ENG
         
hpsy.ru/

../../Экзистенциальный подход в терапии клиентов, переживших насилие

Было время, когда я могла много писать и говорить о насилии, его влиянии на жизнь человека и психологической помощи в случае пережитых травм. Интерес к этим вопросам и энергия, которую я посвятила этой теме, во многом для меня являлись ключом к воротам психотерапии. Прошло несколько лет, и вместе с опытом работы с клиентами, я уже не могла не замечать тех, которые до какой-то степени не пережили насилие в своей жизни. Часто опыт физического или сексуального насилия, о котором после долгих часов молчания рассказывают клиенты, является символом всей долгосрочной и хронической травмы - недостающей заботы и любви, несоответствующего воспитания, непонимания и отвержения - которую они пережили и продолжают переживать и теперь. Это - символ неспособности контролировать то, что происходит, выражение чувства стыда, бессилия, беспомощности, вины, злости и опыт непережитой боли и страданий. Вполне возможно, что и для меня интерес к помощи людям, пострадавшим от насилия, является символом встречи с сутью глубочайших страданий, незащищённости и угрозы небытия, с которыми приходится сталкиваться каждому из нас.

Травма определяется как влияние внешних событий, которые разрушают человека - событий, которые выходят за рамки того, какова в наших представлениях должна быть жизнь (Apfel & Simon, 1996). Эти события подавляют обычные возможности адаптации, угрожают психической и телесной интеграции, и превосходят механизмы преодоления (Apfel & Simon, 1996). Слово «травма» возникло от греческого слова, означавшего «рана». Наиболее древнее происхождение слова «рана» возникло от слова «проколоть». В психоаналитической литературе о психической травме нередко говорят как о метафорической ране или нападении, которое разрывает защиту или «кожу» человека, защищающих психику. Тревога, которую поднимают такие события, «наводняет» психику и ломает ментальную защиту, создавая изменения в способности думать, чувствовать и ощущать свою самость (Lemma, 2003). Есть несколько подходов к объяснению влияния насилия на жизнь человека. Описание нарушения посттравматического стресса в «Международной классификации болезней» (DSM -IV) включает «повторное переживание травмы; избегание стимулов, связанных с травмой, и оцепенение; устойчивые симптомы с повышенной возбудимостью» (American Psychiatric Association, 1994). Много авторов (Friedrich, 1990; Putnam, 1986; Sanderson, 1990) выделяют и исследуют другие группы симптомов, связанных именно с опытом насилия. Авторы считают, что физическое и сексуальное насилие - особый вид травмы из-за того, что психологический страх смерти и уничтожения связан с физическими действиями и/или ощущениями; таким образом нарушение включает физические компоненты (нарушение еды, сексуальные дисфункции, ипохондрия и.тпр.). Также эти травматические события организуют и порождают другие люди, поэтому травма всегда влияет на отношения (Buchele, 2000). Обобщяя эти симптомы, можно выделить 6 групп наиболее распространенных симптомов последствий сексуального насилия: 1) Изменения в представлении своего «я» (низкая самооценка, чувство отличия от других, неприятие себя, негативные представления о себе и деперсонализация). 2) Изменения в интерперсональных отношениях (изолирование, отчуждение, прекращение близких отношений, неспособность довериться, поиск спасителя, неспособность защищать себя). 3) Эмоциональные последствия (тревога, депрессия, злость, стыд, чувство вины). 4) Когнитивные последствия (амнезия или гипермнезия травматических событий, отрицание, когнитивные искажения, диссоциация, постоянное оживление травмы в сознании). 5) Физические реакции (психосоматические боли, нарушения сна, сексуальные проблемы). 6) Изменения в поведении (самоде-структивное поведение, искалечивание себя, суицид, нарушения питания, употребление алкоголя и наркотиков).

В модели преодоления (coping model; Friedrich, 1990) вы-деляется четыре части развития травматических реакции: 1) функционирование перед насилием (факторы риска, степень развития, семейные факторы); 2) природа травмы; 3) изначальная реакция ребёнка и семьи; 4) долгосрочные реакции (включают и другие события жизни).

Экзистенциальное понимание влияния насилия на бытие-в-мире человека

В течение последних 25 лет насилию посвящено настолько много литературы, что, с одной стороны, удивительно, что в экзистенциальной психологии и психотерапии эта тема «в чистом виде» проявляется мало. С другой стороны, это закономерно, учитывая 2 факта. Во-первых, в экзистенциальной традиции от-дельные события не выделяются вне контекста всей жизни человека. Во-вторых, уже изначально в экзистенциальной литературе много пишется именно о вопросах, связанных с границей «над пропастью» между жизнью и смертью, открытостью и закрытостью, свободой и подчинением, интеграцией и дезинтеграцией, например: как находить смысл в ситуации, когда это кажется невозможным (В.Франкл), как понимать бытиё-в-мире человека, который страдает (Л.Бинсвангер), как встретиться с неизбежными базисными данностями экзистенции (смерть, тревога, бессмысленность и т.д.) и бороться для того, чтобы жить в согласии с собой (Дж.Бьюдженталь, И.Ялом, Р.Мэй), как принять онтологическую незащищённость (Р.Лейнг).

«Человек не существует без «его» мира, а его мир не может существовать без него» (Лэйнг, 1995). Dasein - это бытие здесь, место, где бытие открывает себя (Хайдеггер, 1997). В любом опыте мы открываем себя - без этого не бывает опыта - открывание себя является неотъемлемой частью бытия. Нет возможностей не открывать себя и в таком опыте, в котором единственное, что мы тогда желаем - это быть закрытыми, в том числе и опыте насилия. И поскольку экзистенция скорее похожа на глагол, чем на существительное, и является нашим свободным выбором (Cooper, 2003), у нас всех есть возможность выбрать способ бытия в любых ситуациях. «Не хочу вспоминать этот ужас» нередкая реакция на экстремальные события. С притворством «как будто бы» (Spinelli, 1997) это никогда не случалось, связано большинство трудностей, которые возникают и продолжаются длительное время после столкновения с травматическим опытом. Хайдеггер считал, что у нас всех есть базисное понимание онтологических аспектов бытия, но большее количество времени мы избегаем их в своих онтических заботах (Хайдеггер, 1997). Травма всегда порождает желание избегать ее: если я должна встречаться одна с силой, которая делает со мной все, что хочет, это слишком тяжело, и появляется желание избегать этого, диссоциация: между разными частями бытия, в памяти, в отношениях.

В основе разных расстройств лежат непринятые, отчуждённые аспекты нашей экзистенции (Cohn, 1997). Мы знаем, что в нашей экзистенции есть разные качества, которые мы не можем контролировать - смертность, неизбежность выбора, неизбежность присутствия других людей. Мы свободны реагировать - принять их или пытаться уйти от них, вытеснить их из нашего сознания. Уходя от смертности, появляется тревога, страх, депрессия. Уходя от пространства и времени, появляется диссоциация. Уходя от неизбежности других - и тех, с которыми хотим встречаться, и с кем нет - появляется чувство изоляции, стыд (Cohn, 1997). Симптомы свидетельствуют о том, что взаимодействие свободы и судьбы прервано (Мау, 1999). Психотерапия - "это метод увеличения осознания своей судьбы для того, чтобы увеличивать чувство свободы "(Мау, 1999).

О разных аспектах способа бытия в мире говорит Р.Лейнг. Ощущение своего присутствия в мире как реальной, живой, целостной и, во временном смысле, непрерывной личности - эту экзистенциальную позицию он называет онтологической защищённостью (Лейнг, 1995). Но есть и другая позиция - онтологическая незащищенность, в которой индивидуум чувствует мир опасным и угрожающим. Тогда человек озабочен тем, как себя сохранить, обычные обстоятельства жизни угрожают ему. Для этого возникают 3 формы беспокойства: поглощение (страх того, что кто-нибудь может его поглотить, и он потеряет свою автономию и свободу), взрыв (чувство внутренней пустоты и ощущение мира как опасного, как такого, который может вломиться в него), и окаменение (деперсонализация - «отключение» от опасного мира и ощущение себя как камня - в мертвой изоляции боязнь быть превращённым в мёртвый предмет, стать не более, чем вещью в мире другого, не обладающим собственной жизнью, собственным бытиём). По-моему, эти формы тревоги очень похожи на выше описанные симптомы посттравматического стресса: вторжение травмы в повседневную жизнь, постоянное возбуждение и тревога, избегание опыта прошлого и отчуждение.

Человек в обычных обстоятельствах жизни может чувствовать себя больше нереальным, чем реальным, больше умершим, чем живым, и отчужденным от окружающего мира (Лейнг, 1995). Так же, как не чувствовать свою временную продолжительность и чувствовать свою самость как отделённую от своего тела. Уже несколько лет назад Ван Дерцен не согласилась с Лэйнгом в том, что это характерно в основном для тех, кому ставят диагноз шизофрения. Она считает, что это - экзистенциальная тревога, которая присутствует в каждом из нас. Конечно, открытость этому состоянию меняется по разным причинам. Для тех, кто соприкасался с насилием, мир действительно угрожал, и, возможно, продолжает угрожать. Феноменологические исследования показывают, что опыт виктимизации ведет к сумасшедшему, непрогнозируемому миру, где других не интересует то, что происходит, и мир постоянно угрожает (Wertz, 1993). Посредством травматического переживания небытиё может начать действовать в нас настолько сильно, что мы начинаем уходить от любых контактов и реальностей. Похоже, и в аналитической литературе утверждается, что «травмированная психика продолжает травмировать саму себя» (Калшед, 2001), разделяя психику.

Ван Дерцен считает, что и неизбежные дилеммы нашего существования можно почувствовать и в намного более креативном виде, чем болезненное чувство подавленности и изоляции (van Deurzen, 1998). Главное в ее видении - это то, какой наш ответ на это, насколько мы открыты дилеммам человеческого состояния (van Deurzen-Smith, 1995). Способны ли мы переработать этот опыт и выражать конструктивным способом? Или мы поглощены этим, угнетены и изолированны?

Бытие - это событие, оно становится, происходит во времени. Наша задача посмотреть в себя и увидеть свое бытие, учитывая также и небытие. Экзистенция (бытие, к которому Dasein как-то относится) не дана человеку как осознанная, закрытая, неизменная - она открыта (Хайдеггер, 1997). Поэтому и есть много возможностей для изменения.

Процесс терапии

С точки зрения экзистенциальной терапии важно не лечить травматический опыт, а встретиться с ним в контексте всей жизни человека. В экзистенциальной терапии помочь - значит раскрыть и понять отношения человека с миром, исследовать его убеждения и ценности, понять, где он находится и где желает быть (van Deurzen-Smith, 1997). Бинсвангер и, позже ван Дерцен, выделяли 4 измерения нашего бытия-в-мире: физическое, социальное, психологическое и духовное. Насилие влияет на наше бытие во всех этих измерениях; следовательно, в терапии должны исследоваться все (van Deurzen, 1998).

Задача экзистенциальной феноменологии состоит в прояснении того, чем является «мир» другого, и способа его бытия в нем. Или, иначе, наша задача - исследование способа (manner of experience) переживания и того, что пережито (whatever is experienced). То, что пережито и то, как пережито. Цель феноменологии - описать, насколько это возможно, сам опыт без каких-то предварительных знаний, оснований или объяснений. Мы откладываем в сторону всё, что актуально не пережито, и находимся в контакте с опытом как таковым (Cohn, 1997). Чтобы понять опыт насилия, мы должны помочь клиенту исследовать его онтологически - исследуя те аспекты бытия, которые даны и неизбежны, с которыми неизбежно приходится столкнуться, встречаясь с опытом насилия - со смертью, уничтожением, унижением, разрушением границ. И онтически - исследуя те специфические индивидуальные способы, которыми каждый из нас живёт в мире (Сohn, 1997) и которые использует для того, чтобы продолжать жить с тем, что было. «Мы должны изучать не только человеческий опыт как таковой, но, более того, мы должны изучать человека, который приобретает этот опыт» (Мэй, 2001).

Именно поэтому нам важно пересмотреть свои убеждения, которые могут помешать помощи. Например, убеждение в том, какие бывают последствия насилия (Friedrich, 1990). Несмотря на общие принципы того, что исследовано, каждый человек переживает травматический опыт по-своему. Другое - это наши заблуждения в том, что мы считаем ролью терапевта (Friedrich, 1990). Насколько мы сами желаем быть волшебниками и «хорошими терапевтами»? Насколько умеем балансировать между эмпатией и слиянием, оставаясь самими собой? Насколько ригидная наша теоретическая установка, неважно - это тревога смерти или Эдипов комплекс (van Deurzen-Smith, 1997)? Какие наши собственные нерешённые трудности (Friedrich, 1990)? Чему мы научились в семье, какое отношение нашей семьи к сексуальности, каковы наши собственные травмы и насколько мы о них говорили? Только тогда, когда мы справились с этими препятствиями, мы можем двигаться к диалогу.

Формированию терапевтических отношений, также как и всей терапевтической работе, способствуют 3 принципа или «закона» феноменологического подхода (Spinelli, 1994). Феноменологический принцип epoche: «вынесение за скобки» наших представлений, убеждений, знаний, в том числе и всего, что мы знаем о терапии людей, переживших насилие. Закон описания: исследование вместе с клиентом его опыта, чувств и значения событий прошлого в теперешней жизни, не пытаясь объяснить это вместо клиента. Закон горизонтализации - это воздерживание от иерархизации разных феноменов - событий или чувств - от построения прогнозов или диагнозов.

В терапии с клиентами, пережившими насилие, в разных школах ударение ставится на двух главных аспектах: на отношениях между клиентом и терапевтом и переработке травмы (Gil, 1988). Также большое внимание уделено изменениям в представлениях о себе и мире, эмоциональной экспрессии, нахождению значения (Rivera, 1993; Friedrich, 1990, Wieland, 1998). Обычно считают, что перед началом терапии важна физическая безопасность клиента. Возможными проблемами могут стать: суицид, насильственные отношения, зависимость от алкоголя или наркотиков, насилие клиента над другими, в том числе, над детьми. Если эти проблемы существуют, важно пересматривать возможности терапии, учитывая, что и результаты могут быть сомнительными. В таких случаях важно работать в сотрудничестве с другими профессионалами - социаль-ными работниками, врачами и т.д.

Отношения между клиентом и терапевтом

«Нам не нужно волноваться о том, что можем подойти к клиенту слишком близко, хотя мы должны быть уверены в том, что мы способны вернуться к своей точке зрения» (van Deurzen-Smith, 1997).

Мы существуем в отношениях с другими (Sartre, 1943). Человеческая связь - это базисная данность (Cohn, 1997). Возможно, мы и не хотим быть связанными с кем-то (например, с насильником) или с чем-то в пережитом опыте (например, с агрессией), но это - неизбежность. Мы всегда можем выбрать качество этой связи. Поэтому в терапевтической работе настолько важно уделять внимание именно отношениями с другими людьми, и особенно - с терапевтом. Нередко именно понимание отношений в терапии помогает преодолеть и многие симптомы. Если клиент, например, отвергает помощь, отстраняясь от нас и в том числе от возможной помощи, крайне важно решить именно это.

Для объяснения влияния сексуального насилия создана модель травмогенных факторов (traumagenic factor model; Finkelhor & Browne, 1985). В модели идентифицированы 4 фактора, которые создают травму: предательство, стигматизация, травматическая сексуализация и создание бессилия. Каждый из этих факторов меняет когнитивное и эмоциональное восприятие мира ребёнка и создает травму, которая во многом проявляется именно в отношениях. Страх беспомощности (страх опять быть в ситуации насилия) связан с ужасом стать фокусом целенаправленного и мобилизованного зла. C этим связаны 2 важных вопроса в терапии: проблема доверия и динамика силы (Buchele, 2000).

Проблема доверия

«В ситуации ужаса человек спонтанно ищет источник комфорта и защиты - не находя его, сотрясается чувство базисного доверия, и позже отношения сопровождает чувство отчуждения». (Herman, 1992). Человек одновременно избегает близких отношений и отчаянно ищет их. Чувства недоверия, стыда и вины способствуют избеганию отношений. С другой стороны, травма усиливает нужду в защищающих привязанностях (Herman, 1992). Между обще-человеческим «раздельно-но-связанно» (Бьюдженталь, 1998) часто проявляется большое расщепление - или только раздельно, или слишком связанно. Баланс разделения и соединения разрушен (как мы знаем, важны обе стороны), и в терапии важная задача - восстановить его.

Отношения в начале терапии чаще всего проявляются в форме «Я - Оно» по Буберу: отношения между субъектом и объектом, где полностью отсутствует взаимность. В ситуации насилия человек был объектом использования, а не человеком - и эта динамика продолжается. В чём-то любые действия и слова терапевта могут быть восприняты как подозрительные, с сопротивлением и чувством не понимания. Терапевту приходится принимать избегание контакта, злость, нападение, зависимость, недоверие, которое меняется на желание слиться и слишком большие ожидания. Нам важно развивать умение быть вместе с клиентом, рядом с его амбивалентными чувствами и одновременным желанием и нежеланием довериться. Но перед тем, как помочь клиенту перестать прятаться, важна честность и откровенность терапевта. Только тогда происходит безусловная встреча (Tillich, 2000).

Клиенту важно помочь не только говорить или рассказывать о травме, но и научиться пользоваться отношениями для того, чтобы отношения помогли ему исцеляться. Об этом много пишут и представители аналитической школы, например, Винникот, который делает ударение на то, чтобы помочь клиенту развивать осознание своей истинной самости: "Связь означает умение быть одному в присутствии другого" (Winnicott, 1965).

Из теории привязанности (Bowlby, 1988) можно выделить 3 измерения привязанности, которые часто характерны людям, пережившим насилие (Dominiak, 1992):

  1. Повышенное желание заботы и чувств. Клиенты, которые тянутся к отношениям и боятся отвержения, чувствуя, что они «ничто без других». Эти клиенты зависимые, требующие помощи и контакта - нередко вне рамок терапии. С такими клиентами важно найти способ, как удовлетворить потребность в привязанности, но одновременно суметь установить границы. С ними мы будем радоваться любым проявлениям сопротивления и злости - это хороший знак дифференциации.
  2. Тихое страдание, осторожность и избегание отношений. Клиенты, которые пассивны, резервированны, не делятся, могут уменьшать симптомы. С такими клиентами нам надо посвятить много энергии именно для установления связи. С ними мы можем быть более открыты, более заботливы, чем с другими.
  3. Агрессивно нападающий, требовательный, контролирующий стиль поведения. Клиент может критиковать нас и диктовать свои условия, часто вызывая злость в нас. В таких случаях мы должны быть очень внимательны с выражением нашей злости - скорее эти клиенты нуждаются в принятии и поощрении.

Также у клиентов часто проявляются амбивалентные чувства - с одной стороны, хочу отношений, с другой - боюсь и избегаю. Такое поведение становится привычным и воспринимается как "действительное я" (Wertz, 1993), устанавливая такие отношения в соответствии с тем, как человек воспринимает мир и реальность. Терапевтическая встреча всегда отражает поведение клиента во "внешнем мире" - и здесь мы можем найти и аутентичные, и неаутентичные способы бытия (Strasser & Strasser, 1997). Хотя и не часто, но бывают такие моменты, которые можно назвать отношениями Я-Ты (Бубер, 1995) или я-с-другими (Spinelli, 1997), именно они и являются тем чудом, благодаря которому происходит принятие опыта произошедшего и своих чувств в связи с этим - без стыда, осуждения себя или отрицания. В чём мы можем помочь - это держать открытое терапевтическое пространство для клиента. Позволить быть свободным, чтобы «терапевтическая встреча не стала ловушкой» (Cohn, 1997, р.38) - и для клиента, и для терапевта.

«Когда я не пытаюсь завоевать пространство для себя, когда ты не пытаешься получить мое пространство, только тогда появляется пространство между нами. Не нужно защищаться от того, чтобы другой не менял бы меня, и у меня нет такой цели - менять тебя» (van Deurzen-Smith, 1997). Появляется пространство для клиента и для помощи в его травматическом опыте.

Динамика силы

"Мы можем вспомнить (..) открытие, что в определенных отношениях мы безнадежно одиноки, и узнать, что на нашей собственной территории могут быть отпечатки лишь наших ног" (Лейнг, 1995). Травматический опыт (особенно длительный) разрушает это открытие: мало территории, которую нельзя разрушать, мало границ, которые нельзя переступить. Часто у клиентов бывает чувство прозрачности перед другими (чувство, что на них есть печать стыда, что они отличаются от других, и что все это видят). Появляется чувство беспомощности, которое связано с убеждением, что людей нельзя прогнозировать, они вне контроля, и у них есть скрытые намерения (Wertz, 1993). Похоже на то, что писал Лейнг: «Любая пара глаз есть глаза в голове медузы, которые, по его ощущениям, обладают способностью убить или умертвить в нём нечто живое. Потому он пытается предвосхитить собственное окаменение, превращая в камень других» (Лейнг, 1995). В терапии с клиентами я нередко сама чувствовала чувство окаменения - и в связи с ужасными историями, о которых рассказывали клиенты, и с тем, что они сами чувствовали себя окаменевшими. Или с тем, что они действительно пытаются превратить тебя в камень для защиты собственного «я» (например, в депрессивном состоянии, когда «никто не может мне помочь»).

Когда я пыталась до тебя дозвониться, но не могла, мне вдруг показалось, что все сошли с ума. И ты. Что ты врёшь. Что это все придумано, и ты меня обманываешь. Если ты помнишь эту книгу Кафки «Процесс»… Всё придумано, чтобы меня уничтожить. Нет искренности. Есть ужас. И я это все тебе рассказала, я доверилась! И это все было только использованием меня, моих денег. Все врут. Всё неправда.

Поскольку клиенты часто мало осознают свою силу и чувствуют себя растерянно и уязвимо, межличностное поле по отношению к силе в терапии уже изначально не является нейтральным. Отношения не равномерны - у терапевтов есть знания и власть их использовать, и пациенты обычно ждут, что смогут решать что-то, чего не могут решать без нашей помощи (Dominiak, 1992). Чувствительность жертв насилия к власти и контролю может особенно влиять на процесс отношений и привязанности. (Shapiro, 1987) Контакт с терапевтом может активизировать динамику обвине-ния себя и стыда, чувство опасности и чувство социальной не-компетенции, и влиять на развитие отношений.

Ролло Мей писал, что «жизнь состоит в достижении добра не в стороне от зла, а вопреки ему» (Мэй, 2001). Доверие не может быть восстановлено, отрицая существование зла в мире и людях. Решение - в вере, что добро может превзойти зло и в убеждении, что возможно справиться со всем, что происходит (Buchele, 2000). Важно помочь клиентам осознавать и свою силу, допуская «существование злого начала в самих себе» (Мэй, 2001). Не умея быть в контакте с собственной силой, она может стать деструктивной и повернуться к нам самим, выражая себя в форме страха, самодеструкции и других проблем.

Человеческие существа стремятся доминировать и манипулировать своим миром и управлять своей средой. У нас у всех есть сила действовать и менять свою ситуацию. Если бы у человека не было воли, он не был бы человеком (Warnock, 1970, in Minton & Minton, 2004). Агрессивные действия со стороны клиента, направленные на терапевта могут быть объяснены именно этим (Minton & Minton, 2004). Нападения на терапевта часто означают попытку дифференциации или проверку терапевта для того, чтобы перейти на другой тип отношении - отношений «Я-Ты».

Установление границ

В связи с вопросами доверия и силы часто возникает вопрос границ. Для клиента важно чувствовать контроль над своим выбором и чувствовать, что его выбор уважают, потому что возможности контроля были серьезно ограничены во время насилия, и одна из целей терапии - это восстановить это чувство и преодолеть беспомощность (Courtois,1988). Трудно представить опыт, который больше разрушает границы, чем этот. И если раньше это было насилие, которое разрушало границы, теперь их часто разрушают подавленные чувства клиента. Болезненные чувства порождают желание не чувствовать (выражаясь в манипулировании, переедании, увлечении алкоголем и наркотиками, насилии над другими) и когда они трансформируются, у клиентов часто бывают проблемы с границами. Границы дают чувство безопасности, поэтому временные рамки, разделение ответственности и достаточная забота терапевта о себе настолько важны.

Сопротивление

«Никто не может достичь полного бессилия иначе как умерев» (Мэй, 2001).

Чувство стыда, тревога и страх в терапии всегда создают сопротивление. Оно тесно связано с самой диалектикой травмы - одновременным постоянным вторжением травмы в сознание в ежедневной жизни клиента и желанием уйти от этого опыта, избеганием воспоминаний, отрицанием чувств. Есть авторы, которые считают, что психика переводит внешнюю травму в само-травмирующую внутреннюю «силу», которая сперва является защитной, но превращается в саморазрушающую. Именно травматические защиты отличаются высокой сопротивляемостью к изменениям - и это следует понимать как действие психики, направленное на самосохранение (Калшед, 2001). Клиент может избегать обсуждения самой травмы, чувств и значений, связанных с этим опытом.

Важно уважать и принимать сопротивление клиента -для его возникновения был повод. Это - попытка защищать себя, которая часто является очень важной в жизни клиента. Особенно важно, работая с жертвами насилия: они должны чувствовать контроль и выбор - и то, что этот выбор респектируется (Shapiro, 1992). Ещё одна причина сопротивления - это риск терять и те части себя, которые не потеряны или заново созданы и дают хоть какую-то безопасность и стабильность - даже если и иллюзорную. Мы знаем, что изменение любой части конструкции «я» создает вызов всей конструкции (Spinelli, 1997). Особенно в начале терапии клиенты часто приходят с амбивалентными чувствами: с одной стороны, они желают помощи, с другой - избегают и сопротивляются изменениям. Нужно отражать обе эти стороны. По Бьюдженталю (2001), сосредотачиваться в работе надо на самом сопротивлении, на потребности скрывать, а не на том, что оно скрывает. Но само сопротивление важно осознавать, со временем осознавая его причины и показывая возможные последствия: спрашивая, хотят ли клиенты продолжать так жить и что это дает.

Чувства терапевта

«Они играют игру. Они играют, что они не играют. Если я покажу им, что я вижу, кто они есть, я должен переступить через правила, и они будут меня судить. Я должен играть в их игру - игру невидения того, что я вижу игру» (Laing, 1972; in Minton & Minton, 2004).

Не так уж просто быть между личной вовлеченностью и сохранением дистанции, между формальностью и неформальностью, активностью и пассивностью, принятием и конфронтацией. Быть вместе с клиентом в этих событиях и в его реальности, но в то же самое время оставаться в своей. Заботясь о клиенте, заботиться и о себе. Встречаясь с клиентами в состоянии онтологической неза-щищенности, мы всегда сталкиваемся с нею сами. Это не прошлое, это - часть настоящего. В чувствах терапевта или в позиции терапевта по отношению к конкретному клиенту нередко приходится встречаться с чувствами, которые порождают желание дистанци-ироваться от клиента, слишком сильно вовлекаться в жизнь клиента или желание нападать на клиента. Неизбежно, это связано с трудностями клиента в такой же мере как и с трудностями самого терапевта. Наши чувства всегда помогают понять, что происходит с клиентом. Но неосознавание их является опасной ловушкой и для себя, и для клиента.

В термин «контрперенос» включены все реакции терапевта на клиента, рассказ клиента, поведение и защиты, которые употребляет терапевт для защиты от реакций клиента (Kernberg, 1965, in Ziegler & McEvoy, 2000). Работая с травматическим опытом, реакции конрпереноса возникают в особом виде. Во-первых, для терапевта появляются трудности выстраивать связь. Часто застрявшие в прошлом и напуганные будущим, клиенты могут быть оцепенелыми, диссоциативными, не присутствующими, избегая того, чего им больше всего не хватает - связи с самим собой и другим. Встречаясь с этой комплексной динамикой, могут подняться и тревоги и защиты терапевта (Ziegler & McEvoy, 2000).

Часто тогда, когда присутствуют смерть и уничтожение, терапевты могут чувствовать себя беспомощными и действовать для того, чтобы защищать себя. Можно выделить 2 категории непродуктивных реакций терапевтов: увеличенная идентификация и отстранение/убегание (Wilson & Lindy, 1994, in Ziegler & McEvoy, 2000). Терапевт, который слишком идентифицировался с клиентом, находится в риске слияния, приводящего к потере границ, преувеличенному включению и обоюдной зависимости. Это может привести к неуместному самораскрытию, неспособности поставить временные границы и держать направление в терапии. Также возможно нежелание углубиться в переживания клиента, боязнь встретиться с дополнительной болью. Возникают фантазии всемогу-щества, идеализация себя, попытка «лечить». Терапевты также могут избегать обсуждения трудных вопросов, отрицая и избегая таких тем, как смерть, потеря, злость или ответственность. Терапевты, которым трудно принять злость в себе или в других, могут использовать подавляющее, заглушающее поведение. Они могут вместе с клиентом объединяться и удерживать агрессию и злость только на насильника. Если терапевт неспособен справиться со злостью клиента, он может чувствовать себя как жертва и отвечать критическим и осуждающим отношением, чувствуя враждебность к клиенту, переживая, что он не принимает предложенную помощь.

Также хочется уделить внимание вопросу травматизации терапевта, которая вполне возможна в работе с жертвами насилия, и которая может порождать такие симптомы посттравматического стресса, как повторное воспоминание травмы клиента, застывание и генерализованную тревогу (Dolan, 1991). Тогда исключительно важна забота о себе, супервизии и личная терапия.

Терапевтическая работа с травматическим опытом

Для работы с травматическими событиями в терапии нужно достигнуть достаточного уровня безопасности в отношениях. Также клиент должен быть достаточно способным вербализовать этот опыт - и это значит, что сначало важно встретиться с теми чувствами, которые мешают говорить. Процесс без рассказа не будет достаточным, но говорить слишком рано тоже опасно - в таком случае это будет рассказывание «военных историй» без эмоций. В работе с травмой помогает фокусирование на чувствах, мыслях и телесных ощущениях - и тех, которые были в то время, и тех, которые проявляются здесь (Shapiro, 1995). Возвращение в реальность - в настоящее здесь и теперь - может помочь как интегрированию травмы, так и лучшему видению возможностей в теперешней жизни. Важно возвратиться к самым тяжелым моментам в этих событиях, эмоциях и, в связи с этим, физическим ощущениям, мыслям и негативным утверждениям о себе (Shapiro, 1995). Во время рассказов нужно делать проверки возвращения в реальность - сделать паузу, проверить, как клиент чувствует себя теперь. Иногда перед рассказом мы можем спросить: «Что в помещении является символом реальности, к чему можно возвратиться во время рассказа?» (Dolan, 1991)

В пересказе этих событий важно дать пространство клиенту, но в то же время быть вместе с ним и оставаться в теперешней реальности, чтобы клиент не чувствовал себя одиноко. Принятие терапевта и его живое присутствие способствуют уменьшению чувства страха, стыда и вины в том, что случилось. Когда терапевт делится своими чувствами и своим видением, это во многом помогает клиенту посмотреть на произошедшее другими глазами.

К: Я не кричала. Не звонила в двери. Тогда я бы могла избежать этого. Но был только парализующий страх его. Только через какое-то время я вспомнила свои мысли - очень ясные, и слишком рациональные. Я думала, что если буду звонить в дверь, пока кто-то проснется и выйдет, я, возможно, буду уже мертвая. Быстрее будет, если я сама открою дверь. Но я не подумала о том, что от волнения у меня будут дрожать руки, и я не смогу открыть дверь. Конечно, он не убил бы меня, если бы я позвонила. Скорее, он бы убежал.

Т: Мне кажутся вполне понятными твои реакции и твое поведение тогда. Я думаю - это был огромный страх за свою жизнь, инстинкт выживания, самосохранения, который действовал тогда. И мне кажется вполне естественным именно то, что ты делала тогда.

Часто люди оценивают воспоминания о травме - и эмоциональные, и визуальные, и аудиальные - как негативное явление. Но повторные переживания травмы не являются чем-то таким, от чего нужно избавиться. С экзистенциальной точки зрения у них важная функция - помочь соединить нерефлексированное с рефлексированным и интегрировать опыт насилия в своем бытии-в-мире. Они помогают создавать смысл: переживая заново ту ситуацию, человек может достичь лучшего понимания ее - она тогда теряет неясность, неопределенность, растерянность (Wertz, 1993). "В этом процессе субьект движется от отчуждения на незнакомой территории к знакомой територии, где мы можем создавать свои ценности и намерения "(Wertz, 1993). В работе с клиентами мы помогаем им не избегать воспоминаний, а изучать их - наблюдать, понимать, о чем они свидетельствуют и чему учат (Friedrich, 1990). «К счастью, всякое проявление неправильного отношения к жизни несет человеку страдание, но, к несчастью, мало кто умеет обратить это страдание себе на пользу. (..) С помощью страдания природа указывает нам, где мы ошибаемся, и что нужно изменить в нашем поведении» (Мэй, 1993). Всплески травмы могут уменьшиться со временем, но не исчезают совсем (Putnam, 1997). Реальной целью может быть помощь клиенту понять значение всплесков, дать орудия для того, чтобы остаться укорененным в настоящем. Важно научиться интересоваться воспоминаниями именно тогда, когда хочется от них убегать.

Люди всегда стараются осмыслить свой опыт, понять его и найти его значение. Симптомы тоже отражают процесс поисков значения (например, «это случилось потому, что я плохая») (Friedrich, 1990). Только нередко это значение не помогает найти смысл в их жизни, скорее это способствует отказу от жизни. Чтобы помочь найти другое понимание и значение того, что произошло, важно исследовать то значение, которое присутствует в теперешней жизни. Помощь в оценивании различных сторон их чувств и мыслей тоже значима, например, в крайнем видении себя как «плохой» возможно посмотреть и как на «смелую», вместо суженного осуждения себя как «глупой» - найти и часть «разумной» и т.п. (Friedrich, 1990; Wieland, 1998). Чувства никогда неоднозначны, поэтому найти в них «хорошие» стороны не только возможно, но и полезно. Вместо полярного «или-или», лучше, наверное, «и-и».

Т.: Часть тебя знает, что ты не плохая…не виновата в том, что он делал с тобою. Но часть тебя волнуется, что ты плохая.

К.: Да. Я думаю вообще… почему я говорю об этом.

Т.: Мне кажется - это смело говорить об этом.

С другой стороны, важно не способствовать идентификации клиента с состоянием жертвы. Клиентка может быть неспособна говорить ни о чём другом, кроме травмы, предпочитая лучше идентичность жертвы насилия, чем никакую: как будто бы «быть неприемлемо желанной лучше, чем нежеланной» (Goodman & Weiss, 2000). Оживление травмы тоже может стать «зависимостью» в терапии и может уводить терапию так же, как и овладело жизнью клиентов. Некоторые клиенты организуют многое в своей жизни около повторяющихся моделей оживления и избегания травматических воспоминаний и чувств. Иногда эти модели получают центральное значение в жизни клиентов. Тогда важен вопрос, почему им это нужно - почему нужно состояние жертвы. Если мы учитываем факт, что ритуалы жертвования уже с начала человечества использовались для признания богов, прошения милости и прощения, нам важно помочь клиентам понять, какой смысл для них имеет продолжительное жертвование частью своей жизни. И вполне возможно, что смысл наиболее удачно можно осуществлять по-другому.

В экзистенциальной терапии важно исследование значения травмы для человека. Без углубления в эти истории часто трудно найти то значение и осадок случившегося, которые для него важны теперь. При этом не отстраненно или просто рационально, но и чувственно. Значение появляется тогда, когда есть пространство для него. Только тогда возможно посмотреть на это по-другому. Но для этого важно пройти через эти чувства, принимая их. «Осуществляя смысл, человек реализует сам себя. Осуществляя же смысл, заключённый в страдании, мы реализуем самое человеческое в человеке. Мы обретаем зрелость, мы растём, мы перерастаем самих себя. Именно там, где мы беспомощны и лишены надежды, будучи не в состоянии изменить ситуацию, - именно там мы призваны, ощущаем необходимость измениться самим» (Франкл, 1990).

Исследование представления о себе

В теории интернализаций (Wieland, 1997, 1998) считается, что разные характеристики насилия (угроза, сила, обвинение жертвы в произошедшем и т.п.) влияют на человека. Соотносительно с этими характеристиками, ребёнок интернализует информацию о себе и мире. Интернализации, связанные с насилием позже станут частью внутреннего мира ребёнка, вместе с тем изменяя способ, которым ребёнок будет воспринимать ситуации и реагировать на них в будущем. Так, например, угроза создает в ребёнке интернализацию "я ответственен за насилие", что позже будет выражаться как страх каких-то ситуаций, повышенное чувство ответственности, обвинение себя. Вторжение в границы, сила создаёт интернализации "я отличаюсь от других, я - испорчен, я - беспомощен", в связи с чем возникает самодеструкция, беспомощность, агрессивность. Меняя интернализации, насилие перестанет детерминировать модели «я» и мира.

В контексте экзистенциальной теории это можно назвать седиментированными (застывшими) представлениями о себе. Иногда и сам факт случившегося настолько зацементирован внутри представлений о себе, как будто бы выражая всю жизнь человека - настолько он идентифицирует себя с этим. Как сказал Ницше, человек «видит только одно лицо бытия» (Nīče, 1989). Спинелли (Spinelli, 1997) употреблял термин «седиментация» (sedimentation) (Merleau- Ponty, 1962), имея в виду наши ригидные, застывшие представления о себе. Именно наши седиментированные убеждения о том, кто мы, что мы можем и чего - нет, мешают нам использовать наши возможности. Ограниченное, суженное видение себя и других помогает нам создавать проблемы - эти представления уменьшают свободу выбора. Опыт насилия составляет часть человека: становясь или тем, с чем он идентифицирует себя, или полностью отрицая (вообще не допуская его в своё рефлексированном сознание). В любом из этих случаев человек создает ригидную конструкцию «я», лишая себя возможности выбрать аутентичный способ бытия.

Седиментираванные представления служат тому, чтобы помочь определить концепцию «я», и потому и изменения в них всегда встречаются с сопротивлением (Spinelli, 1997). Негативные убеждения способствуют избеганию чувств по поводу случившегося, и часто это служит возникновению деструктивных действий. Мы сужаем мир до тех пропорций, внутри которых чувствуем себя защищенными. Мы можем жить в очень узком, ограниченном мире, в котором мало возможностей, и можем постоянно исследовать новые альтернативы (Мay, 1977). Помогая клиентам исследовать свои конструкты «я», сомневаться в них и понимать, мы помогаем разширить мир и увидеть в нем другие возможности. Для этого нужен сдвиг (изменения) в восприятии (Strasser & Strasser, 1997). Терапевты могут задавать вопросы: «Когда ты говоришь «я страдала от насилия», какие мысли непосредственно приходят в голову? Что это значит? Как менялись бы твои представления о себе, если бы этот опыт был разрешен для тебя?» Или: «Кажется, это событие занимает много пространства в твоей теперешней жизни. Что это значит для тебя и для того, как ты видишь себя?» Часто люди склонны не видеть себя как процесс. Они обклеивают себя ярлыками, воспринимают себя статично. Важно помочь клиенту увидеть и почувствовать, что бытие - это процесс, который продолжается.

Диссоциация

Представление о себе часто связано с диссоциацией. Суть диссоциации - раcщепление обычно интегрированных функций сознания, воспоминаний, идентичности или восприятия окружения (DSM-IV, АРA, 1994). Диссоциация блокирует вербальный доступ к опыту и прерывает согласованное чувство самости. Чаще всего диссоциация видна в случаях хронической, долгосрочной травмы насилия в детстве в семье (Gil, 1988). В ситуации столкновения с силой, с потерей контроля, человек может пытаться избегать ситуации психически, изменяя состояние сознания. Но если изначально эта защита продуктивна, со временем она становится непродуктивной, не позволяя быть в реальности (Sanderson, 1990). Диссоциировать можно поведение, аффекты, ощущения и знания (Chu, 1998, in Hegeman & Wohl, 2000). Диссоциация может привести к экстремальному поведению, которое меняет психическое состояние - нанесение себе порезов, употребление веществ, насилие, поиск напряжения, нарушения питания. Искалечивание себя можно рассматривать как попытки понять и справиться с опытом насилия.

В экзистенциальных теориях ударение ставится на сознании, выделяя два аспекта: пререфлексивное и рефлексивное сознание (Sartre, 1942). Сознание - это открытость Бытию (Cohn, 1997). Если мы встречаемся с чем-то, что не подходит к нашему представлению о себе или мире (которое базируется на нашем прошлом опыте и связи с социокультуральными обстоятельствами) или слишком больно для нас, мы диссоциируем этот опыт или отказываемся его интегрировать (Cohn, 1997).

Экзистенциальные авторы считают, что вопрос диссоциации тесно связан с представлением человека о своём «я» - когда есть несогласие между убеждениями о себе и переживанием себя (Spinelli, 1997; Strasser & Strasser, 1997). Так люди часто диссоциируют какие-то части себя, опыта или чувств.

Р.Лейнг пишет: «Если индивидуум не воспринимает как должное реальность, одушевленность и идентичность свою и других, он будет поглощен изобретением ухищрений, как стать реальным, сохранить жизненность свою и других, сберечь свою идентичность, - и все это для того, чтобы уберечь себя от утраты своего Я» (Лейнг, 1995). Описывая деперсонализацию, Лейнг подчеркивает, что любой другой тогда является угрозой «я» человека (в том числе и терапевт). Превращение самого себя в камень становится способом не стать превращенным в камень кем-то другим. Притворство быть мертвым, чтобы защитить себя, также похоже на самодеструктивное поведение, которое нередко используют жертвы насилия. «Когда риск состоит в потере бытия, защитным средством является впадение в состояние небытия» (Лейнг, 1995, 116). При обстоятельствах угрозы его бытию, человек ментально уходит из ситуации и из своего тела, становится наблюдателем, отстраненно смотрящем на то, что делает его тело или что делается с его телом (Лейнг, 1995). Вместо индивидуальной встречи с миром посредством неотъемлемой самости, он отрицает часть собственного бытия наряду с отрицанием прямой привязан-ности к вещам и людям в мире.

Вместо ситуации («я»/тело) « другой
существует ситуация «я» « (тело-другой)

(Лейнг, 1995).

Эта схема к жертвам насилия относится и потому, что она когда-то в реальной жизни была вполне реальной. Поэтому «я» не позволяет установить непосредственные взаимоотношения с реальными вещами и реальными людьми. Человек боится мира, опасается, что любое столкновение будет разрывающим и поглощающим. Изолирование «я» является следствием потребности находиться под контролем (Лейнг, 1995). Это нередко можно наблюдать, разговаривая с клиентами - контролируется все то, что говорится.

Считается, что диссоциация в значительной степени связана с агрессией: одна часть психики активно нападает на другую. Источник энергии для диссоциации находится в агрессии. Внутренний мир травмируется для того, чтобы предотвратить повторное переживание травмы во внешнем мире (Калшед, 2001).

Можно сказать и словами Тиллиха, что это - избегание небытия путем избегания бытия (Тillich, 2000). Но из-за этого избегания человек впадает в то же самое состояние небытия, которого так боялся, при котором он лишается ощущения автономии, реальности и жизненности, подлинных отношений с другими.

Задача терапевта: узнать, наблюдать, описать, дать значение и интегрировать эти состояния в сознание человека и в ежедневную жизнь (Hegeman & Wohl, 2000). Но так как диссоциированный травматический опыт не является вербальным и внутренне переработаным, когда он проявляется, это может быть ужасающе и охватывающе. Стратегии работы изначально скорее направлены на способы преодоления диссоциации и «приземление» в настоящее, чем углубление опыта травматических воспоминаний. Важно помочь клиенту создавать контроль и регуляцию в среде, пытаться увеличить осознание теперешней безопасности. Найти безопасное место - не только в окружающем мире, но и в себе. «Переключать канал телевизора» или найти «ключ от ящика воспоминаний». Для того, чтобы сталкиваться с тяжёлыми эмоциями, нужна достаточная зрелость. Только потом клиент может быть способен оплакивать потери.

Тревога

В исследованиях о последствии насилия тревога является одним из симптомов, который встречается очень часто, выражаясь в напряжении, приступах паники, соматических проблемах, нарушениях сна и т.п. (Browne & Finkelhor, 1986). Но только в экзистенциальной психологии тревога рассматривается на двух уровнях, которые важны и для понимания травматического опыта. По Кьеркегору, тревога (Angst) - это чувство, которое возникает от опыта незнакомого и у нее нет ясно детерминированного обьекта. Это борьба бытия с небытием (Кьеркегор, 1998), неизбежный (онтологический) аспект самой экзистенции (Хайдеггер, 1998). Ужас, проявляющийся в тревоге - это не смерть как таковая, а тот факт, что каждый из нас находится одновременно по обе стороны баррикады. Но снять тревогу - означало бы потерю бытия, потому что тревога заставляет нас осознавать свои возможности (Кьеркегор, 1998).

По Тиллиху, небытие угрожает онтическому, спиритуальному и моральному утверждению себя. Осознание этой угрозы - это тревога в 3 формах: судьбы и смерти, пустоты и потери смысла, вины и осуждения (Tillich, 2000). Одна возможность - быть открытым возможности смерти, отчаянию пустоты и бессмысленности и возможности быть осужденным. Другая - избегать этой тревоги, порождая, по Тиллиху, патологическую тревогу.

Мы осознаём неизбежность смерти, это ограничение, которое мы можем принять или отрицать (Cohn, 1997). У нас есть защиты от этого факта: убеждения в своей исключительности и личной неуязвимости и вера в конечного спасителя (Ялом, 1999). Опыт насилия доказывает, что возможность смерти реальнее, чем что-либо другое, следовательно, он разрушает эти защиты.

Но все-таки люди пытаются защищать себя от этого по-разному. Один из способов - отрицание этой реальности - служит как средство временного сохранения бытия. Алкоголь, диссоциация или смерть внутри жизни на время приносят освобождение от тревоги (Лейнг, 1995). Но теряя реальность, человек теряет и возможность действенно пользоваться в мире свободой выбора. «Убегая от угрозы убийства, он становится мёртвым» (Лейнг, 1995).

Не принимая свой страх и ужас, люди стараются об этом не думать. Но тревога смерти трансформируется в страх: преследования, нападении, болезней, отвержения и т.п. Страх ничто трансформируется в страх чего-то (Мау, 1977). В терапии важна помощь в том, чтобы тревога стала конструктивной, а не деструктивной - чтобы жизнь продолжалась без парализующей тревоги, но с экзистенциальной (Мау, 1999). Сознавать неизбежность смерти значит непрерывно сознавать бытие - и ответственность за свое бытие. Смерть есть условие, дающее нам возможность жить аутентичной жизнью (Хайдеггер, 1997). Отрицая смерть, мы отрицаем чувства. Задача терапии- помочь встретиться с тревогой, которая была отчуждена и исследовать её (Cohn, 1998).

Вина

В экзистенциальной литературе отмечается, что знания о свободе, выборе и его последствиях порождают чувство вины (Rusca, 2000). В случаях опыта насилия чувство ответственности и в связи с этим чувство вины связано с осознанием того факта, что есть возможность свободы. Травматическое событие связывается с чувством ответственности и со свободой выбора - хотя и ограниченной (Rusca, 2000). Чувства вины и стыда связаны с тем, что не удалось справиться с ситуацией насилия, защитить себя. Человек всегда склонен объяснять то, что происходит - и часто ищет, что он мог бы сделать иначе.

Учитывая экзистенциальные представления об аутентичной и неаутентичной вине, можно сказать, что вина по поводу случившегося неаутентична. Аутентичной виной можно назвать то, когда человек капитулирует перед этой неаутентичной виной, и то, что он сделал целью своей жизни не быть самим собой (Лейнг, 1995), избегая своей судьбы и помощи от других.

Злость

Когда мы встречаемся с судьбой, неизбежно появляется злость: человек злится на судьбу. Это дает силу и является «тропинкой к судьбе» (Мау, 1999). В китайской традиции, чтобы встретиться с радостью, мы должны пройти через страх и через злость (Мау, 1999). Злость может быть и деструктивной, и конструктивной, в зависимости от того, как она проявляется. Ролло Мэй говорит о различии между злостью и обидой - подавленной злостью, которую мы накапливаем в себе до того момента, пока не взрываемся (Мау, 1999).

Исключительно важной Мэй считает злость, которая объединяет противоположные части «я», дает энергию, возвращает нас к жизни и настоящему, помогает яснее думать. Такой опыт злости приходит вместе с переживанием ценности себя. Здоровая злость делает свободу возможной, также освобождая нас от ненужного багажа жизни. Конструктивное выражение злости важно для прекращения диссоциации. Поэтому так важно помочь клиентам в появлении здоровой злости: «Если он может принять этот аспект его судьбы, судьба будет работать с ним, а не против него» (Мау, 1999).

Грусть

Ван Дерцен считает, что то, что мы называем словом «самость», мы можем рассматривать как центр гравитации (centre of gravity). И это меняется вместе с тем, как меняется наша связь с миром (van Deurzen, 1998). Мы в центре нашего сознания. Мы пытаемся балансировать, потому что должны работать и с тем, что уходит из нашего мира, чтобы удержать центрированность и равновесие (van Deurzen, 1998). С опытом насилия это равновесие неизбежно меняется, потому, что всегда приходится что-то терять. Это важно принять.

Встречаясь с насилием, люди теряют представление о мире как безопасном, чувство своего «я» и того, что «мое тело принадлежит только мне». Они теряют доверие и веру, и вместо того появляется чувство истощения и опустошенности. Нередко чувство потери такое огромное, что они не могут позволить себе быть в этом, прожить потерю, и тогда грусть превращается в деструкцию. Только позволяя себе быть с грустью потери, человек становится глубоким. Силой абсурда.

В чём наша ответственность в случаях пережитых травм? Проникнуть в глубины небытия и позволить себе этот опыт. Не прятаться за безопасностью, которая нас защищает и скрывает от вызовов, которые помогают нам двигаться вперёд» (van Deurzen, 1995). После травматического опыта клиенты часто чувствуют себя застрявшими в том времени, в том опыте и в каких-то конкретных чувствах и значениях, с которыми они связывает этот опыт. В такой ситуации мало свободы - они не видят возможностей. Мы пережива-ем себя как реальных в момент выбора. Свобода - возможность самореализации, которая связана с выбором и спонтанностью. Спонтанность - это то, что противостоит застреванию и насилию, которые клиенты продолжают употреблять по отношению к себе. Свобода состоит в том, как ты включаешь свою судьбу в ежедневную жизнь (Мау, 1999). Помощь увидеть возможности помогает обрести больше свободы (Мау, 1999). Отрицая то, что случилось, притворяясь, что ничего не было, создавая иллюзии того, что прошлое можно менять или забыть, люди лишают себя возможностей.

- Пожалуйста, помоги мне. Я делаю то, что не хочу и стараюсь это забыть.

- Я хочу тебе помочь. Позволь себе помочь. Ты не должна делать то, что ты не желаешь.

- Но то, что сделано, нельзя вернуть; лишь невозможно забыть до следующего раза.

- Чтобы принять и простить, нужно время.

- А что нужно, чтобы не вредить себе? Чтобы иметь возможность думать? Чтобы не спать с кем угодно? Чтобы уважать себя?

- Любовь к себе и миру. И вера, что она возможна.

Для встречи со свободой нужна смелость. Смелость смотреть в пропасти небытия в полном одиночестве того, кто принимает известие "Бог умер" (Tillich, 2000).


Литература:

  1. American Psychiatric Association. (1994). Diagnostic and statistical manual of mental disorders (4th ed.). Washington, DC.
  2. Apfel, J.R., & Simon, B. (1996). Introduction. Minefields in Their Hearts. The Mental Health of Children in War and Communal Violence. Yale University Press.
  3. Bowlby, J. (1988). A Secure Base: Parent - Child Attachment and Healthy Human Development. New York: Basic Books.
  4. Boss, M. (1963). Psychoanalysis and Daseinanalysis. Tr. L.B. Lefebre. New York: Basic Books.
  5. Briere, J., & Runtz, M. (1993). Child sexual abuse: Long-term sequelae and implications for assessment. Journal of Interpersonal Violence, 8, 312-330.
  6. Browne, A., & Finkelhor, D. (1986). Impact of child sexual abuse: A review of the research. Psychological Bulletin, 99, 66-77.
  7. Buchele, B.J. (2000). Group psychotherapy for survivors of sexual and physical abuse. In: Group Psychotherapy for Psychological Trauma, by Klein, R.H., & Schermer, V.L. (eds.). New York: Guilford.
  8. Cohn, H.W. (1997). Existential Thought and Therapeutic Practice: An Introduction to Existential Psychotherapy. London: Sage.
  9. Cooper, M. (2003). Existential therapies. London: Sage.
  10. Courtois, C.A. (1988). Healing the Incest Wound: Adult Survivors in Therapy. New York: Norton.
  11. Dolan, Y. (1991). Resolving Sexual Abuse. New York: Norton & Company Inc.
  12. Dominiak, G.M. (1992). Attachment dynamics in the opening phase of psychotherapy with sexually abused women. In: Sexual Trauma and Psychopathology, S.Shapiro, & M. Dominiak (eds.). New York: Lexington Books.
  13. Finkelhor, D., & Browne, A. (1985). The traumatic impact of child sexual abuse: A conceptualization. American Journal of Orthopsychiatry, 55, 530-541.
  14. Friedrich, W.N. (1990). Psychotherapy of Sexually Abused Children and Their Families. New York: Norton.
  15. Gil, E. (1988). Treatment of Adult Survivors of Childhood Abuse. CA: Launch Press, Walnut Creek.
  16. Goodman, M. & Weiss, D.(2000). Initiating, Screening and maintaining psychotherapy groups for traumatized patients. In: Group Psychotherapy for Psychological Trauma, by Klein, R.H., & Schermer, V.L. (eds.). New York: Guilford.
  17. Herman, J.L. (1992). Trauma and Recovery. London: Basic Books.
  18. Lemme, A. (2003). Traumatic experience: seminar materials. London, Tavistock.
  19. Nīče, F. (1989). Tā runāja Zaratustra. Rīga.
  20. May, R. (1977). The Meaning of Anxiety. New York: Norton.
  21. May, R. (1999). Freedom and Destiny. New York: Norton.
  22. Меrlau-Ponty, M. (1962). Phenomenology of Perception, trans. Collin Smith. London: Routledge.
  23. Minton, S.J., & Minton, P. (2004). The application of certain phenomenological/ existential perspectives in understanding the bully- victim cycle. Existential Analysis, 15 (2), 230- 242.
  24. Putnam, E.W. (1986). Development of dissociative disorders. In D.Cicchetti & D.J.Cohen (eds.), Developmental Psychopathology: vol.2 Risk, disorder and adaptation (98-127), New York: Guilford.
  25. Rivera, M. (1992). Multiple Personality: A need assessment. Education/ Dissociation, Ontario.
  26. Rusca, R. (2000). The self, angst and despair: Can Kirkegaard's thought help our understanding of disturbed adolescents? Journal of the Society for Existential Analysis, 11 (1), 144-156.
  27. Sanderson, C. (1990). Counselling Adult Survivors of Child Sexual Abuse. London: Jessica Kingsley.
  28. Sartre, J.P. (1943). Being and Nothingness, trans. H.Barnes. New York: Philosophical Library.
  29. Shapiro, F. (1995). Eye Movement Desensitization and Re-processing. New York: Guilford.
  30. Spinelli, E. (1994). Demystifying Therapy. London: Constable.
  31. Spinelli, E. (1997). Tales of Un-Knowing: Therapeutic Encounter from an Existential Perspective. London: Dukworth.
  32. Strasser, F., & Strasser, A. (1997). Existential Time-limited Therapy. London: Wiley.
  33. Terr, L. (1991). Childhood traumas: An outline and overview. American Journal of Psychiatry, 148, 10-20.
  34. Tillich, P. (2000). The Courage to Be. Yale University Press.
  35. van Deurzen, E. (1998). Paradox and Passion in Psychotherapy. London.
  36. van Deurzen-Smith, E. (1995). Ontological insecurity revisited. Existential Challenges to Psychoterapeutic Theory and Practice: Selected Papers from the Journal for Existential Analysis 1 (5), April.
  37. Wertz, F.J. (1993). Method and findings in a phenomenological psychological study of a complex life event: being criminally victimized. In: A Giorgi (ed) Phenomenology and Psychological Research. Pittsburgh: Duquesne University Press.
  38. Wieland, S. (1997). Hearing the Internal Trauma: Working with Children and Adolescents who have been Sexually Abused. New York: Sage.
  39. Wieland, S. (1998). Techniques and Issues in Abuse-Focused Therapy with Children and Adolescents: Addressing the Internal Trauma. New York: Sage.
  40. Winnicott, D. (1965). The Family and Individual Development. London: Tavistock.
  41. Ziegler, M., & McEvoy, M. (2000). Hazardous Terrain: Contratransference reactions in trauma groups. Group Psycho-therapy for Psychological Trauma, by Klein, R.H, & Schermer, V.L. (eds.). New York: Guilford.
  42. Бубер М. Я и Ты. В: Два образа веры. Москва, 1995.
  43. Бьюдженталь Дж. Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии. Москва: «Класс», 1998.
  44. Калшед Д. Внутренний мир травмы. Москва: «Академический проект», 2001.
  45. Кьеркегор С. Страх и трепет. В: «Страх и трепет». Москва: «Республика», 1998.
  46. Кьеркегор С. Понятие страха. В: «Страх и трепет». Москва: «Республика», 1998.
  47. Лейнг Р. Расколотое Я. Москва, 1995.
  48. Мэй Р. Исскуство консультирования. Москва, 1993.
  49. Мэй Р. Сила и невинность. Москва: «Смысл», 2001.
  50. Тиллих П. Систематическое богословие: Том I, II, части I, II, III. Санкт-Петербург: «Алетейя», 1998.
  51. Франкл В. Доктор и душа. Санкт-Петербург: «Ювента», 1997.
  52. Франкл В. Человек в поисках смысла. Москва: «Прогресс», 1990.
  53. Хайдеггер М. Бытие и время. Москва: «Ad Marginem», 1997.
  54. Ялом И. Лечение от любви. Москва: «Класс», 1997.
  55. Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. Москва: «Класс», 1999.

Бите И.,

«Экзистенциальное измерение в консультировании и психотерапии» (сборник, том 2), составитель Ю. Абакумова-Кочюнене, ВЕЭАТ, Бирштонас-Вильнюс, 2005
Публикация на сайте осуществляется с любезного разрешения Президента ВЕЭАТ и составителя сборника.
По вопросам покупки сборника можно обращаться к ним - Юлии Абакумовой-Кочюнене (mail: akjulia@parkas.lt) и Римантасу Кочюнасу (mail: rimask@parkas.lt).

См. также