Одно из главных заблуждений современной социологии - это пренебрежение религиозными аспектами социологического знания. Неверно понимаемая суть социологической науки влечет за собой неверные знания о социальном мире. Возникают ложные картины социального мира и ложные модели социального человека. Между тем, социальный человек - это еще и человек религиозный, т. е. движимый не только материально-физическими потребностями, но и духовными мотивами, жаждущий высших смыслов и целей, выходящих за пределы осязаемых реалий.
Среди многообразия познавательных коллизий, наполняющих интеллектуальное пространство христианского эпистемологического дискурса, может быть обнаружена методологическая антиномия, в которой тезис утверждает, что христианство можно постичь только исходя из него самого, и в первую очередь из признания божественной природы Иисуса Христа». Антитезис же гласит, что христианство невозможно постичь, если исходить только лишь из него самого. Тезис требует, чтобы исследователь был верующим христианином и пребывал не вовне, а внутри той реальности, которая именуется христианским миром. Антитезис допускает пребывание исследователя, будь то философ, социолог, психолог, историк, вне веры, вне христианства, т. е. на позициях светской науки. При этом сторонники антитезиса могут апеллировать к теореме Геделя, которая в несколько упрощенном варианте звучит следующим образом: «Ничто не может быть понято и объяснено только лишь из самого себя».
Методологические сложности теоретической деятельности ученого-христианина прекрасно понимал Н. А. Бердяев. Но он же в полной мере сознавал тупиковость секулярных подходов к анализу социальных и духовных реалий, составляющих миры сущего и должного. Он отдавал себе отчет в том, что перед исследователем-христианином стоят более сложные познавательные задачи, чем перед ученым-атеистом. И это оттого, что теоретическое сознание христианина устремлено в сдвоенное проблемное пространство, в котором мирское соседствует с сакральным, временное с вечным, земное с небесным.
Бердяев был убежден в том, что интеллектуальная миссия социальной аналитики заключается отнюдь не в том, чтобы загонять теоретическое сознание в узкие рамки когнитивной аскетики и иметь дело только с эмпирически осязаемой реальностью. У него перед глазами был печальный пример развития позитивистской социологии, которая добровольно лишила себя возможности свободных полетов над социальным миром. Ее апологеты, сосредоточившиеся на сборе подножного эмпирического корма, стали похожи на тех свифтовских человекоподобных существ, чьи позвоночники устроены таким образом, чтобы ходить, низко пригнувшись к земле. Будучи не в состоянии выпрямиться, поднять голову и взглянуть ввысь, позитивисты привыкли довольствоваться обзором лишь малых частей того бренной социального мира, в котором человеку дано жить непосредственной жизнью.
Антипозитивистская мысль, контрсекулярная социология не просто связывает веру с разумом, объединяет библейские истины с истинами научными. Она содействует их взаимопроникновению и превращению в единый аналитический комплекс, позволяющий вполне успешно исследовать проблемное пространство социальной реальности. В этом пространстве для Бердяева существовали несколько проблемных сфер:
Человеку свойственно устремляться к социальным целям, значимым для его религиозного сознания. В определенные исторические моменты энергия религиозного духа способна выступать как причинный фактор, как мощная социальная сила, инициирующая существенные сдвиги и перемены в социальной жизни малых и больших человеческих сообществ. Так возникает пространство, где религиозность трансформируется в социальность, в ее различные формы. Это пространство и представляло наибольший интерес для Бердяева как аналитика. При его исследовании мыслитель пользовался собственным методом и системой соответствующих аналитических принципов. Этот метод (назовем его теосоциологическим) позволял подводить теологические основания под те умозрительные модели, при помощи которых мыслитель фрагментировал антропосоциальную реальность.
Основные свойства этого метода заключаются в следующем:
Ставя перед собой задачи не столько описательного, сколько аналитического характера, Бердяев постоянно обнаруживал, что его подход к исследуемым антропосоциальным реалиям обладает высокой степенью эвристичности. Он ясно видел, что находится в более выгодном положении, чем исследователи-позитивисты. Личная вера выступала для него активным компонентом его оценочно-аналитического сознания, эффективным познавательным и интерпретационным инструментом. Она не сдерживала и не ограничивала его творческих возможностей, а стимулировала их, помогала исследовать фундаментальные духовные и социальные проблемы, не тратя сил, энергии и времени на блуждания среди заведомо ложных теоретических посылок секулярного характера.
Бердяев не был философом-систематиком. Ему свойствен стиль свободных рассуждений. Он имел склонность к афористической эссеистике. Роль же системообразующих факторв в его работах играли, как правило, острые религиозно-философские проблемы.
Сам он стал христианином уже после того, как прошел через атеизм, марксизм, социализм. Называя себя христианским писателем, он в своем зрелом творчестве уже не сходил с христианской стези и рассматривал все интересующие его духовные, социальные, этические, правовые проблемы сквозь призму христианского миросозерцательных пинципов. Пребывая в некотором отдалении от традиционного византийско-российского православия, он тяготел к богоискательству и пытался по-своему осмысливать многие христианские идеи и принципы в надежде обнаружить в них новые, дополнительные эвристические ресурсы. При этом ему хотелось использовать тот интеллектуальный потенциал, которым располагала современная ему философская и социальная аналитика.
Мыслителем двигала убежденность в том, что христианское сознание чрезвычайно усложнилось и уже не может оперировать только лишь старыми, традиционными представлениями. Кроме того, Бердяев считал, что догматическое развитие христианской Церкви еще не завершилось, и философия должна придти на помощь богословию, которое в условиях эпохи модерна оказалось в кризисе. Наконец, сама философия так же пребывает в состоянии, близком к кризисному, и самое лучшее, что она может сделать в сложившейся ситуации, - это прочно встать на христианские основания. Все это заставило самого Бердяева стать философом-христианином и тем самым противопоставить себя абсолютному большинству ученых эпохи модерна, обладавших сугубо секулярным мышлением и щеголявших своим атеизмом, именуемым неангажированностью.
Одно из самых красноречивых определений сущности секулярного мышления родилось в известном диалоге между Наполеоном и Лапласом. Когда полководец спросил ученого, почему он, в отличие от Ньютона, в своих трудах не упоминается Имя Божие, то Лаплас ответил, что не нуждается в этой гипотезе.
Обладатели секулярного мышления, как правило, отвечают на подобные вопросы сходным образом, т. е. говорят о том, что, во-первых, для них существование Бога - не аксиома, а всего лишь гипотеза, а во-вторых, что им в их собственных теоретических моделях сущего и должного эта гипотеза представляется излишней.
Что касается, Бердяева, то для него секуляризм был неприемлем ни в мировоззренческом, ни в методологическом отношении. Философ постоянно убеждался, что человеческий дух, вставший на путь антропоцентризма и борьбы с христианством, возмечтавший о создании религиозно нейтральной науки, неизменно становится заложником самых нелепых домыслов, роковых ошибок и опасных заблуждений. Никакие, даже самые совершенные рациональные структуры не способны заменить ученому опыт веры и сопряженный с нею духовный потенциал. Именно поэтому секуляризм в науке, философии, социологии не может быть тотальным. Всегда находятся ученые, сознающие его мировоззренческую ограниченность и методологическую бесперспективность. К ним принадлежал и сам Бердяев.
В очерке, посвященном легенде о Великом инквизиторе из романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы», философ попытался обнажить зловещую суть парадигмы секуляризма. В глазах Бердяева, легенда Достоевского - это суровый и уничтожающий суд над соблазнами имперской государственности, над антихристианской природой земных царств. Но если смотреть шире, то Легенда - это еще и суд над секуляризмом и его темными соблазнами, побуждающими людей думать о возможности благополучного существования мира без Христа.
По мнению Бердяева, дух безбожный дух Великого инквизитора - это злое начало мировой истории, всегда присутствовавшее и в католичестве, и в православии, и во всех видах государственности, культуры, науки, в позитивизме, социализме, атеистическом гуманизме.
Мог ли истинно христианский дух поставить перед собой задачу «исправить подвиг» Христа? Для христианина даже сама мысль об этом невозможна. Он видит свое предназначение в том, чтобы следовать за Христом и пытаться в меру своих сил реализовать то, что Христос предписывает ему. Мысль «исправить Христа», как того желает Великий инквизитор, является мыслью антихристианской богоборческой. Этим путем идут европейские и российские позитивисты, в каждом из которых, сидит, по словам Бердяева, маленький Великий инквизитор.
Игнорировать данное обстоятельство невозможно, и Бердяев, учитывая его, формулирует основную всемирно-историческую антитезу как противоречие между миром с Христом и миром без Христа: «Два начала борются в мире: 1) начало освобождения всех существ мира от рабской зависимости, от необходимости, от навязанной извне закономерности, и соединения всех существ, всех частей мира путем любви в гармонию, в бытие вечное и безмерно содержательное и 2) начало продолжающегося атомизирования, внутреннего распадения всех существ и частей мира и внешнее, кажущееся соединение путем насильственным, связывание путем необходимости. Торжество первого начала ведет по пути воссоединения мира с Богом, победы над смертью и утверждения бытия; торжество второго начала ведет по пути окончательного отпадения мира от Бога, по пути небытия и всепобеждающей смерти. Вселенская задача, которая в разные эпохи принимает разные конкретные формы, есть преодоление внутреннего разрыва и внешней связанности путем внутреннего соединения и освобождения от всякой необходимости» (Бердяев Н. А. Новое религиозное сознание и общественность. М., 1999. С. 79).
Секуляризму, несмотря на все его попытки выступать в качестве «антирелигии», это не удается. Он сам оказывается тоже религией, только с отрицательным знаком. И это происходит из-за того, что человек не в состоянии полностью вычеркнуть всё сакральное из своего существования. Он не может совершенно избавиться от необходимости каким-то образом относиться к сакральной реальности, размышлять о ней, оценивать ее. Поэтому даже те, кто считает себя атеистами, на самом деле таковыми не являются. Не принимая христианских святынь, они творят себе кумиров из земных реалий, создают идолов из земных авторитетов. Стоя на позициях позитивизма, материализма или нигилизма, они способны превращать в предмет поклонения то, что стоит за этими понятиями и веровать в непогрешимость секулярных мировоззренческих принципов. (См.: Бердяев Н. А. Истина и откровение. Пролегомены к критике Откровения. СПб., 1996. С. 95).
В глазах Бердяева секулярные типы миросозерцания, сомкнувшиеся на единой богоборческой основе, - это новая религия, «религиия человеческого самообоготворения». Ее суть состоит в намерении навязать человечеству уверенность в том, что люди обладают полной и безусловной свободой, позволяющей им устроить свою жизнь без Бога, без размышлений о небе и вечности.
Секуляризм - это религия, имеющая собственное философское самосознание в виде атеизма, материализма, позитивизма, социализма и т. п. Ее характеризуют следующие признаки:
И совсем не удивительно, что секуляризм обнаруживает способность вступать в отношения симбиоза с различными формами неоязычества. Не имей он сам глубинных религиозных оснований, эти взаимопроникновения были бы для него невозможны. Для Бердяева совершенно очевидно, что современный мир, лежащий во зле - это мир, изъявляющий одновременно готовность к богоборчеству и к тому, чтобы поклоняться идолам. Христианство за две тысячи лет своей истории так и не смогло победить ни безбожие, ни языческую стихию. Оно во многом вынуждено было приспосабливаться к этому миру. «Языческое государство, языческая семья, языческая наука и искусство торжествовали в истории, и церковь противоестественно соединялась со всякой мирской силой, когда потухал огонь костров, на которых сжигались мировая культура и свобода. Не оказалось христианского пути истории, христианского решения проблем общественности и культуры. Христианство торжествовало лишь как индивидуальное религиозное настроение, лишь как путь индивидуального спасения… (Бердяев Н. А. Новое религиозное сознание и общественность. М., 1999. С. 49). Что же касается жизни социальной, политической, государственной, то в ней секуляризм и язычество занимали и до сих пор продолжают занимать прочные позиции, крепко держась друг за друга. При этом их самые страшные и отталкивающие формы обнаруживаются не там, где они активны и воинственны, а там, где они являют собой тихое, ползучее антихристианство, пронизывающее все поры повседневности и омертвляющие живую ткань социальной материи.
Европа Нового времени, переживая кризис христианской веры, создала некую маргинальную форму духовности, в которой, как многим казалось, удалось соединить нравственный потенциал религии с требованиями трезвого, буржуазного прагматизма. Этой формой стал европейский секулярный гуманизм. В его основу легла антропоцентрическая модель мира, которая превращала христианство в нечто совершенно излишнее. Она позволяла измышлять самые разные формы секулярного гуманизма, в том числе достаточно утонченные и рафинированные. В полной мере этим воспользовались немецкие философы и в первую очередь Иммануил Кант. Однако, плоды творческих усилий этого философского кумира последующих поколений оказались удручающими. «Кант, - пишет Бердяев, - оставил человека перед страшной пустотой, отрезав путь к восприятию трансцендентных реальностей. Абсолютная истина как реальность, по Канту, недоступна человеку, религиозному реализму наступил конец, несчастному, беспомощному человеку оставлено лишь право усилием воли, волевой активностью, моральным действием самому создать религиозную действительность. Объективно утерянную веру нужно субъективно воссоздать. Христианские догматы, которые раньше воспринимались как реальная и объективная действительность, для современного сознания - утерянный рай. Но потребность в религии осталась, она необходима для жизни, для морали, и остается лишь возможность утверждать догматы-действия, догматы-моральные постулаты» (Бердяев Н. А. Духовный кризис интеллигенции. М., 1998. С. 255).
Философия кенигсбергского мыслителя, дерзнувшего вместо Христа поставить в центр миропорядка человека, грезящего о духовной автономии, не содержала в себе ничего утешительного. Лишив его представлений о сверхчеловеческом центре сущего и должного, она фактически разрывала философское сознание, делала его добычей бесчисленных заблуждений, заводила его в тупики волюнтаризма, рационализма, иррационализма, заставляла отрывать волю от разума, человеческое от сверхчеловеческого. В ХХ в. этим путем шли такие общепризнанные корифеи европейской философии как Мартин Хайдеггер, чье учение Бердяев назвал «католической теологией без Бога», Жан-Поль Сартр, для которого человек - это всего лишь «кусок грязи», а все его творчество - «гниль» (См.: Бердяев Н. А. Истина и откровение. Пролегомены к критике Откровения. СПб., 1996. С. 108).
Подобное духовное падение европейской секулярной мысли объяснялось, в общем-то, просто: разорвав отношения с Богом, человек утратил тот главный, чистый, здоровый источник всего светлого и высокого, откуда он только и мог черпать творческую силу. Если у мыслителей, веровавших в Бога, таких, как Паскаль и Достоевский, человек представал двойственным, поляризованным, святым и грешным, высоким и низким, то у атеистов Сартра и Фрейда он только низок. (См.: Бердяев Н. А. Истина и откровение. Пролегомены к критике Откровения. СПб., 1996. С. 301 - 302).
Бердяев не считал секуляризм исключительной особенностью европейской культуры. Россия так же не избежала этой духовной эпидемии. Еще в начале ХХ в., в 1909 г. Бердяев писал: «Общество наше атеистично, давно отпало от веры Христовой, но обязано лгать, выдавать себя за православное… Само правительство не имеет ничего общего с Христом, исповедует религию как государственную условность и полезность. Сама церковная иерархия явно отступила от Христа, иерархический принцип, принцип человеческого властолюбия поставила выше Бога и закона Его. Епископы по духу своему ничем не отличаются от губернаторов и директоров департаментов… В официальной церкви прекратилась творческая жизнь, она как бы не хочет исполнять обетований» (Бердяев Н. А. Духовный кризис интеллигенции. М., 1998. С. 223). Многие российские философы и социологи отвергают Бога, отрицают господство божественное начало над человеческим существом. Этим они изымают краеугольный камень из основания того строения, которое называют творчеством и духовностью. «Если нет в человеке божественного элемента, возвышающегося над природой и обществом, то он целиком детерминирован природой и обществом и не может быть признан существом свободным и творческим» (Бердяев Н. А. Истина и откровение. Пролегомены к критике Откровения. СПб., 1996. С. 94)
Бердяев не отрицал, что секуляризм в ХХ веке стал совсем другим, непохожим на то, чем он являлся в XVIII и XIX вв. «В предшествовавшие два века было дневное безбожие просвещения, оно основано было на вере в верховенство разума. Говорю «вере», потому что существовала вера в разум, ныне пошатнувшаяся. Современное безбожие нужно характеризовать как безбожие ночное, отражающее тоску, ужас, безнадежность современного человека. Все стало более предельным, обнаженным… Раньше говорили: «Мир сам по себе хорош и бесконечно развивается, поэтому Бога нет и Он не нужен». Теперь говорят: «Мир плох и бессмыслен, никакого прогресса нет, поэтому Бога нет»… Богооставленность мира и человека делается главным инструментом против существования Бога. Бог как бы ушел от мира, и старое учение о Промысле вызывает насмешки и негодование. Люди думают, что выйти из тьмы и бессмыслицы они должны собственными силами, еще чаще думают, что выйти из тьмы совсем невозможно» (Бердяев Н. А. Истина и откровение. Пролегомены к критике Откровения. СПб., 1996. С. 90 - 91).
Сочетая в себе творческие дарования мыслителя-метафизика и проницательного социального аналитика, Бердяев уделял большое внимание проблемам государственности и права. При этом он был категорическим противником теоретической позиции, которую называл государственным позитивизмом. «Учения этого типа, - писал он, - видят в государстве источник права, за государством признают полноту и суверенность власти, санкционирующую и распределяющую права… Всякий государственный позитивизм признает абсолютность государства и относительность права, отъемлемость прав, подвергает их расценке по критериям государственной полезности» (Бердяев Н. А. Новое религиозное сознание и общественность. М., 1999. С. 101 - 102).
Это происходит из-за того, что идея власти и государственности рассматривается правоведами и социологами отвлеченно, сама по себе, как нечто самодовлеющее. Но подобный «государствоцентризм», «суперэтатизм» незамедлительно подводит людей к обоготворению государственной машины, к превращению ее в предмет поклонения - идола.
Этатистскому идолопоклонству противостоит идея права, имеющего своим источником не государство, а трансцендентную природу личности. Отражающее божественность человеческой природы, право не нуждается в санкции государства. Напротив, государство должно быть санкционировано правом и подчинено праву. Если государство есть выражение относительной человеческой воли, то право - это выражение воли абсолютной. Оно - часть вековечного Закона, начертанного Богом в сердцах людей. «Право есть свобода, государство - насилие, право - голос Божий в личности, государство - безлично и в этом безбожно… Государственная власть почти всегда цинична, на всякое напоминание о высшей правде она отвечает так, как ответил регент Мере пуританскому реформатору Ноксу: «Все это благочестивые бредни!» (Бердяев Н. А. Новое религиозное сознание и общественность. М., 1999. С. 103, 114).
Подобное извращение природы государства наблюдается в пределах цивилизации, которая долгое время считала себя христианской. К великому сожалению, христианству не удалось изменить природу западных государств. Будучи языческими, сохранившими в себе дух Древнего Рима, они таковыми и остались. Христианство вынуждено было приспосабливаться к их языческой природе. Церковь стала их союзницей. Более того, она сама прониклась насильственным духом. «Византия, второй Рим, воплотила идею абсолютного государства и обожествленного Кесаря, а в третьем Риме - России - идея эта достигла чудовищного выражения, явила пример кощунственного надругательства над Божьей заповедью» (Бердяев Н. А. Новое религиозное сознание и общественность. М., 1999. С. 73).
Подобные характеристики механизмов государственности могут быть отнесены к государству не просто секулярному, но откровенно безбожному. Такое государство стремится присвоить себе всю полноту власти. Более того, оно, выступая в качестве абсолютного начала, не желая ограничивать себя ничем высшим, желает, чтобы его народ относился к нему как ко «второму Богу».
Между тем, подобная модель есть не что иное, как чудовищное извращение самой природы государства. По своей сути государство призвано противостоять угрозе хаоса и распада, борясь с изначальным мировым злом. Но для этого оно не должно приносить в жертву своим властным амбициям человека, его достоинство, свободу и права.
Не государство является источником прав человека. Существует иная, высшая сила и воля, которая эти права установила, придала им такие свойства, как безусловность и неотъемлемость. Бог и только Он является высшим источником права. Государство - только посредник между Богом и правом. Оно - инструмент, которому Бог позволяет исполнять регулятивные, управленческие, дисциплинарные функции. И секулярное государство, правители которого этого не понимают или не хотят понимать, - аномалия, девиация, обрекающая себя на кризисы, революции, катастрофы.
Подобный вывод касательно роковой роли секуляризма в мировой и российской истории, политике, культуре был для Бердяева не только плодом научно-теоретических изысканий, но и результатом непосредственных наблюдений за устрашающими судорогами, сотрясавшими социальное тело мировой цивилизации ХХ века. То была плата за апостасию. Бог, от Которого отступились народы и государства, попустил и оставил «постхристианскую цивилизацию» наедине с силами тьмы, которые незамедлительно принялись за дело. И если для философов-атеистов природа и сущность глобальных социальных катастроф оставалась неясной, то Бердяеву она была совершенно понятна. Позиция мыслителя-христианина давала ему в руки ключ от этой и многих других загадок мировой истории.