<< Назад к
Оглавлению Анна Наталия Малаховская. Отрывок из первой части
книги «Апология на краю: прикладная мифология»
С каких пор это случилось с чистотой, что она попала в такое мрачное соседство, об этом не берусь судить. Может быть, было такое время, когда люди с удовольствием отмывали свои запылившиеся жилища и не вздрагивали от таких недобрых слов, как чистка, чистота… в некоем как будто другом смысле. Потому что очищение от физической грязи по сути своей несравнимо с «очищением» от «не тех» людей или «не тех» мыслей.
«Надо же было бороться за чистоту веры!» - воскликнул однажды, и не так уж давно, в 1983 году, литовский священник отец Викентий, хлопая ресницами и глядя на меня невинными голубыми глазами. Это - в ответ на мой вопрос о том, как церковь могла совершать все эти преступления - убийства еретиков и сожжения так называемых «ведьм». Зверски уничтожили 9 миллионов человек и не почесались, даже прощения не попросили, хотя бы так, для виду. Хотя подготовили тем самым дорогу для победного шествия так называемой «чистоты» в 20-м веке, когда с гораздо большей скоростью было уничтожено ещё больше миллионов за гораздо более короткий срок. На что церкви понадобилось пять веков, с тем Советский Союз справился за 40 лет, а Германия - всего за 12 лет. А по другим континентам борьба за чистоту мчалась и вообще с невообразимой скоростью. И продолжает своё «победное шествие».
И всё же схватим её за руку и рассмотрим повнимательнее, в чём же дело с этой такой невинной на первый взгляд ценностью.
Вопросу об этой ценности посвятил целую книгу известный польско-английский социолог Зикмунт Бауман, - правда, не называя её именно этим именем. Все те качества, что я объединяю под названием «борьбы за чистоту», он приписывает (и, очевидно, не без оснований) тому периоду в истории Европы, которое он называет «The Modernity» (всем тем, кто ещё не забыл, о чём говорилось в главе «Возвращение к радости», теперь становится ясным, в чём дело, почему Радости приходилось бороться именно с «модой»). Бауман объясняет, что она берёт начало ещё в 17 веке с распространением рационализации производства, когда всех тех, кто не хотел подчиняться требованиям, которые выдвинула «The Modernity», выгоняли из страны.
Он пишет о её борьбе с амбивалентностью, со всем, что не влезает в абсолютно чёткие рамки, не вмещается на безукоризненно разделённых полочках и сопротивляется ясным ярлыкам. И в конце концов этот автор доказывает, что холокост - это не возвращение в варварство, а, наоборот, только благодаря «The Modernity» и мог быть осуществлён этот разгул бюрократизма и рационализма, считающего, что надо уничтожать на корню всё, не влезающее в рамки идеала немецкого национализма (а евреи не влезали, и цыгане тоже не влезали, как и «инакомыслящие», вредные художники и кое-кто ещё…). Он пишет, что взрывы эмоций не могли бы обеспечить уничтожение такого количества людей за такой короткий срок: казалось бы, во время «кристальной ночи» (9-го ноября 1938 года), когда нацисты «дали волю» разгулу «народного гнева», было уничтожено достаточно синагог и лиц еврейского происхождения, но, если бы уничтожение и дальше шло такими темпами, то на уничтожение шести миллионов потребовалось бы 200 лет43.
Надо отделять зёрна пшеницы от плевелов - в этом никто не сомневается. Но как только звание плевела навешивается как ярлык на человека, для него уже не оказывается места нигде: даже в могиле. Для него приготовлена единственная участь: стать грязью в буквальном, физическом смысле этого слова, смешаться с другими телами, когда-то бывшими людьми, точно так же превращёнными в грязь, и сгинуть навеки. Мы не знаем, где могила Машеньки Рыжик, потому что нет у неё никакой могилы44. Как и многих других, немецкие мальчики посчитали её за «грязь», отнесли к «плевелам». Хуту терзали тутси за то, что у тех короткие носы и длинные пальцы, а за что терзали все остальные «чистюли» тех, кого они считали «грязными», не перечесть. Это - та нетерпимость, о которой говорит, например, епископ Райнхард Маркс:
«Христианство, такое, каким оно стало, претерпев злоупотребления, принесло в Европу не мир, а войны» - пишет Маркс и приводит историю с Амброзиусом, который, став епископом в Триесте через 2-3 поколения после того, как Константин сделал христианство государственной религией, запретил поставить в городском храме рядом с изображением истинного бога скульптурное изображение другого бога. Р. Маркс приводит эту историю как пример начинающейся религиозной нетерпимости, которая впоследствии привела ко многим кровавым событиям европейской истории45.
Барбара Г. Уокер пишет о противопоставленном этой ценности убеждении, что в корнях мирового дерева жизни таится котёл с кипучей жидкостью - мы бы назвали эту жидкость живой водой, но иногда её называют молоком или «белой кровью», из которой сотворено всё в мире. В этом котле богиня в своём аспекте могучей старой женщины смешивает всё со всем, чтобы получались всё новые формы жизни46. Бесконечное смешение генов, как сказали бы современные учёные. Богиня мудрости, которая не всегда обязана быть старой (как, например, наша Василиса Премудрая: она ведь была к тому же и прекрасной), продиктовала однажды Владимиру Соловьёву примерно то же самое высказывание: «Всё едино». Это мировосприятие несовместимо с борьбой за некую вымышленную «чистоту», а воспоминания о том, как проводились партийные и национальные чистки, заставляют согласиться с мнением, что стремление к так называемой чистоте подразумевает пытки и убийства и неспособно без них обойтись.
-
43 Zygmunt Bauman. Modernity and the Holocaust. Ithaka,
N.Y.Cornell University Press. 1989.
44 См.в главе «Оборотни» в третьей части этой
книги.
45 Reinhard Marx, «Kapital: Plädoje für die Menschen»
.
46 «Die Weise Alte", с.108-135..