть. Для мифологического мышления ответ ясен: потому что за сущим стоит Божество. Так что сущее является скорее иллюзорным, а подлинным является божество. Бытие субъективно, оно есть субъект. Но стоит убрать субъектов-богов - и останутся вещи. Правда, и вещи ещё могут казаться живыми. Почему камень есть? Потому что лежит, как масса материи - или у него есть «воля к бытию»? Я готов скорее постулировать волю камня к бытию - чем объективизм так называемого научного метода, превращающего всё в вещи. В том числе и самого человека. И тогда волюнтаризм Ницше - предстаёт как последнее проявление субъективности в этом мире бездушного позитивизма и объективизма. В самом деле: я есть, потому что я этого очень хочу. А если хочу не очень - то меня как бы и нет. Человеком нельзя быть без воли! Только это должна быть не воля к власти - а воля быть человеком, собой - в мире - здесь и сейчас. Это нравственная воля к бытию. Без этой воли ты вещь, которой пользуются. Сартр устами персонажа пьесы сказал, что ад - это другие. Есть искушение прочесть слово «ад» как аббревиатуру - которую можно расшифровать как «анонимные другие». Именно эти анонимные другие, на которых мы оглядываемся, по мерке которых кроим себя - калечат нашу жизнь.
Читая половину жизни Хайдеггера и о Хайдеггере, дабы понять, что значит у него Бытие (а возвращение понятия Бытия в наш умственный обиход я считаю величайшей его заслугой) - я не мог отделаться от ощущения, что Бытие - некая живая сила, способная даже обращаться к нам, слышащим его зов… Но автор колеблется, ибо сказать о бытии «кто» - значит сблизить понятие бытия с Богом (Хайдеггер категорически против этого, он не занимается теологией!). А если бытие «что» - то оно превращается в слепую объективную стихию, неподвластную человеку. И всё больше осознавая пропасть, отделяющую нас от бытия - Хайдеггер впадает в пессимизм. Может быть, следует отважиться сказать о бытии: кто? Ибо в таком случае даже в мире без бога остаётся хотя бы последний субъект, творящий собственное бытие и несущий всю полноту ответственности за это - сам человек.
Нужна мужественная оппозиция постмодерну. И спрос на неё есть - но в виде то традиционализма, то национализма. Там, где бытие в своей изнанке оказывается ничто (корни этого уходят ещё в гностицизм), там возникает постмодернизм как своего рода необуддизм, как тотальность нигилизма. Воля к бытию - есть воля субъекта. Кто же будет за меня хотеть, чтобы я был? Ну, разве что, Бог. Но буду ли я хотеть не только своего бытия, но и бытия всего сущего? Камень не знает, что он смертен, а я знаю. И вот, зная, что я умру - не должен ли я тем паче утверждать жизнь, бытие? И не является ли такая добрая воля - фундаментальной основой нравственности? И не есть ли «открытость» - позволение бытию быть в нас и через нас? Но эту волю бытия быть - мы должны осознать как свою собственную. Если мы не слышим зова бытия, если мы не персонализируем этот зов в себе - то нам не быть. И с нами (через нас) ничему не быть. Тогда человек носит в себе и вокруг себя пустыню. В ней даже не жарко, а скучно. Кто человек без этой воли к бытию? Он всего лишь «сознание». Но говоря это, я вдруг вижу, что у нас всё поставлено с ног на голову. Мы именно сознание считаем главным, а не экзистенцию, которая и есть воля к бытию, страсть. Обладание сознанием ещё не характеризует субъекта. Важно, чего он, обладая сознанием, хочет. Да и хочет ли чего-нибудь.
На смену историческому материализму - пришёл истерический индивидуализм. Ситуация постмодерна - это «разборка», деконструкция. И нужна новая сборка. Понятно, что точка сборки - не картезианское когито. Мир, собранный в когито - сегодня распадается. Точка сборки - в субъекте, в человеке. О смерти субъекта и человека уже много говорили - но сборка самого субъекта и мира в нём возможна лишь тогда, когда он не соглашается со своей смертью и снова «возрождается» в обновлённом виде. Это уже не трансцендентальный субъект, а экзистенциальный. Несогласие человека со своей смертью - во всех смыслах! - и есть одно из главных условий новой парадигмы. А экзистенциализм - один из немногих в философии и культуре очагов духовного сопротивления. У этого сопротивления экзистенциальные основы - как у лягушки в сметане, которая, отчаянно дрыгая лапками, взбивает комочек масла и спасается… Только лягушкой руководит лишь инстинкт существования. А человеком ещё и сознательная жажда бытия. Быть живым? Быть просто живым физически? Быть живым и подлинным человеком?
Статья опубликована в Журнале: «Экзистенциальная традиция:
философия, психология, психотерапия», Выпуск 21, Декабрь
2012.
На сайте
представлен расширенный вариант статьи, с 4-ой частью, не
вошедшей в журнал.