<< Назад к
Оглавлению Анна Наталия Малаховская. Отрывок из первой части
книги «Апология на краю: прикладная мифология»
«За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!»33
А вам кто сказал, что настоящая, верная, вечная любовь бывает только в сказках да в сказаниях старины, когда проходящие караваны поклонялись плачущему, пеплом посыпающему главу Меджнуну?
Совсем недавно дело было. Такое дело, для всех было бы лучше, если б его и вовсе не случилось, но что было, то было. Вечером 1-го июля 2002 года два самолёта столкнулись в воздухе, в ночном небе над Германией, над городком Юберлингом, а в одном из них были женщины и дети. В том числе была семья одного российского гражданина: сын 18-ти месяцев, дочка Леночка, которую этот человек называл ангелом, и любимая жена. Трупы жены и сына полиция идентифицировала, а Леночку, своего ангела, а вернее - то, что от неё осталось, этот человек сам нашёл в лесу34.
И остался этот человек один-одинёшенек на всём белом свете. Нет, не так надо сказать: из всех родственников погибших он один не смог совладать с собой и постоянно настаивал на том, чтобы повинные в этой катастрофе принесли свои извинения родственникам погибших. Но его останавливали, одёргивали: такие требования были не выгодны кому-то. Кто пытался получить с этой фирмы, которая несла ответственность за случившееся, нечто «существенное» и вещественное - деньги. Которые той фирме платить не хотелось, а потому и извинения приносить тоже было невыгодно. До того невыгодно, что директор фирмы запретил лоцману, непосредственному виновнику катастрофы, выступить перед собравшимися родственниками во время открытия памятника погибшим. До того невыгодно это им было, что они буквально хватали за руки приехавшего на это траурное собрание лоцмана и силком тащили его прочь от опасного места. Грозили, что уволят его с работы, если он посмеет открыть рот и рассказать о том, какие невыносимые условия работы, для вышестоящих уж конечно выгодные, послужили причиной несчастья.
Через полтора года и этот лоцман не выдержал мук совести и сам уволился с работы. Думал, что теперь сможет начать новую жизнь, выйти из мучительной тоски; вновь повернулся всем сердцем к своей семье. К детям (по чистой случайности и у него сын был малыш, а дочка - тоже с ангельской внешностью - чуть постарше).
И тут девочка заметила за окном странную фигуру. А время было вечернее, и родители уже поговаривали о том, что детям пора спать.
Отец велел жене отнести дочку наверх, в детскую комнату, и вышел наружу. В сад. За калиткой стоял кто-то: мужчина. С бородой. С какой-то дремучей, непричёсанной бородой, каких в чистенькой, приличненькой Швейцарии не носят. Этот мужчина назвал своё имя, свою фамилию, сказал, кто он, объяснил, что его жена и дети погибли в катастрофе, виновником которой был (или казался) этот бывший лоцман, потребовал от него извинений и попытался показать ему фотографии своей семьи: жена посредине, маленький мальчик слева и девочка-ангел справа.
И тут произошло непредсказуемое и ужасное, то, что логически из всего предыдущего никак не вытекает и абсолютно противоположно тому, что должно было бы произойти, если бы все процессы в человеческой душе протекали «нормальными», логически понятными путями.
Тот самый лоцман, который месяц за месяцем пытался принести свои извинения семьям погибших, который даже от надёжного рабочего места отказался, чтобы сбросить с себя опутавшие его сети подлой фирмы, извиняться перед отцом погибших детей отказался. Если бы просто отказался! Он закричал, что таинственный посетитель не имеет права переступать порог его территории, что он вызовет полицию - и даже выбил у него из рук заветную фотографию.
Как же это могло произойти?
Я думаю, что в этот момент лоцман отпрыгнул назад, на тот бережок, что ему показался твёрдым и надёжным убежищем, на котором можно начать плясать от печки: «Вы не имеете права! Я вызову полицию!» - не замечая того, что он сам нарушил право посетителя иметь любимую семью и тем самым давно перешагнул черту его территории, на которой его жена и дети были живы. Этот посетитель не хотел от лоцмана ничего, кроме того, чтобы тот покаялся и на эту фотографию взглянул. Бросил взгляд. Может быть - и это не исключено - для него в этот миг промелькнула надежда, что если виноватый в гибели бросит взгляд на лица убитых, они на один только этот миг - в другом ли смысле, в другом ли измерении - оживут и взмахнут ему рукой - оттуда. Может быть, он надеялся на это дыхание чего-то, похожего на вечность - вытащить и вырвать их из-под этого крыла вечного пребывания в смерти, из-под осколков разбитой машины, (самолёта), хоть на минуту. И даже наверное он чего-то себе ожидал от этой встречи, от соединения взгляда убийцы (того, кого он убийцей считал) со взглядами горячо, до безумия любимых людей с листка фотографии.
Он чего-то ожидал, но добился совсем другого. А именно: его руки не выдержали отказа струсившего лоцмана, того, кто попытался попятиться и отступить на мнимо надёжную землю. Встречи глаз не произошло, и ветер вечности не вздохнул, не приподнял своих сомкнутых крыл. А там, где не сумел приподняться тяжёлый занавес, там он рухнул вполне, там он покорёжился и рухнул к ногам душевно убитого, который в этот миг сам превратился в убийцу, который колол и колол - врага - ударами уже не духовного и не словесного, а вполне вещественного ножа, сделанного не из вздохов и надежд, а из металла.
На этом месте я хочу проанализировать тот механизм, который эту катастрофу вызвал: это отступление в душе лоцмана. Почему бы ему было не признаться отцу погибших в том, что он все эти месяцы провёл в тоске и ужасе раскаяния? Ведь он пытался произнести слова извинения во время торжественной церемонии открытия памятника погибшим. Но теперь, вырванный из своей надёжной крепости швейцарского гладкострунного бытия, на пороге своего дома, с семьёй за спиной, он не выдержал страха перед тем отчаянием, что исходило из глаз посетителя. Он почуял, что оно вот-вот затянет и его в свой водоворот, стоит ему хоть на пядь ступить в его волны. А на самом деле чего он под всеми этими слоями испугался больше всего, превыше слоя смывания «прав» (какие уж тут права! А он имел право отнять у посетителя семью?), превыше слоя отчаяния (он сам достаточно месяцев провёл в отчаянии), это был страх - дикий, животный страх - потерять власть над самим собой, потерять самоконтроль и оказаться в водовороте неконтролируемых, непроверенных рассудком стихий.
Того самого он и перепугался до смерти, на что посетитель из России, отчаявшийся муж и отец, надеялся: того, что крыло вечности приподнимется и убитые дети глянут - ему в глаза.
Этот момент, когда тебя осеняет что-то, что ты называешь, может быть, вечностью - или кого-то? - и есть самое страшное для человека. Коль признаваться, так признаваться уж до конца: это - страх перед божественной сутью жизни, перед божественной сутью нас самих, перед той, которой нет дела до наших смешных с её точки зрения планов и планчиков, перед той, перед которой все наши цепи и цепочки спадают, как с гуся вода.
Этот страх потерять власть над собой, так точно и чётко запечатлённый Джеком Холландом35, и послужил в конце концов основанием для того, чтобы истинную божественную силу - Любовь - сперва переименовать, а затем затоптать ногами и возвести вместо неё на престол самодельного божка - того, который никогда не посмеет взмахнуть крыльями и прикоснуться к нам (к менеджерам власти) веянием вечности. Да и крыльев у него нет, так что и махать-то нечем. В этом разгадка того противостояния, что было неумелыми словами описано в журнале «Вера и жизнь»:
«Бог есть любовь», - так говорит Святое Писание. Но в то же самое время любовь не есть Бог. (…) Когда-то языческие философы провозгласили любовь божеством. В сексуальной любви они видели «нечто божественное». (…) А сегодня мы можем наблюдать, как эта языческая мерзость отравляет и разлагает мир - молодых и старых»36
Обратим внимание ещё раз на то, что в этом журнале поносится сексуальная любовь - так, как будто её можно оторвать от всякой другой любви и как будто Бог может оставаться любовью и тогда, когда любовь богом не является - отменяется у неё это звание - а сексуальная любовь провозглашается языческой мерзостью и устанавливается в этом звании. Вот почему, когда дело доходит до дела, она не может нам помочь: любовь, которую сбросили с её престола, выкорчевали, любовь, у которой отняли все её права (см. во второй части этой книги в главе «Любовь: подземный гул и ужас»).
-
33 Булгаков М.А. Избранное. М.: Худ.лит, 1980.
С.298.
34 Документальный фильм «Flug in die Nacht», «Das Unglück
von Überlingen». Режиссёр Тилль Эндеманн, совместное
германско-швейцарское производство, 2009.
35 Jack Holland, s.128-130.
36 Журнал «Вера и жизнь». № 64. 1987.С.26.