<< Назад к
Оглавлению Анна Наталия Малаховская. Отрывок из первой части
книги «Апология на краю: прикладная мифология»
Мои дорогие читательницы и читатели! Представьте себе, что Вы попадаете в кабинет к кому-то, про кого Вы точно не знаете, уж не Кащей ли он - или только притворяется не Кащеем. И на стене в аккуратной рамочке замечаете - нет, не какой-нибудь допотопный плакат типа «Идеи Кащея бессмертны» (как в моём романе «Возвращение к Бабе-Яге»113), а изречение вполне современного человека. Вы подходите ближе, раскрываете глаза пошире - и тут же Ваш рот раскрывается сам. Потому что это изречение не кого-нибудь другого прочего, а из Вас самих. Да вот же и подпись - верно. Никто не украл Вашу драгоценную мысль, её просто совершенно точно процитировали, красиво оформили и повесили на всеобщее обозрение.
Не почувствуете ли Вы себя так, как будто с Вас все Ваши сомнения скатились, и та кольчуга, которую Вы, может быть, надевали в предчувствии неприятных вопросов и выпадов, упала к Вашим ногам, и вот Вы уже стоите обезоруженный, голенький, - ешьте меня со всеми потрохами? И никаких прочих подарков и посулов ему не потребовалось, чтобы перетянуть Вас на свою сторону…
В такую ситуацию попадает журналистка Жанин в фильме Роберта Рэдфорда «Lions for Lambs» (2007), расшифровка которого так сама и просится в конец этой книги.
Сразу хочу оговориться, что этот фильм поражает прежде всего своею аутентичностью. Сценарий написан Рэдфордом, он же - режиссёр и он же играет одну из трёх главных ролей (пожилого профессора политологии). Невозможно увернуться от ощущения, что в этом фильме ему удалось наконец-то высказаться и сказать то, что он сам сказать и собирался (он сам, а не какой-то вымышленный герой). Про Мэрил Стрип, которая играет роль журналистки Жанин, тоже хочется сказать, что она играет саму себя, а не кого-то другого. Что же касается Тома Круза, который исполняет роль сенатора Ирвинга, то ему, может быть, будет не очень лестно узнать, что и в нём я заподозрила эту же самую ненаигранную, а подлинную аутентичность. А может быть, он такой уж замечательный актёр? Оставим этот вопрос (о том, насколько он слился с образом Ирвинга) на его собственной совести и заглянем внутрь показанной в фильме ситуации.
Ситуация для нас с Вами абсолютно сногсшибательная, потому что все наши представления о том, как должно было бы (по законам логики!) протекать посещение Кащея, снимает, как рукой. Начнём с того, что наше предположение о том, что Кащей - непременно старик или по меньшей мере мужчина в летах, который уговаривает молодую и красивую героиню перекинуться на его сторону, придётся выбросить за борт. Мэрил Стрип, конечно, всё ещё красивая женщина, но 57 лет молодостью не назовёшь (а именно эта цифра в фильме проговаривается - потом скажем почему). Зато Том Круз - молодец хоть куда, ему и раскрашивать своё лицо не потребовалось: в каждой жилочке так и играет и переливается неколебимая вера в абсолютную, над всем возвышающуюся ценность определённого кулака. И всё, и прищёлкивать каблуками или залезать в военную форму не понадобилось.
В фильме три струи или пряди, которые постоянно переплетаются, эпизод за эпизодом, как при плетении косы:
1. Журналистка входит в кабинет сенатора Ирвинга, который предоставил ей целый час для интервью (какая роскошь!). О чём интервью: о том, что сенатор для борьбы с террористами изобрёл новую стратегию: не такую, какою пользовался предыдущий президент. И его стратегия действительно поможет победить тех террористов, которые засели в Афганистане - вот что он пытается внушить Жанин. Для чего: для того, чтобы она, очень известная журналистка, талант которой он весьма ценит, помогла перетянуть на его сторону общественность страны: «Я хочу, чтобы Вы написали о том, что в Афганистане происходит не 6 лет назад, а сейчас, и как эти меры приведут к победе. Это моё честное намерение лучше информировать прессу».
2. Профессор пытается переубедить своего студента, Тодда, разочаровавшегося во всём, что его до сих пор интересовало.
3. И одновременно двое других студентов этого профессора, добровольно решившие стать солдатами, попадают в ловушку афганских террористов (они - именно из тех, которых руководство американской армией послало в бой согласно стратегии сенатора Ирвинга).
Итак, Кащей опасно помолодел. А тот «высокоодарённый» студент, переубедить которого пытается Рэдфорд, и вообще ещё сосунок, почти младенчик, но уже успевший разочароваться в тех способах достижения целей, которыми пользуются политики его страны, а заодно и в самих целях. Казалось бы, если существующие «рамочные условия» не подходят, сочиняй новые, как та птица, которая сама придумала, как изогнуть проволоку или выточить из листа пальмы приспособление, необходимое для того, чтобы добраться до цели. Но этому студенту почему-то не приходит в его высокоталантливую голову хотя бы попытаться изменить способы достижения цели. Потому и не приходит ему ничего нового в голову, что ему бы, как нашему «подпольному человеку», чаи бы распивать в то время, как весь мир катится туда, откуда уж не вернёшься. В нём потускнело и провалилось в небытие то самое, что в этом фильме называется словом ангажемент, а нам придётся перевести на русский сразу несколькими словами, а точнее, букетом слов: задор, кровная заинтересованность, решимость отстаивать свои цели, убеждённость в необходимости этой борьбы… (наверняка можно перевести ещё получше).
- Почему у Вас пропал интерес? - спрашивает его профессор.
- Что в этом научного, в политологии? - отвечает Тодд. - Речь идёт только о том, как выиграть, и до чего лицемерны, глупы и преступны при этом люди, на это наплевать.
- Пример? - спрашивает профессор, и Тодд говорит:
- Кандидаты в президенты на каждом предвыборном собрании орут, что не собираются стать презедентами.
- Вы меня почти убедили, - говорит профессор Тодду. - Вы умеете обращаться со словами. Я Вам почти поверил, что Вы знаете, о чём говорите. Но что Вы сами сделали для того, чтобы всему этому противостоять? Вы ходили от дома к дому с предвыборными листовками, Вы участвовали в демонстрациях, Вы организовали новую инициативу?
- Вы хотите, чтоб я листовки распространял? - с несколько кислой улыбкой спрашивает студент, и профессор отвечает:
- По крайней мере это больше, чем болтовня.
Нас с вами слово «листовки» заставит вздрогнуть - мы вспомним Софи Шолль: именно с листовками в руках её и застукали гитлеровские блюстители порядка, именно за листовки ей и отрубили голову. Подпольная пресса, листовки ли, самиздат ли или интернет: какая, по сути, разница? Разница технического порядка, по внутренней сути абсолютно несущественная. А что существенно: отличие этого свободного способа выражения мыслей и мнений от того, чем занимается пресса неподпольная. И в том числе - та же самая журналистка Жанин, на которую теперь решил повести нападение высокочтимый сенатор. Перечисляя «ошибки прошлого», он кроме «генералов, которые никогда не были на войне», и «наихудших служб тайной госбезопасности» (речь о тех, которые распустили ложные сведения, приведшие к войне против Ирака) называет также и «дрянную прессу». И расписывает всё, что делала американская пресса:
- С каких пор вы стали такими «куда ветер дует»? С каких пор вы пляшете под дудку большинства? С каких пор вы путаете мнение большинства с правильным мнением? Ваш телеканал превозносил каждую нашу операцию. Каждую передачу вы начинали фанфарами, развевающимися флагами и салютующими военными. Я признал свои ошибки. Когда Вы признаете свои?
Мы оба поставили под удар наших солдат. Мы - одна команда, мы оба несём ответственность. Вы продавали (зрителям) эту войну, теперь продавайте и выход.
Здорово, да? Красиво говорит сенатор, и вместо того, чтобы угрожать (угроза - впереди), пытается расшевелить то, чего у него самого, очевидно, не имеется, а он подозревает, что у Жанин это самое как раз есть: совесть.
- У нас есть всё, чтобы победить врага, кроме согласия общества. И это - Ваша роль.
И на все её сомнения в том, что на этот раз армия будет вести себя «правильно», он начинает на неё жать:
- Вы хотите выиграть, Женни? Вы хотите победить в войне против террора? Да или нет?
Она пытается что-то вымолвить, но он жмёт, кричит на неё:
- Да или нет? Да или нет? Мне надоело выносить унижения! Всё снова и снова мы должны позволять этому бесстыдному озверевшему дерьму угрожать нашей стране. Теперь этому конец. Бог знает, как это разрывает мне сердце, что наши мужчины и женщины должны погибать. Единственное утешение: что их жизнь имела смысл.
Это будет огромнейшая история - и Вы получите возможность её написать, говорит сенатор. И Жанин отвечает:
- Если эта стратегия принесёт успех, она будет носить Ваше имя, и это поднимет Вас на недосягаемую высоту по сравнению со всеми остальными кандидатами на президентский пост.
- Я не кандидат на пост президента, - отвечает сенатор (и мы вспоминаем, о чём в начале фильма говорил студент Тодд!).
Итак, Жанин как будто бы попалась ему на удочку, потому что, как говорится, когда коготок завяз, и всей птичке конец. Она, оказывается, уже однажды продалась:
- Наш канал в 1991 году был куплен предприятием, выпускающим лампы и мыло. С тех пор мы и стали «куда ветер дует». Вместо того, чтобы заботиться о честной информации, как раньше, мы стали заботиться о том, какой процент зрителей нас смотрит и сколько мы получим за рекламу. И я знала это, когда подписывала договор. Но я думала, что небольшое повышение зарплаты, которое они мне предложили, означает, что они заметили и оценили мою работу: то, что меня интересуют твёрдые факты…
Вот мы и добрались до сути: всего только! Никакого «шприца для наркомании», как предполагала моя слушательница Аня во время последнего занятия в философском кафе, на котором речь шла о визите к Кащею и о том, что именно он мог бы предложить героине повествования. Никакого бездонного кошелька или других волшебных приспособлений для улавливания человеков (о которых говорилось в конце второй части этой книги) не понадобилось. Небольшой компромисс, незаметное соскальзывание и какое-то скудное повышение зарплаты…
Но тогда, в 1991 году, Жанин этого не заметила. Или внушила себе, что не замечает. Решила не замечать. А теперь (а фильм был выпущен совсем недавно - в 2007 году) она отказывается не замечать. Вернувшись в редакцию, она говорит своему шефу:
- Всё это дело попахивает чем-то не тем. У меня такое недоброе ощущение… чувство, что он лицемерит.
На что её шеф со смехом отвечает:
- Чувство? С каких это пор Вам здесь платят за Ваши чувства? Я хочу от Вас фактов, Жанин.
- С нами это не должно случиться ещё раз, - отзывается она. - Мы не должны позволить навязать нам весь пакет, как тогда…
- Это - подарок: он даёт Вам эксклюзивное интервью!
- Это не подарок, а пропаганда. И мы не должны передавать всю пропаганду, как от нас ожидает правительство.
- Но мы передаём последние известия, и новая военная стратегия - это новость.
- Вся эта история - гель, при помощи которого он собирается проскользнуть в Белый дом.
- Ваше дело - подавать факты.
- Но это - не факты. Он утверждает, что мы должны просто верить всему, что он говорит.
- Как я понимаю, он хочет прикончить типов, которые на нас нападают, и нашим зрителям это понравится.
- И что только из Вас вышло? - с ностальгической ноткой в голосе замечает она. Раньше от Вас попадало каждому, о ком Вы думали, что он этого заслуживает. Было время, когда Вы были просто хоть куда…
- Да, раньше я думал, что мне никогда не будет 40 лет! Я от Вас ожидал большего, чем женская интуиция (!).
Подчеркнуть? Кому из нас не приходилось слышать этих слов? Но Жанин не растерялась и на эту удочку не попалась. Вот что она отвечает:
- Если мы не рискнём, то кто же? Это - наша работа. И политики, и журналисты, все теперь говорят: «О, если б мы тогда знали то, что мы знаем теперь!» Чушь - это чушь. Всё это было открыто, и мы это знали. Если б мы постарались и правильно разгадали все эти намёки, все эти уловки… Все признаки… Но мы этого не сделали. Мы позволили обвести себя вокруг пальца.
- А что, если Вы ошибаетесь, Жанин? Я это совершенно серьёзно. Вам сейчас 57 лет, у Вас - мать, за которой надо ухаживать день и ночь… Как Вы думаете, какой другой канал примет Вас на работу после этого дела? (вот Вам и угроза. Недолго ждать пришлось!). Вашу версию этой истории никогда не возьмёт ни один канал!
- То, что он передо мной разложил, об этом я писать не буду. (И при этом взглядом она посылает своего шефа кой-куда).
- Ну что ж… - мямлит он, убираясь, очевидно, именно туда, куда она его послала.
- Вам надо ещё об этом подумать…
Софи Шолль бросала листовки, рискуя жизнью, Антигона позволила заточить себя живьём в каменную стену. А журналистка Жанин просто сказала «нет».
На этом кончается их разговор, но фильм кончается не этим. В далёком Афганистане, но на той же самой планете, в дыму и в грохоте разрывов погибают бывшие студенты того же самого профессора, подчинившиеся приказам безмозглых генералов, по «новой» стратегии уже знакомого нам сенатора. Прислушаемся ещё раз к тому разговору, который ведёт их профессор со студентом Тоддом. Тодд спрашивает его, а когда ж началось поражение его самого: профессора.
- Поражение началось 10-15 лет назад, потому что изменились студенты, которые сидят передо мной.
- Потому что мы умнее, мы видим, что всё это - «ш…».
- Это «ш…» - как часто Вы собираетесь это повторять? Они надеются на Вашу апатию, на Ваше нарочитое невежество, они возводят на ней всю свою стратегию. Они пробуют, как далеко они могут зайти…
- Так что же, выходит, что я во всём виноват? - восклицает Тодд. - Я виноват, потому что я хочу устроить себе красивую жизнь, хочу и могу, потому что достаточно умён? Вы хотите свалить на меня вину, потому что я не имею охоты заняться вместе с Вами работой на альтернативной крестьянской ферме? Вы - как мои родители, которые меня упрекают в том, что мне живётся настолько лучше, чем им в моём возрасте жилось, и что я имею наглость наслаждаться моей жизнью.
- И тут профессор произносит слова, на которые стоит обратить внимание:
- Если всё это до того плохо, как Вы утверждаете, то уж поделитесь со мной, как Вы можете наслаждаться красивой жизнью? Рим в огне, так обстоят дела, и проблема не в поджигателях, проблема в нас. Во всех нас, которые бездействуют. Мы все только бегаем вокруг огня. Я Вам скажу: есть люди, которые борются каждый день за то, чтоб сделать мир хоть немного получше.
- Вы хотите сказать, - перебивает его студент, - что кто осмеливается, тот выигрывает, и кто не осмеливается, тот не может выиграть? Но в чём разница, если в конце всё равно проигрываешь?
- В том, что ты что-то предпринял.
На этом кончаю пересказ фильма: он понадобился потому, что трудно рассчитывать на то, что кто-нибудь в России мог бы его посмотреть и как следует прислушаться к высказанным в фильме аргументам.
В фильме часто повторяется слово ангажемент (ангажированность?) - это то, чего не хватало в «гражданской» жизни двум студентам профессора (его любимым студентам), отправившимся на войну в Афганистан, чтобы доказать, что им-то не всё равно и не наплевать. В этом слове - корень проблемы и ключ к её разрешению. Это горячее желание, чешутся руки работать, что-то изменять, вытаскивать из той колеи, куда нас запрятал невыносимый безликий, или самим из неё выпрыгивать. Противоположность любви - не ненависть и даже не стремление к власти, а равнодушие. Вспоминаются слова Юлиуса Фучика в его книге «Репортаж с петлёй на шее»: «Бойтесь равнодушных, которые сами не пытают и не убивают, но с их молчаливого согласия совершаются все преступления…».
Профессор, роль которого исполняет Роберт Рэдфорд, пытается раскачать это трудноподнимаемое заскорузлое равнодушие. В фильме его противник, тот, который попался в лапы к этому равнодушию - это совсем ещё желторотый студент (впрочем, и Раскольников был молодым студентом с приятной внешностью: юность для Кащея не помеха). И Раскольникову как будто бы хотелось изменить мир к лучшему, он как будто бы не мог стерпеть всех тех под руководством властей протекающих несправедливостей, которыми знаменовался дикий капитализм в России в 19 веке. Как будто бы, говорю я, потому что он, в отличие от других нам известных из истории террористов, не пошёл грабить безличное учреждение - банк - чтоб на полученные таким образом деньги облагодетельствовать человечество, а сосредоточил своё внимание на одной определённой старухе. Если мы его сравним с Робин Гудом, разница окажется ещё более очевидной: Робин Гуду было важно отнять богатство у не совсем определённых богатых и его тут же и отдать (может быть, более определённым) бедным. А не спрятать под ковёр или в какой-нибудь тайник. Раскольникову важно совсем другое: он начинает по ночам в мечтах (вспомним страну фантазии из 3-ей части этой книги!) производить определённого сорта операцию не над всеми богачами вообще, а над одной вполне конкретной старухой, превращать её в абстрактное, в безликое воплощение всемирного зла (неужели не заметил, что Кащей - не в человеках, а в колее? Видимо, не заметил!). Превращать её, если хотите, в Кащея, но в него она не превратилась: как только топор обрушился на её голову, как тут же, почти из-за спины у неё, выросла вторая её голова (сестра Лизавета), которую тоже теперь уже «пришлось» срубить. И это, может быть, указывает на её подспудную связь со сказочным образом змея, у которого тоже вырастала новая голова, как только первую голову отрубали. О разнице между змеем и Кащеем мы уже говорили (в конце второй части).
Но можно и по-другому истолковать эту вторую ипостась этой вредной старушонки: её вечнобеременная сестра, полудурочка Лизавета может быть увидена и как вторая (земная) ипостась трёхликой Богини, в третью ипостась которой (в богиню смерти) может тогда угодить старуха. Старуха-процентщица, руки так и чешутся записать её в Кащеи, но этим путём не пойдём, потому что это - путь по сути лишь для тех бедномозговых атлетов, о которых писала Софи Шолль.
Все эти уколы совести, которые как будто бы переживает Раскольников перед лицом той вопиющей мерзости, с которой он сталкивается на каждом углу и которая выбегает ему навстречу из-за каждого угла - это только притворство. Это - тот ковёр, под который он «заметает» горячую суть. На самом деле ему надо узнать, и узнать поскорее, «человек» ли он или «вошь, как все»114. А если он «всех» тут же, одним махом, во вшей записывает, то он достиг высот уничтожизма, перепрыгнув все ветви и этажи нарисованного нами дуба. Этот долгодумавший молодой студент почему-то не заметил, что если «все» - это вши, а человеки (у которых «не тело, а бронза») - это только редкие избранные экземпляры, то стоит ли копья ломать ради этих насекомых, стоит ли топором размахивать и одну вошь якобы для блага всех остальных препровождать в царство смерти? То есть и он по сути поступил как бедномозговой атлет.
Тут мнимые потуги осчастливить несчастных, попавших под колёса «прогресса», только маска истинного желания узнать всю правду про самого себя, в надежде «перепонтить» если не соперников, то собственные сомнения и колебания, свой зажатый в тесный кулак внутренний голос.
Особенно одарённый студент Тодд, в котором его профессор разглядел какой-то неведомый потенциал, до таких высот самообмана, как Раскольников, не дотягивает. Он остаётся на более примитивном уровне самообмана, запечатлённом Достоевским в фигуре «человека из подполья», с его фразочкой «а мне бы чай пить», брошенной, как вызов, всему человечеству. Миру ли провалиться или мне чай пить? А пусть весь мир провалится, а мне пусть чай пить.
Здесь мозговая бедность выступает ещё откровенней и ярче, потому что если весь мир провалится, то вместе с ним и попивающий чаи и сам чай и стул, на котором он сидел, и стол, на котором стоять бы мог, но не устоял тот бедный стакан чаю.
Бедномозговые с тех пор всё не могут уловить, что даже и стакану с чаем надо на чём-то устойчивом почивать для того, чтобы не провалиться в тартарары вместе со всем остальным миром. Но талантливый студент Тодд почему-то не хочет заметить этой истины, которая как будто так и бросается в глаза. Распознав, что всё вокруг него - то самое, что западные люди любят поминать на каждом шагу, дерьмо на букву «ш», этот студент «благоразумненько» решил не вмешиваться в происходящее, а устроить себе самому «красивую жизнь». На что ему профессор замечает: «Если всё это до того плохо, как Вы утверждаете, то уж поделитесь со мной, как же Вы сможете наслаждаться красивой жизнью?» Практически Роберт Рэдфорд ловит тут за руку того злодея, который уже разинул свою пасть, чтобы проглотить Тодда: это всё - враньё, то, что лепечет со своей кривой ухмылочкой Тодд, как и то, что лучится с лица сенатора Ирвинга. То же плохо скрываемое лицемерие, которое мы не хотим замечать и сами себе делаем операцию над собственными мозгами, чтоб не заметить115. Того, чего не заметить трудно. Впрочем, есть уже проверенный способ не замечать - не замечать Кащея в тот миг, когда он только выползает из-под земли, как сенатор Ирвинг, или когда его машина выезжает из-за угла, как в случае с реальным Кащеем Приклопилом (о нём - в следующей главе). В этот момент надо зажать рот своей интуиции. В фильме этот момент показан во всей своей красе именно так, как его переживали, как я предполагаю, чуть ли не все мои читательницы. Шеф журналистки Жанин в ответ на её резкие слова о том, что она чувствует лицемерие, это скользкое, гадкое что-то, исходящее от сенатора, бросает ей слова о женской интуиции - в упрёк. Как будто таким упрёком можно заткнуть любую прореху в том уже здорово повреждённом здании, которое постепенно, удар за ударом разрушает Кащей. «Мне нужны твёрдые факты» (а не интуиция), заявляет шеф, на что она возражает: «Но это (то, о чём говорил сенатор) - не факты, это пропаганда, тут нет ни одного факта!»
И, наконец, звучит оно, то слово, которым не одна Софи Шолль пригвождает к позорному столбу приспешников Кащея: б е с ч у в с т в е н н о с т ь. Именно на неё указывает в своих выступлениях и Криста Вульф (как пишет Сибил Олдфильд):
«Для неё (для Кристы Вульф) многохвалёная рациональность разнузданной жажды наживы, на пару с неконтролируемой тягой к технологическому «совершенству», на самом деле являются «псевдо-рациональностью», потому что обе эти движущие причины привели к чему-то абсолютно безумному - к способности глобального саморазрушения. Что оказалось утерянным на этом пути - это преграждающая путь уничтожению человечества чувствительность по отношению к ранимому и человечному - включая и то, что является ранимым и человечным в ядре тех, кто сам стоит наверху научной и политической власти»116.
Царство бесчувственности, разгулявшаяся бесчувственность, которой легко и ловко размахивать топором ли, бомбочкой ли или чем другим, разгуливая по такому прочному фундаменту - по равнодушию подобных Тодду.
-
113 Анна Наталия Малаховская, «Возвращение к Бабе-Яге»,
Санкт-Петербург, изд."Алетейя» 2004, с.141.
114 см. ссылку 28.
115 Недаром уже процитированная книга Алис Миллер называется «Ты
не должен замечать»(!):Alice Miller, Du sollst nicht merken,
Suhrkamp Verlag. Frankfurt am Main,1983.
116 Цит.по Сибил Олсфельд, с.178-179.