публикации/авторы/Бачинин В.А.

Летом 1893 г. издатель журнала «Ethische Kultur», основатель «Этического общества для содействия социально-этическим реформам», профессор Берлинского университета Г. фон Гижицкий обратился к Л. Н. Толстому с письмом, где просил писателя ответить на ряд вопросов, среди которых был и такой: «Верите ли вы в возможность независимой от религии морали?» Толстой заинтересовался поставленной перед ним задачей и своё видение проблемы сформулировал в работе «Религия и нравственность». Спустя более, чем сто лет, у этой маленькой истории из жизни великого писателя появилось продолжение. В 2010 г. Российская академия наук, Институт философии РАН и международный фонд «Знание» объявили открытый конкурс философских трактатов на тему «Возможна ли нравственность, независимая от религии?» Его будущим участникам предлагалось ответить на вопрос, заданный когда-то Толстому, с учетом происшедших в мире перемен и современных социокультурных реалий. На конкурс было представлено около 250 работ из России и русского зарубежья.

Большинство тех, кто пытается анализировать тексты Виктора Пелевина, чаще всего либо проходят лёгкой поступью по их смысловым верхам, либо делают ставку на какой-нибудь модный приём эзотерической экзегезы, отважно погружаются в то или иное сочинение писателя и в результате основательно увязают и даже тонут в зыбкой стихии пелевинской художественной философии, норовя заодно утопить в ней и читателя. Последний доверчиво следует за ними, надеясь, что и ему откроются какие-то сверхважные метафизические смыслы, обнажатся доселе неизреченные экзистенциальные тайны, и оказывается, как правило, жестоко обманут в своих ожиданиях. Кроме этих двух путей, существует еще и третий, пока еще не слишком затоптанный. Им-то я и воспользуюсь.

Источник: // Опубликовано в журнале «Человек», 2008,№5

Одно из главных заблуждений современной социологии — это пренебрежение религиозными аспектами социологического знания. Неверно понимаемая суть социологической науки влечет за собой неверные знания о социальном мире. Возникают ложные картины социального мира и ложные модели социального человека. Между тем, социальный человек — это еще и человек религиозный, т. е. движимый не только материально-физическими потребностями, но и духовными мотивами, жаждущий высших смыслов и целей, выходящих за пределы осязаемых реалий. Среди многообразия познавательных коллизий, наполняющих интеллектуальное пространство христианского эпистемологического дискурса, может быть обнаружена методологическая антиномия, в которой тезис утверждает, что христианство можно постичь только исходя из него самого, и в первую очередь из признания божественной природы Иисуса Христа». Антитезис же гласит, что христианство невозможно постичь, если исходить только лишь из него самого. Тезис требует, чтобы исследователь был верующим христианином и пребывал не вовне, а внутри той реальности, которая именуется христианским миром. Антитезис допускает пребывание исследователя, будь то философ, социолог, психолог, историк, вне веры, вне христианства, т. е. на позициях светской науки. При этом сторонники антитезиса могут апеллировать к теореме Геделя, которая в несколько упрощенном варианте звучит следующим образом: «Ничто не может быть понято и объяснено только лишь из самого себя».

Социология — наука, сравнительно молодая, но, однако, уже успевшая, несмотря на молодость, пройти через сложнейшие трансформации и пережить не одну культурно-историческую эпоху. Родившись в первой половине XIX в., она была свидетелем последнего акта эпохи классики, покидавшей историческую сцену. Сменившая ее эпоха модерна вся целиком прошла перед глазами нескольких поколений социологов. И вот на протяжении уже почти полувека социология активно участвует в действе трансформации модернизма в постмодернизм.

Современное секулярное сознание чаще всего рассматривает Реформацию как ответ на вызов истории, как общественную реакцию на нужды развития новых социально-экономических отношений в Европе. В определенном смысле это так. Жизнь западной церкви XVI в. действительно требовала определенных трансформаций внутри ее институциональных структур. Однако римский престол в то время не был готов к осуществлению назревших реформ, что в итоге и привело к религиозно-церковному расколу, принявшему вид Реформации1. Реформации сопутствовал процесс интенсивного теологического и социально-философского творчества, расчищавший духовное пространство для утверждения новых религиозных, этических, социально-политических и правовых идей.

Источник: // Вопросы истории, № 6, Июнь 2010, C. 107-116

В любом обществе имеются ареалы, внутри которых идет производство и тиражирование девиантных форм индивидуального существования. Носителей разнородных психических, ментальных, моральных, поведенческих и прочих девиаций нередко называют жертвами антропологических катастроф, т. е. людьми, пережившими радикальные жизненные метаморфозы в результате серьезных деформаций их духовных структур. В России издавна, фактически со второй половины XIX в., велся мониторинг антропокатастроф. Он включал несколько аналитических направлений, в том числе философское, социологическое, антропологическое, психологическое, политико-правовое, криминологическое и др. Работа велась и на литературно-художественном уровне

Уже давно многое из того, что написал Огюст Конт, пребывает в статусе социологической классики и успело покрыться как хрестоматийным глянцем, так и исторической пылью. С одной стороны, Конта помнят и почитают, а с другой, его идеями почти не пользуются, усматривая в них азбучные истины, наивные прописи, растиражированные трюизмы. Лишь юбилеи мыслителя на короткое время рождают слабые всплески интереса к его творчеству, а затем опять следуют периоды многолетних затиший.

Источник: // Опубликовано в журнале «Развитие личности» 2008, № 3 Об авторе Бачинин Владислав Аркадьевич — доктор социологических наук, профессор.. Окончил философский факультет Ленинградского (Санкт-Петербургского) университета и аспирантуру Института философии АН

«Бывают странные сближенья», — сказал поэт. Именно таким «странным сближеньем» может показаться в историко-методологическом исследовании ряд из трех, казалось бы, далеко отстоящих друг от друга реалий — холерного бунта 1831 г. в Старой Руссе, имен Макса Шелера и Федора Достоевского. Не менее странным для кого-то, может быть, выглядит и рядоположенность таких конструктов, как «ресентимент» и «подполье». Разъяснению возможных, хотя и не обязательных, недоумений на этот счет и посвящена настоящая работа. Вместе с тем, решение данной задачи — не самоцель. Главная же цель состоит в том, чтобы взглянуть на давно известные исторические реалии, успевшие, казалось бы, превратиться в территории научной беспроблемности и методологической безработицы, под несколько обновленным, не слишком привычным углом зрения.

Источник: // Опубликовано в журнале «Человек» (2011, № 4)

Начну с анекдота, впрочем, не смешного, а довольно скверного. Некоторое время тому назад журнал «Развитие личности» (М., 2010, № 2, с. 76-88) опубликовал мою статью «Хам как девиантная личность». Позднее, в конце лета 2011 г. статья была выставлена на одном из научных сайтов.

Социология, родившаяся от того же родителя, что и позитивизм, восприняла от своего «отца-основателя» Огюста Конта характерный дух секуляризма. Под прямым влиянием последнего в социологической науке образовались многие солидные и влиятельные исследовательские направления. Но, несмотря на очевидные заслуги тех, кто трудился и трудится на социологическом поприще, все же хочется задать вопрос: а являются ли эти секулярные направления самодостаточными? Можно ли говорить, что движение в русле секуляризма, опора теоретической мысли только на атеистические основания дает социологам исчерпывающую информацию об интересующих их социальных реалиях и в полной мере отвечает общественным ожиданиям?

Источник: // Журнал «Свободная мысль» (№2, 2010)

Что же нужно социологу, чтобы его рассуждения не выглядели тривиальными? Есть, очевидно, разные выходы. Укажем на два из них. Первый — это путь чрезвычайного усложнения социологического языка и теоретического инструментария. Многие западные и некоторые отечественные социологи избирают этот путь, но по большому счету он оказывается, как правило, не слишком продуктивен. Для того, чтобы забить гвоздь, можно использовать простой молоток, а можно сделать это при помощи сложнейшего киборга, напичканного электроникой. Но результат будет одинаков в обоих случаях. Иными словами, на этом пути социолог вполне может оставаться генератором трюизмов. Изменяется лишь технология их производства и тиражирования.

Процесс научного творчества имеет одну характерную черту, которую иначе, как парадоксальною, не назовешь. Нередко мы, надеясь продвинуться по пути неведомого, пытаясь узнать, открыть, описать что-то новое, часто оказываемся крайне мало сведущи в областях, которые считаем либо давно освоенными, либо недостойными нашего внимания, но которые имеют свойства преподносить, как бы в отместку за невнимание к ним, неожиданные сюрпризы, грозящие свести на нет очень многие результаты наших познавательных усилий. То, что еще недавно казалось ясным и прозрачным, может при определенных условиях обрести такой вид, будто погрузилось в густой туман. Чаще всего это касается сфер глубинных мировоззренческих и методологических оснований социогуманитарных дисциплин.

Источник: // Опубликовано в журнале «Свободная мысль» (2011, №4)

В поле современной социологической науки существует много разных дисциплинарных направлений, предметом которых являются культура, политика, образование, право и т. д. Однако такого направления, как социология хамства, в ней нет. Так нам скажет любой социолог и… ошибется. Осмелюсь утверждать, что социология хамства не просто существует, но занимает весьма прочные позиции в современном социологическом дискурсе. Правда, ее статус не лишен некоторой парадоксальности, поскольку многие социологи уделяют немало внимания этому направлению исследований, сами того не ведая и выступая, таким образом, в роли мольеровского г-на Журдэна, говорившего прозой, но не знавшего, что он говорит прозой. Такие дисциплины, как социология личности, воспитания, морали, молодежных субкультур и др., заставляют исследователей вольно или невольно соприкасаться с темой хамства. При этом на самом феномене хамства внимание, как правило, почти не фиксируется. Между тем, он вполне заслуживает специального разговора. Начинать этот разговор приходится издалека, со времен, когда существовал человек по имени Хам, один из трех сыновей библейского патриарха Ноя, вошедший в историю как нарушитель основополагающей заповеди патриархальной нравственности и родового права, требовавшей чтить своих родителей.

Понятие безумия имеет несколько смыслов. Во-первых, оно обозначает такое состояние души, при котором человеком совершаются невероятные поступки, идущие вразрез с здравым смыслом, нормами религии, морали и права. Во-вторых, оно характеризует патологическое состояние психики, возникающее в результате болезненных изменений в системе высшей нервной деятельности и приводящее к утрате способности адекватно реагировать на внешние раздражители, здраво мыслить, рассуждать и действовать.

// Христианская мысль: социология, политическая теология, культурология. Том III. — СПб.: Издательство , 2005. — 175 с.

Спектр социологических проблем религиозной жизни общества и личности разнообразен и широк. Эти проблемы представляют интерес для верующих и неверующих, для профессиональных богословов и светских ученых-гуманитариев. Они образуют междисциплинарное проблемное пространство, внутри которого существуют и соприкасаются значительное число социологических и социально-богословских вопросов. Последние распределяются на три исследовательских направления — социальное богословие, социологию религии и религиозную социологию. В этой триаде есть крайние термины, далеко отстоящие друг от друга. Это социальное богословие, которое по определению не может быть позитивистским, и социология религии, сложившаяся и существующая в русле позитивистской парадигмы. Между ними располагается средний термин религиозной социологии, которая сочетает в себе одухотворенность социального богословия и методологические, аналитические ресурсы такой светской дисциплины, как социология религии.

// «Христианская мысль: социологи, политическая теология, культурология» (Санкт-Петербург. Т. I — V, 2004 — 2005)

Антропосоциосфера новозаветного жизненного мира представляет собой социальную реальность, несущую на себе следы постоянных, систематических человеческих воздействий. Здесь сущность социальной реальности приоткрывается через попытки взглянуть на нее сквозь призму различных проявлений человеческой природы. Одновременно возникает и встречный вектор: человек в его стремлении понять себя и постичь смысл собственных отношений с миром и Богом, тем самым приближается к постижению сути социальной реальности. Известно, что, изучая человека, мы повсюду ищем и находим знаки и стараемся понять их значения. Такими знаками насыщена антропосоциальная реальность новозаветного мира. Загадочность многих из них рассеивается благодаря антропосоциологическому подходу, прокладывающему путь, в движении по которому возникают не умозрительные схемы, а живое понимание новозаветных реалий, внутри которых христианское сознание чувствует себя пребывающим как в стенах своего дома, т. е. защищенным от многих превратностей земного существования.

// Христианская мысль: социология, политическая теология, культурология. Том III. — СПб.: Издательство, 2005. — 175 с.

В России все чаще слышатся разговоры о приближающемся 2017 годе, когда исполнится 100 лет событию, радикально изменившему ее историческую судьбу. Но мало кто склонен сегодня задумываться над любопытным совпадением: в октябре того же года исполнится 500 лет с начала не менее значимого геополитического события, изменившего судьбу всей западной цивилизации и оказавшего определяющее влияние на духовно-практическую жизнь миллионов людей, живущих ныне по всему миру. Это Реформация - религиозно-общественное движение XVI века, в результате которого от католицизма отошел и оформился в качестве самостоятельного вероучения протестантизм.

// ИНТЕЛРОС №4, 2011

Социолог, интересующийся этическими проблемами, вправе черпать материал из любого культурного источника, включая мифологию, искусство, литературу, поэзию. Морально-этический «фермент», пронизывающий предметное тело и духовную субстанцию культуры, присутствует повсеместно. Однако фактографическое обеспечение исследований представляет определенную методологическую сложность, связанную со спецификой внеинституциональной (формальной) природы морали. Ставшая притчей во языцах теоретическая неуловимость «субстрата» морали не мешает ей, однако, пронизывать все сферы практической и духовной жизни социума и личности, присутствовать почти во всем, что делают, думают и чувствуют социальные субъекты. Так возникает социокультурная антиномия: морали нет нигде — мораль присутствует везде. Разрешить ее — значит найти доступный для социологического исследования социокультурный субстрат, который, не являясь собственно моральным, тем не менее, нес бы в себе все то, чем жива мораль

// Социологические исследования. 1995. № 11. С. 104-108.

Стихийная компаративистика, познавательные резервы которой интуитивно чувствуют многие исследователи, не обошла стороной и Достоевского. И это естественно, поскольку чем масштабнее фигура художника, тем большим числом живых связей соединен он с прошлым, настоящим и будущим. Достоевского сопоставляли с Шекспиром и Сервантесом, Кантом и Гегелем, де Садом и Ницше и многими другими. И есть все основания предполагать, что эта исследовательская тенденция вряд ли когда-нибудь иссякнет, ибо слишком уж грандиозна фигура художника-мыслителя

// Научное издание АКАДНМЕIА: Материалы и исследования по истории платонизма

Если рассматривать творческую биографию Достоевского, становится очевидным, что его прирожденным интенциям было тесно в рамках художественного творчества. Живший внутри его духовного «я» стихийный социолог настоятельно искал возможностей приложить свои силы. Так, у героев романов, не имеющих никакого отношения к социологии, обнаруживались исследовательские интересы отчетливо социологического характера. Сам писатель оснащал свои публицистические выступления социологическими зарисовками, этюдами.

// Социологические исследования. 2000. № 3. С. 94-102.

Судьба Венедикта Ерофеева — это трагедия русской души, которая всю жизнь балансировала на краю пропасти, постоянно заглядывала в устрашающую бездну, часто зависала над ней и лишь чудом удерживалась от падения в тьму кромешную. Ерофеев — один из немногих русских писателей, сумевших унаследовать от Достоевского жанр «записок из подполья» и адаптировать его к реалиям советской действительности. Если русский литературно-философский модерн некогда открылся «Записками из подполья» (1864), то закрываться он начал маленьким шедевром Ерофеева, его мини-повестью «Москва-Петушки» (1969). Метафизика отечественного модерна началась историей безымянного подпольного господина, который замыслил и осуществил тягчайшее из «мыслепреступлений» — убийство Бога, а завершилась историей подпольного гражданина по имени Веничка, который пожелал узнать живого Бога, преданного забвению большинством его сограждан.