<< Назад к
Оглавлению Анна Наталия Малаховская. Отрывок из первой части
книги «Апология на краю: прикладная мифология»
У того сундука, который мы с вами ищем, как и у всякого сундука, должно быть четыре стенки, а вернее, днище, две стенки и прикрывающая его крышка.
Днище имеет непосредственное отношение к проблеме уникальности человеческой личности. Как мы ещё помним, превращение дерева жизни именно в тот самый дуб, на который указывает в своём рецепте спасения Баба-Яга, началось с разделения царства мёртвых и с отсечения представления об уникальности.
Сейчас посмотрим, как это сказалось на отношении к собственным детям. Сначала - в сказках об Аленьком цветочке и о Финисте. Обе они начинаются как бы не с самого начала: если сравнить их с такими сказками, как Крошечка Хаврошечка и Василиса Прекрасная, мы увидим, что в них пропущена важная предступень: сообщение о смерти матери девочек. Эти сказки начинаются прямо с того, что жил-был отец, и было у него три дочери, так, как если бы этих дочерей никто не рожал. Но сообщение о смерти матери вынесено в них за скобки не случайно. Если мы дадим себе труд присмотреться повнимательнее к тому, как этот отец относится к своим дочерям, нашему удивлению не будет конца. Он спрашивает их об их желаниях, и не раз, а целых три раза, и ни одну из них за их желания не упрекает: например, он мог бы сказать, что желания старших примитивны, а желание младшей неисполнимо. Раз за разом он даёт им высказаться и старается, порой даже рискуя жизнью, все их желания исполнить.
Желания исполнить? Ха. Даже не «ха», а вообще…
Когда в декабре 2010 на занятиях в философском кафе в
Петербурге я спросила своих слушателей и слушательниц, есть ли
среди них хоть один человек, которому в детстве или юности не
повторяли бы постоянно:
Твои мнения никого не
интересуют! -
в аудитории возник гул, как будто деревья в лесу зашумели,
раскачиваясь из стороны в сторону. Некоторые молчали, словно
окаменевшие перед воспоминаниями детства, а сидевший прямо передо
мной Павел проговорил:
«Ничего другого и слышать не приходилось!»
А о желаниях и говорить нечего…
И это можно определить как днище искомого нами сундука.
Однако: не в самом по себе сообщении суть! То же самое сообщение
могло бы быть произнесено с другим подтекстом. Для этого
потребовалась бы другая интонация, другой взгляд того, кто это
сообщение передаёт. Например:
знаешь, если хочешь поступить в институт, то свои мнения и
мысли надо умело скрывать. Они не то чтобы так уж никого и не
интересуют, но интересуют не так, как бы тебе того хотелось… по
принципу «любят ли тигры поросят, а если любят, то как», и твои
мнения кое-кого, не указывая двумя пальцами, кого именно,
интересуют, но от такого сорта интереса надо уметь вовремя
укрыться!
Но не так были произнесены эти слова - об отсутствии интереса. Вот как я описывала этот момент в своей первой повести «Темница без оков» (1964-1976):
«Твои мысли пока никого не интересуют, - раздельно произнесла Вера Павловна. - И если ты хочешь когда-нибудь поступить в институт, запомни, что твои мысли никому не нужны. Поняла? - она взглянула своими тёмными тяжёлыми глазами, словно угрожая, будто взглядом внедряясь в глаза дочери, чтоб раздавить в них всё лишнее, чужое и ещё глубже впечатать свою волю»77.
Эту особенность взгляда того, кто навязывает свою волю, я описала ещё намного раньше, в 1963 году в детской сказке под названием «Волшебный апельсин»78:
«Джон с ужасом увидел, что у королевы стали выдвигаться вперёд глаза. «Наша королева очень близорука», - прошептала Ясная Зорька. Глаза королевы додвинулись до принцессы и стали её ощупывать…»
Днище - это основа. Если желания и мнения ребёнка не интересуют, значит, подготавливается почва для уничтожения уникальности, подготавливается эшафот, на котором будет совершена казнь.
Но и в сказках не всё так безоблачно, как могло бы показаться!
В ряде сказок, в определённом своде сюжетов показывается выпадение ребёнка из достоинства уникальной личности, чьи мнения и желания родители уважают. И ярче всего, на мой взгляд, описывает этот момент австрийская студентка Иоханна (см. во второй части этой книги). Речь идёт о сказке, в которой сообщение о смерти матери не пропущено, и не случайно. Умирая, эта совсем ещё молодая женщина понимает, что на такого мужа девочку не оставишь, и передаёт её с рук на руки - кому-то другому. В сказке «Василиса Прекрасная» это - волшебная куколка, а в другой сказке со сходным началом («Крошечка Хаврошечка») - таинственное животное, корова. Обе эти сказки сообщают о том, что после смерти матери отец дочки вводит в дом другую женщину. Вот как увидела этот момент Иоханна:
«Перед домом с видом на светлую выгоревшую деревянную дверь, светлая песчаная или глинистая почва, порог двери из светлого гранита. Перед дверью мать на стуле, две дочери стоят около неё слева. Василиса - против них, то есть спиной к наблюдателю, как во время экзамена, как перед трибуналом. Отец в стороне, слева от этой группы, в тёмной одежде, с фазаньим пером на чёрной шляпе, наблюдает - безучастно - эту сцену.»
В этом описании меня ошеломляет ощущение какого-то цепенящего паралича и того, что равнодушие отца и наглость мачехи выступают как нечто само собой разумеющееся, как будто бы это нормально - то, что девочку-сироту подвергают «трибуналу».
Трибунал
Как вы думаете, почему мачеха так внимательно разглядывает девочку? Что она хочет в ней увидеть? На что могла бы сгодиться (может быть, в хозяйстве) эта рабочая скотинка? Или… как нам уже из этой сказки, из самого её названия, и без того известно - насколько опасной может оказаться для мачехиных дочерей эта, может быть, пока ещё не совсем выплывшая на поверхность Василисина красота?
Мы знаем, что на самом деле появление мачехи в доме вовсе не так уж необходимо, как могло бы показаться. Что и родные родители без всякого зазрения чего-нибудь, похожего на совесть, могут подвергать ребёнка подобному трибуналу. И это можно считать одной из стенок сундука.
Ситуация в сказке, однако, смягчена уже заранее: мы с вами знаем о том, о чём члены трибунала не знают. О том, что у девочки есть волшебная помощница, которая возьмёт на себя ту непосильную работу, на которую они осуждают девочку. Но если мы себе представим самих себя в такой же ситуации и без всяких помощников?
Однако в сказке про Хаврошечку и несмотря на помощницу происходит беда. Интересно, как описывает приближение этой беды та же самая Иоханна:
«Когда я заползла в ухо к корове, я почувствовала вдруг
облегчение: здесь меня никто не тронет, я в безопасности, я
укрыта и спрятана. Всё вокруг было тепло и тихо, и, хотя я видела
только мясистую красноту внутреннего уха, я не чувствовала себя
заблудившейся, потерявшей ориентацию.
Но вдруг всё вокруг меня начало кружиться. И я поняла, что я
не одна. Третий глаз, огненно-красный и угрожающий глаз, следит
за мной, обнаруживает меня, и теперь я чувствую себя одинокой,
обнажённой и потерянной».
Глаз
Что такое этот глаз? Что он может символизировать для нас, в нашей ситуации?
Мне вспоминаются картины известной австрийской художницы Евы Мацукко, на которых изображён парализующий волю зрителей глаз. По её собственным словам, представление о том, что Бог видит всё и повсюду следит за нею, с самого раннего детства смущало её настолько, что она не могла даже и в туалет сходить спокойно, без того, чтобы не испытывать при этом стыд. Как это повлияло на её личную жизнь - на этом месте об этом лучше умолчим.
Но необязательно воспитываться в католической среде, чтобы чувствовать постоянно этот следящий за тобой повсюду Глаз. Были и в России родители, которые украшали детский закуток изображениями «всевидящих» личностей, вроде тех, о которых повествует в своём рассказе одна из слушательниц моих семинаров79.
А некоторые родители и без таких страшилок обходились. Знаю таких, которые с удовольствием исполняли роль Шерлока Холмса, давая понять своему дитяти, что ничто в его жизни не укроется от их всевидящего глаза! Глаз следит, чтоб не затесалось внутрь раба некое постороннее нечто, - что-нибудь, отличающееся от идеала скотинки, послушной и немой.
Процесс изготовления сундука почти закончен.
В добавление к днищу у нас получилось две стенки сундука: глаз и трибунал.
И, наконец, крышка: она совершает окончательное дело, отсечение «лишних деталей».
Мы ведь ещё не забыли немецкую сказку «Перед деревом можжевельника», которая сообщает о том, на что сундук способен на самом деле.
Отсечение головы - Вот чем занимается крышка сундука!
Но если мы вспомним то, о чём говорилось в начале второй части этой книги - о том, что сказка и сон - это близнецы, то мы поймём, что и сказку надо, следовательно, так и разгадывать, как мы (те, кто умеют) разгадываем сны. Тогда мы сможем отвлечься от кровавой реальности этой сцены и задать себе вопрос:
Что символизирует голова? Символом чего она является?
Если по-русски слово «голова» состоит в тесном родстве со словом «главное» (чередование оло-ла в корне слова изучавших русский язык в школе не должно смущать), то и в немецком не иначе: слово «Kopf» (голова) входит в состав слова «Kopfzeile» (заглавная строка), а другое слово (слегка устаревшее) для обозначения головы, «Haupt», входит в состав слова «Hauptsache» («главное», и это - вполне современное слово).
Немецкий вариант этого слова нам понадобился, потому что упомянутая сказка про беспощадный сундук - это немецкая сказка. Но, когда мы приблизимся к этому сундуку уже совсем вплотную и заглянем ему в глаза, нам понадобится английский вариант того же слова: «head». И уже само это слово, без добавок, означает не только часть тела, но и «Глава, вождь, руководитель» и даже «директор школы»
Мерилин Мюррей (её девичья фамилия - Рей) в повести «Узник иной войны» описывает то, что она пережила после тяжелейшей детской травмы (когда ей было 8 лет, её изнасиловала группа солдат) на самом деле как отсечение головы и помещение её в некий ящик80 (то, о чём она пишет, можно определить как своего рода видение):
«Я видела, как существо женского пола внимательно оглядело
мою безжизненную детскую фигурку и взяло только мою голову,
поскольку именно там помещались все мои чувства. Выбор был
сделан: уничтожить сущность Мэрилин Рей, сосредоточие моего
бытия. Страшное решение, но необходимо похоронить ребенка, чтобы
тело могло продолжать жить.
Положив мою голову в маленький стальной ящик, существо
пересекло пустырь, где произошло нападение.
Оно положило ящик в ямку и засыпало его землей и камнями,
укрывая его от глаз. «Не плачь, малышка. Больше тебя никто
никогда не обидит. Ты больше никогда ничего не почувствуешь. Я
выкопаю могилу так глубоко, что солдаты, даже маршируя по ней, не
смогут тебя увидеть. Но даже если они и увидят тебя, они никогда,
никогда не смогут вновь причинить тебе боль, потому что ты
мертва. Я похоронила все твои чувства глубоко-глубоко. Только не
забывай, что ты должна оставаться мертвой и никогда ничего не
чувствовать. Чувствовать - это больно. Я не дам тебе
вновь ощутить боль, ни в коем случае!» (перевод с англ.
Н.М.)81.
Не всем из нас пришлось пережить такую ужасную травму. Но в переносном смысле у каждого из нас, побывавших в сундуке, была отсечена голова - то, что могло бы стать самым главным в жизни каждого из нас, если бы над нами не была произведена эта операция. И не когда-то давным-давно, а в 2008 году на занятиях в университете Зальцбурга прозвучала хвалебная речь в защиту этой операции, произнесённая молодой студенткой из Украины. «Хотя это так и есть, что от неё (речь о героине повести - Н.М.) всё «отрезают» (всё то, что она любит и чего она хочет), но это необходимо для того, чтобы приспособиться к системе».
-
77 Журнал «Мария» №1, 1981, «Темница без оков», главы из
повести, стр.75).
78 Неопубликованная рукопись, стр.28.
79 Неопубликованный рассказ Марины Хмоловской
80 M. Мюррей, «Узник иной войны», М., 2004, изд-во HRI
Press.
81 Там же, с.25.