Мнение К.Ясперса о самоубийстве в разные периоды его творчества было разным. Оно изменилось как по способу рассмотрения (1. симптом болезни; 2. экзистенциальная позиция; 3. политическая позиция), так и по оценке (от отрицательной до положительной).
Можно выделить четыре периода.
1. Период психиатрии (1913)
Основное его произведение этого периода: Общая психопатология (ОП). Первое издание вышло в 1913 году, тогда это была еще относительная тонкая книга. Этот труд Ясперса широко известен. Он положил начало т.наз. феноменологической психиатрии. В ОП Ясперс проводит разделение психических явлений на те, которые можно каузально объяснить (болезни, родственные соматическим), и те, которые можно «психологически» понять (основанные на экзистенции личности, включающие в себя психическую причинность, логические связи и т.п.). В связи с психологическим пониманием он очень много рассуждает о свободе: по его тексту можно сделать заключение, что понимание принципиально возможно только на основе свободы. Мне кажется, в этом он не совсем прав, но в данном случае это не главное.
Самоубийство попадает и в ту, и в другую область [1]. Бывает случаи самоубийств, которые можно объяснить, бывают те, которые можно понять. В случае бреда Ясперс считает самоубийство непонятным, а при депрессии - понятным. О том, возможно ли самоубийство не как психическая аномалия, Ясперс не пишет.
2. Период философии экзистенциализма (1919 - 1937)
А. «Психология мировоззрений»
Эта вещь была капитальной уже в самом первом издании (1919), и в дальнейшем Ясперс ее не менял. Она считается первой книгой по экзистенциализму, хотя во многих отношениях еще напоминает ОП. Иногда она полна едва ли не ботанического пафоса систематизации и классификации. На первый взгляд кажется, что это справочник по типам мировоззрений, под которыми Ясперс понимает предпочитаемые философские системы. Нечто похожее имел в ввиду Фихте, когда сказал, что активным и действующим натурам подходит идеализм, а пассивно-созерцательным - материализм. Часто Ясперс пишет в том же духе: при разочаровании в жизни человек принимает систему скептицизма… - и т.п., только, вследствие своей проницательности, не ошибается так грубо, как Фихте в вышеупомянутом примере.
При повторном чтении «Психология мировоззрений» перестает казаться систематизацией. В ней много бескомпромиссности, юношеского задора. Ясперс пытается найти принципиально новую философскую позицию. Он хочет взять на вооружение абсурд Кьеркегора, но не писать глупости; взять мужество Ницше, но не отвергать то, что не нужно; взять девиз Гуссерля «к самим вещам», но не философствовать так непонятно, как тот, и так далее. И как найти критерий истины? За помощью он обращается ко всем возможным мировоззрениям. Широко известна его идея пограничных ситуаций. Он опять повторяет про понимание и свободу. Но его собственная позиция в то время еще не родилась.
В смысле идеи самоубийства [2] особо ничего нового Ясперс не пишет. Более того, его трактовка скорее не продумана. Так, например, он, вслед за Достоевским, приписывает суицидальные намерения нигилистам [3].
К этому же периоду относится книга «Стриндберг и Ван Гог» (1926). Она полна тонких психологических замечаний. Про самоубийство в ней есть (Ван Гог совершил самоубийство), но о его философской сути - ничего нового.
Здесь, наконец, система экзистенциализма родилась. Эта вещь - непревзойденный (в том числе самим Ясперсом) образец чисто экзистенциального философствования. В ней рационализирующая способность разума приводится к интуитивному экзистенциальному переживанию так близко, как возможно. По существу, здесь Ясперс действует максимальном в соответствии с девизом Гуссерля «к самим вещам». «Вещи», которые он делает предметом своего исследования - это всеобщие ситуации души: пограничные ситуации, трансценденция, невыразимость и коммуникация, подлинность. Ему удается найти место для особых измерений (трансценденция, пограничные ситуации) и повседневности, для чистого Ничто и для идеи подлинности. В общем, он добился собственной ясной и непротиворечивой позиции. Тон его речи в основном спокоен, язык прост. [4]
Останавливаться на его системе расклада экзистенциализма нет возможности. Существенен только вопрос о причинности и свободе. Ясперс - очевидно, соглашаясь с Кантом - теоретически проводит разделение действий на обусловленные и безусловные (unbedingt). Видов обусловленных, как было еще в ОП, два: каузальные и понятные. Что касается здоровых людей, то о каузальности речи нет, а к понятным (то есть обусловленным), видимо, относятся самоубийства в тяжелых обстоятельствах. Другая группа решений - безусловные. Видимо, можно назвать то же самое по-другому: свободные. Это важная теория у Ясперса, и, к сожалению, здесь нет возможности излагать ее подробно. В общем, безусловные решения рациональны. Насколько я понимаю, Ясперс отнес бы к ним, например, категорический императив Канта. Но по Ясперсу позиция категорического императива - одна из возможных экзистенциальных позиций. Есть другие, допустим, абсурд Кьеркегора. Безусловные решения принимаются на основе той экзистенциальной позиции, на которой находится человек (вообще-то я нарушаю традицию: в терминах экзистенциализма надо говорить или дазайн, или экзистенция;, но «человек» проще). Самая глубинная основа экзистенциальной позиции, если я правильно поняла - тот способ, каким человек поворачивается к трансценденции. Все безусловные решения свободны. (Я не знаю, как Ясперс решает вопрос о том, свободным ли актом человек избирает экзистенциальную позицию. Предполагать так было бы, мне кажется, глупо. Если судить по тем аспектам философии Ясперса, которые я успела освоить, он должен в пределе приходить к теории предопределения. Однако он весьма отрицательно относился к Кальвину (см. Введение в философию). Это вполне согласуется и с Кантом, который тоже писал, что свободные решения определяются долгом. Долг же был у него вполне трансцендентным понятием.
Итак, обусловленные решения были каузальные или понятные, а безусловные - и понятные, и не понятные. Имеется в виду, что понять решение можно тогда, когда знаешь, каким ходом мысли человек пришел к нему. Для этого надо знать, во-первых, его экзистенциальную позицию. Ясперс замечает, что в каждом отдельном случае нельзя быть уверенным в том, какова экзистенциальная позиция человека, но общее представление о возможных экзистенциальных позициях составить можно. Кроме того, надо знать ситуацию человека, что невозможно в принципе. Однако если придумать в уме и экзистенциальную позицию, и ситуацию, то тогда решение можно понять. Впрочем, такое понимание по необходимости относительно. Ясперс все время повторяет: свобода человека, то, как человек обращен к своей трансценденции, наконец, то, как он принимает решения - все это в пределе тайна. Знать это невозможно (хотя можно прояснять).
Следующий вопрос, который здесь возникает: почему и обусловленные, и безусловные решения могут быть понятными? Что такое, в таком случае, понимание?
Как и почти все другие вопросы, этот вопрос у Ясперса разобран с избыточной подробностью, так что главная проблема - передать разобранное кратко. Насколько я поняла, понимание - область промежуточная. «Снизу» его ограничивает природный регион, подлежащий объяснению (в случае самоубийств - это когда самоубийство совершается в состоянии психической болезни). С другой стороны, «сверху», его ограничивает область совершенной свободы, или, по Ясперсу, тайны (в случае самоубийств - это когда некто решает покончить с собой вследствие контакта с трансцендентным). Два полюса, природа и абсолютная свобода, составляют предельные возможности человека. Посередине между ними пролегает большая область ни того, ни другого. Это нормальное человеческое состояние. Его основная характеристика: оно подлежит сообщению. Человеческая область получает само свое определение через коммуникацию. Полюса, например, несообщаемы: полюс природы - потому что его нельзя понять, а полюс трансценденции - потому что это тайна. [5]
Короче говоря, в смысле онтологии Ясперс строит схему с тремя регионами. Поскольку нормальному мышлению свойственно оперировать бинарными оппозициями, понять это сразу нелегко. Он следует, скорее всего, Кьеркегору. Нижний регион - который он презирает - это область природы, которая постигается наукой (у Кьеркегора было наслаждение). Второй регион, в котором, по его мысли, практически существуют все люди - это экзистенция и коммуникация. Третий регион - в который он стремится - это трансценденция. Вопрос, что такое, свете всего вышеизложенного, экзистенция, он решает на протяжении всех своих трудов.
Теперь об идее самоубийства [6]. На этот раз он осмыслил ее значительно глубже и детальнее. (См. русский перевод этого текста здесь)
Ясперс начинает, так сказать, с собственного опыта и излагает отношение к самоубийству естественных наук: социология изучает его статистически, психиатрия - посредством каузальных объяснений. Все это, замечает Ясперс, не может дать никакого представления о бездне, перед которой стоит отдельная душа. Относительно понимающей феноменологической социологии, которая пытается классифицировать самоубийства по их мотивам (страх наказания, чувство вины и т.п.) он скептичен: «Это отражает картину, как ее видят родственники и полицейские органы». «В самом решении всегда остается какая-то тайна». [7]
Затем он пытается построить «конструкции» - восстановить ход мыслей, которые могут привести человека к решению о самоубийстве. Начинает он с логичных. Примерно то же было у Достоевского [8]. Одна из них в качестве основной идеи имеет страх (по типу «все плохо и будет хуже и хуже»), другая - бессмысленность; третья - недостаточность субстанции Я; четвертая - скуку. Он повторяет расхожую мысль о том, что тот, кто решает совершить самоубийство, обязательно не верит в Бога [9]. Несмотря на отдельные сильные места, конструкции этого типа лично мне кажутся неубедительными.
Построив несколько возможных «логических самоубийств», Ясперс переходит к назревшему за это время вопросу: почему мы вообще живем? Первый ответ, конечно - живем не мы, в нас живет наша витальность. Об этом у него сказано хорошо: когда «объективно все сделалось бессмысленным, мы живем нашей витальностью, может быть, презирая сами себя, день за днем пребывая в тяжелой неясности. Поскольку фактически мы проводим большие периоды нашей жизни именно в таком витальном существовании, мы испытываем почтение к тому, кто совершает самоубийство.» [10] Второй случай благоприятнее: когда есть живая экзистенция. Экзистенция по существу всегда ограничена (этому Ясперс посвящает огромное количество разъяснений): ситуацией, набором возможностей, смертностью, долгом и т.п. При этом в другом смысле ей доступно безграничное, потому что у нее есть возможность обращения к трансценденции. Это и должно ее удерживать в жизни. Опираясь на трансценденцию, экзистенция, как он выражается, «принимает в себя» то, чем она ограничена: принимает в себя смерть, долг, переносит и терпит так много, как возможно. Ясперс убежденный идеолог терпения: «отказывать себе в чем-то, соглашаться с отсутствием возможностей, терпеть крушения, переносить мгновения сокрушительных пограничных ситуаций - все это позволяет существованию стать другим.» [11] Подход этот, как хорошо видно, сугубо религиозный. Ясперс повторяет самый распространенный тезис богословов против самоубийства: «Я не сам дал себе жизнь».
После анализа логических самоубийств Ясперс переходит к самоубийствам в невыносимых обстоятельствах. Он приводит пример: кончает с собой старик, которого все бросили и у которого впереди только нищета и слабоумие. К самоубийству такого рода Ясперс относится однозначно положительно. Он только перечисляет требования, которые надо выполнить: привести в порядок свои дела, не жаловаться, быть уверенным, что нет никого, кто тебя любит, и т.п. Почему-то он продолжает называть такие самоубийства безусловными, хотя, на мой взгляд, они обусловлены. Тут, видимо, для него важен критерий проясненности. Если поступок совершается, как он пишет, «в запутанности» (Verwirrung), то он обусловлен. Где не все прояснено, там действуют причины, они даже роднят запутанность с каузальностью (эта мысль напоминает, с одной стороны, античную, с другой, психоанализ). Однако когда все прояснено, по-видимому, уже никакие причины не действуют, остается только свобода. Впрочем, это я домыслила.
В вопросе помощи самоубийцам и моральной оценки самоубийства Ясперс проявляет тотальную решительность: если действие безусловное, судить его нельзя, помогать не нужно и вмешиваться бесполезно. «Решимость, - пишет он, - пребывает в абсолютном безмолвии». «Ни спасти от безусловного, ни уговорить на него нельзя никого. Когда действие безусловно, невозможно спросить, надо ли это делать. Посредством сознательных обсуждений вообще вся безусловность уничтожается». [12] (С последним тезисом Кант бы не согласился). Однако если тот, кто намеревается покончить с собой, идет на коммуникацию, есть шанс спасения. Тогда, пишет Ясперс, нужна любовь. Экзистенциальную любовь он описывает довольно романтически: «Это не человеколюбие священников и невропатологов, не мудрость философов, а такая любовь, которая бывает только раз, в которой человек использует всю свою экзистенцию, не оставляет в запасе никаких резервов, не держит в отдалении от нее никаких задних мыслей. Только тот, кто так любит, может вступить в пограничную ситуацию вместе с возлюбленным. Только любя можно помочь. Эту помощь нельзя повторить, ее нельзя имитировать, нельзя сформулировать ее правила.» [13] Впрочем, самоценны именно любовь и коммуникация, а помощь при самоубийстве не так важна. Ясперс с симпатией пишет о двойных самоубийствах влюбленных (это будет важно в дальнейшем).
Что касается моральной оценки, в большинстве случаев Ясперс ее запрещает. Это касается и каузальных, и понятных, и безусловных самоубийств. Можно отрицательно оценить только один тип: самоубийство в запутанных обстоятельствах. В остальных случаях суждение невозможно, потому что чего хотел человек и как судит Бог - это тайна. «Как осуждение самоубийства, так и восторг в отношение него характеризуют экзистенцию того, кто судит," - пишет он. Осуждение самоубийства людьми только способствует тому, что они стараются о нем не думать и тем "защищают себя от пропасти". [14] Ко многим типам самоубийств он относится с явной симпатией: стариков, влюбленных, к политическим самоубийствам. Заканчивает же он так: "Нельзя отрицать: человек, который в ясном сознании лишает себя жизни, кажется нам совершенно независимым, совершенно устойчивым в себе самом… Но экзистенциально мы от этого содрогаемся." [15]
3. Годы нацизма (1937-1945)
В годы нацизма произошли тяжелые события в его жизни. Он встал лицом к лицу с перспективой собственного самоубийства. Вкратце его ситуация заключалась в следующем: его жена Гертруда была еврейка, ей угрожал арест и концлагерь. Ему сначала предложили развестись, он это решительно отверг; тогда его уволили и запретили публиковаться. Смерть ему не грозила, он мог только потерять жену. Возможность эта казалась ему столь неприемлемой, что он уговорил Гертруду приготовиться к совместному самоубийству и раздобыл цианистый калий. Ему было в это время 54-62 года.
В это время Ясперс вел дневник, опубликованный впоследствии биографом Х.Занером [16]. (См. русский перевод здесь). Содержание дневника частично отражает его размышления о возможности эмиграции, а частично - о самоубийстве. Судя по этому тексту, больше всего его беспокоит вопрос, не является ли самоубийство грехом. Естественно, ему казалось, что в его случае - нет. Однако, наверное, тревожили сомнения. Он обсуждает аргументы христианства и, видимо, буддизма, хотя напрямую последний не назван. Впрочем, аргументов он почти не приводит и не опровергает. Христианство у него просто не право: "Это соблазн в требованиях христиан: что нельзя совершать самоубийство ни при каких условиях. Так можно оправдать и трусость - если хочешь остаться в живых, когда люди уничтожили любимейшего человека. Как будто после этого можно со спокойной совестью идти по жизни и философствовать. Требование Бога, запрещение самоубийства, теряет силу перед лицом подлинного, исторически конкретного требования, которое ощущается как действительное требование Бога, а не как абстрактный закон: не потерять силу стоять перед лицом Бога на стороне любимого человека, без всяких ограничений." [17]
Интересен еще один аргумент, по духу восточный, напоминающий принцип у-вэй. Ясперс считает, что в самоубийстве плохо, собственно, то, что оно является активным действием, "вмешательством" (Eingriff). "Как будто невмешательство - это всегда самое лучшее".
Некоторые места в дневнике отличаются лирической тональностью, например: «Соединиться в смерти - это завершение любви. Это подарок - что разрешается умереть вместе, в то время как если наступает чисто природная смерть, тот, кто остался, вынужден жить дальше.» [18]
К сожалению, в дневнике, на мой взгляд, не хватает аргументации. Христианство, если бы Ясперс дал ему слово, нашло бы, что возразить на его слова о «соблазне». Очень многое из того, о чем он пишет, Ясперс постигает будто бы прямым сущностным усмотрением, как будто он ученик Шелера и разрабатывает феноменологическую этику ценностей (Шелер, как он считал, обосновал возможность усматривать ценности априорно). Однако у Ясперса речь не о ценностях. Очень часто он усматривает таким образом чуть ли не требование Бога! В других трудах он часто писал, что контакт с Богом (он принципиально называет Бога трансценденцией) наверняка невозможен. Но здесь ему будто кажется, что он точно знает, что Бог ему говорит.
Впрочем, дневник этот в момент его написания, конечно, не обязан был быть философским трудом.
Следует заметить: та позиция, которая была изложена им за 15 лет до этого в «Философии» и эта позиция - теперь уже вполне его собственная - в общем, совпадают. Однако любопытно, что религиозные соображения в собственной позиции оказываются важнее, чем при теоретическом рассуждении.
4. Поздний период (после 1945)
Творчество Ясперса после войны шло по двум направлениям. Во-первых, он переупорядочил свой экзистенциализм, удалив его от Кьеркегора и приблизив к Канту. Результатом этого стала очень капитальная «Философская логика» [19], состоящая из двух томов: сам он подготовил к изданию первый том, «Об истине» (в нем около 1000 страниц), второй том, подготовленный учениками, вышел после его смерти [20]. Этот труд посвящен в основам таким вопросам, как природа категорий, сущность разума, что такое свобода, как надо правильно философски трактовать человеческое существование и так далее. Самоубийству в нем посвящено только несколько фраз: «Это акт свободы, радикальнейшего "нет"; это "нет" всему человек сказать может. Пытаясь понять человеческую жизнь, никогда нельзя забывать о самоубийстве».
Второе направление - политические, историософские вещи, такие как широко известная «Истоки и цель истории", облегченные тексты, такие как " Введение в философию». В большинстве случаев эти вещи носят заметный оттенок религиозности, а многие прямо посвящены философскому осмыслению веры, как, например, «Философская вера» и «Шифры трансценденции». Они глубоки, серьезны, в них не встретишь непродуманных предположений о том, как услышать требование Бога. В последней из упомянутых вещей самоубийству посвящена очень решительная формула: «Все виды деспотии, церкви, любой власти человека над человеком всегда запрещали самоубийства. В нем заключена свобода Единичного, человека как человека.… Возможность самоубийства делает человека свободным.» [21] (Позиция, похожая на стоическую).
Итак, мнение Ясперса о самоубийстве на протяжении его творчества менялось. Сначала это был для него вид психиатрического симптома, который интересовал его с точки зрения объяснения/понимания. Потом это была экзистенциальная позиция. В «Философии» - несколько типов позиций. В поздних вещах он оценивает в основном политическую позицию. Способ рассмотрения очень менялся: в ранних вещах он не анализировал самоубийство как свободный поступок. Оценочное суждение изменилось: в период психиатрии оно было отрицательное, в период «Философии» - частично положительное, в зависимости от типа поступка, а в конце Ясперс однозначно положительно оценивает не столько само самоубийство, сколько его возможность.
***
Можно ли что-нибудь сказать по существу дела? Развернутое обсуждение вопроса позволяет высказаться. Мне кажется, что та точка зрения, которую Ясперс в «Шифрах трансценденции» называет «точкой зрения властей», излишне распространена. Многие склоняются к тому, чтобы осуждать самоубийство. Чтобы перестать его осуждать, им требуется пережить пограничную ситуацию. Что еще характерно для «точки зрения властей»: в применении к другим самоубийство осуждают, по-видимому, резче, чем в применении к себе. Если я понимаю правильно, отчасти причина лежит в том, что никто не видит, как страдает другой. Вторая причина заключается в том, что терять других часто доставляет неудовольствие. Ведь они составляют часть, так сказать, среды обитания.
Что касается самоубийства как личного решения, то надо, мне кажется, согласиться с Ясперсом и со всей определенностью заявить: препятствует совершить самоубийство страх. Как всякий акт преодоления страха, любое самоубийство - героический поступок. (еще на ту же тему см. о проектах) При этом из дополнительных факторов может следовать что угодно еще. Например, иногда оно является и грехом, иногда даже большим, как, например, когда кончает с собой мать маленького ребенка. Однако подобные побочные факторы могут соприсутствовать любым другим поступкам. Можно подобрать ситуацию, когда грехом будет выйти из помещения (например, если оставили без присмотра тяжелобольного), , но нельзя на этом основании любой выход из помещения назвать грехом!
Я не вижу причин, по которым можно было бы счесть грехом нанесение себе ущерба. Может быть, я чего-то не понимаю, но мне кажется, что нанесение ущерба, вплоть до убийства - это грех, определенный исключительно интерсубъективно. Вообще-то я не утверждаю, что любой грех определен интерсубъективно. Например, ложь или невоздержанность могут быть грехами по отношению к самому себе. Но нанесение ущерба себе, на мой взгляд, грехом не является. Не будет же грехом, если я вдруг пожелаю ударить себя? Никто на это, скорее всего, не обратит внимания. В самоубийстве есть момент греха по отношению к другим: то, что я лишаю их себя как вида их среды. Так может быть, когда ранее, до самоубийства, я была полезной, я была средством. Есть ли у меня моральное обязательство быть средством для других? На этот вопрос ответ сложный, вполне возможно, что есть. Но это может быть так, когда в принципе все хорошо. Самоубийством же кончают не от хорошей жизни. Если дальнейшее исполнение роли средства требует от меня непереносимых страданий, уже, мне кажется, нельзя назвать это моральным долгом.
Историю мировоззрения Ясперса в отношении вопроса о самоубийстве я выстроила для того, чтобы усилить (собственную и общефилософскую) решимость сказать правду. Правда в этом вопросе, мне кажется такова: самоубийство, конечно, акт исключительный; никакого трансцендентального характера у него чаще всего нет: кончают с собой не вследствие размышлений, а вследствие острой внутренней боли; любой имеет право его совершить и никто не обязан его совершать. Является ли оно актом свободы, я сомневаюсь. В случае ситуации Ясперса, скорее всего, да. Но в более обычной ситуации, например, от отчаяния, оно подобно просто радикальному виду лечения, и в нем не больше свободы, чем в удалении больного зуба. (К ситуации боли можно привести вообще-то почти любую ситуацию, в том числе политическую; например, если бы Гертруду убили в концлагере, Ясперсу было бы больно. Но делать так не стоит. Боль как таковая может быть действующим фактором, когда она есть. Предвидение боли - не сама боль. Побочный вывод: когда наличной боли нет, удаление зуба (допустим, в качестве профилактики) тоже по-своему акт свободы).
Остается сложный вопрос, в чем сущность самоубийства как греха в религиозном отношении. Здесь я писать об этом не буду. Я написала об этом в художественном жанре в другом месте (см.здесь), где мне удалось, мне кажется, показать, что религиозное осуждение самоубийства - это акт абсурда, вполне обычный в религии. Поскольку Бог делает что хочет, доказывать Богу что-либо бесполезно. В религиозном отношении самоубийство остается грехом. Более того, чем более оно допустимо в смысле логики, тем более очевидно, что абсурдный Бог просто обязан его запретить (или за него осудить), иначе Бога бы не было.
Страшно писать, что самоубийство героизм, потому что написанное может иметь воздействие. Например, часто, мне кажется, бывает, что о самоубийстве думают молодые люди. Как это надо назвать по Ясперсу - то ли запутанность обстоятельств, то ли невыносимость жизни - и является ли это безусловным или обусловленным, в данном случае не важно. Страшно, что то, что я говорю, может подтолкнуть их к самоубийству. Я ведь пишу это, будучи уже не молодым человеком. Возможно, я естественным образом рассчитываю на собственный уровень устойчивости, не предполагая, сколь меньшим он может оказаться у других.
Что должен испытывать философ, если он оказывается косвенным виновником самоубийства молодого человека? Гёте, говорят, был таким косвенным виновником. Кажется, ему было не особенно страшно, но мы этого знать не можем. Надо ли говорить, что думаешь, несмотря ни на что? Конечно, надо, до тех пор, пока все хорошо. Если же, не приведи Бог, что-то произойдет, конечно, окажется, что было не надо. Представляя себя не в роли того, кто кончает с собой, а того, кто остается, начинаешь понимать тех, кто запрещает. И ведь кончают с собой в основном лучшие люди, а негодяи остаются.
С другой стороны, правда действует сама по себе даже тогда, когда она не сказана, а когда сказана, то позволяет еще и думать. Может быть, найдутся веские возражения? Тогда самоубийство будет оценено отрицательно уже не из неведения и сокрытия, а серьезно. Некоторые соображения, как ему казалось, убедительные, привел Камю. Обсуждать их здесь уже не место.
Примечания
[1] Общая Психопатология, М., 1997. С. 342, 343, 856-887.
[2] Psychologie der Weltanschauungen, 1960, Heidelberg, Ss.: 56, 64, 133, 140, 219, 159, 413.
[3] Psychologie der Weltanschauungen, S. 155.
[4] О языке есть одно переводческое примечание. Очень характерна для языка Ясперса субстантивация. Вообще-то в немецком языке это частое явление. Например, бывает грамматическая субстантивация, когда существительным становится любая часть речи. Но у Ясперса очень много, так сказать, смысловой субстантивации, например: «Эта философия хочет прояснить…» «Тут есть гордость, которая не желает просить и решает прервать коммуникацию…» Вопрос перевода таких конструкции вселяет тяжелые сомнения. В немецком языке они выглядят естественно, а в русском - напряженно. Исходя из этого, я в тексте «Философии» переводила субстантивацию неопределенной конструкцией: «Из гордости и нежелания просить коммуникацию решают оборвать». С другой стороны, момент субстантивации важен по смыслу, потому что у Ясперса такая страсть, как гордость, именно что должна действовать как бы сама: решение из гордости - не экзистенциально-свободное, а обусловленное. Точность смысла и красота языка, увы, не сочетаются. Там, где текст по-немецки не красив, я оставляла субстантивацию.
[5] Для сравнения: в феноменологической традиции, к которой принадлежал, например, Хайдеггер, это была область интенциональности. Хайдеггер называл ее заботой. Ясперс, хотя прямо этого не писал, не принадлежал к горячим сторонникам идеи интенциональности. У него, особенно в поздних вещах, часто идет речь об «отсутствии субъект/объектного разделения», а это, по существу, то же, что отсутствие интенциональности. Не случайно он с большой симпатией относился к буддизму
[6] Philosophie, 2.Aufl, Heidelberg, 1948, S. 552-564
[7] Там же, с. 552.
[8] Философский анализ идеи «логического самоубийцы» Достоевского очень ярко дан в книге: Ю.Давыдов. Этика любви и метафизика своеволия.
[9] Там же, с. 557.
[10] Там же, с. 558.
[11] Там же, с. 558.
[12] Там же, с. 561.
[13] Там же, с. 562.
[14] Там же, с. 563.
[15] Там же, с. 564.
[16] Schicksal und Wille, Munchen, 1967.
[17] Там же, с. 161.
[18] Там же, с. 160.
[19] Philosophische Logik: Von der Wahrheit, Munchen, 1947
[20] Nachla? zur Philosophischen Logik, Munchen, 1991.
[21] Chiffren der Transzendenz, Munchen, 1971. (Herausgegeben von Hans Saner).C 104.
Об авторе. Косилова Елена Владимировна,
канд.фил.н., преподаватель философского факультета МГУ.