ENG
         
hpsy.ru/

../../Возвращение к Радости

<< Назад к Оглавлению Анна Наталия Малаховская. Отрывок из первой части книги «Апология на краю: прикладная мифология»


О том, кто такая Радость, никто не знает. Но некоторые догадываются. В прогремевшем на весь мир стихе Шиллера нет ни приписанного Ей в переводе Тютчева «великого отца», ни какой-то непонятной «прихоти света», с которой Радости приходится вступать в сражение. Прислушаемся к тексту Оды в буквальном переводе:

«Радость, прекрасная божья искра, дочь из Элизиума, мы вступаем, опьянённые пламенем, небесная, в твоё святилище. Твоё волшебство вновь соединяет всё то, что строго разделила мода. Все люди будут братьями там, где веет твоё нежное крыло»2.

Тут, конечно, можно возразить, что братьями удастся стать далеко не всем, что кое-кому придётся «ограничиться» участью сестёр… - но вернёмся к определению Радости.

Из приведённого начала гимна становится ясным, что у неё, во-первых, есть своё святилище (то есть храм), в который можно вступить, если как следует вкусить пламенного вдохновения. Во-вторых, то, с чем (или того, с кем) она вступает в борьбу, Шиллер окрестил «модой» - а это слово уже прямо направляет нас в сторону таких сомнительных понятий, как модернизм, модернизация производства…

Причём тут выявляется, что этот враг Радости выставляет себя как некое очень «модное» существо, как бы приписывая самой Радости нечто обветшалое, устарелое (а это значит, что тому, кто не захочет быть «старомодным», остаётся только печалиться!).

И тут среди моих читательниц начинает возникать недоумение, переходящее в ропот: а что такого плохого в моде? И зовут на помощь Пушкина, чтобы моду оправдать, чтоб смыть все подозрения на её счёт: «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей»…

Думается, что бороться с тою модой, которая заботится о красе ногтей, Радости и в голову не приходит. Для того, чтобы бороться с такого рода модой, не понадобилось бы никакого волшебства. В стихах Шиллера речь идёт не о моде на платья, причёски или ногти, а о совсем другой. О какой же? И можем ли мы представить себе такого рода моду?

И тут мне вспоминается песенка 20-х годов на мотив «Светит месяц», где были такие слова: «Нынче вот какая мода: стали бога забывать. Брошу я иконы в печку - неужели отставать?»3.

Указания на то, что «мода» только притворяется этакой легкомысленной простушкой с завитушками вокруг лица, нетрудно найти в истории всех народов. Жители Руанды не забыли о том, что существует мода не только на коротенькие или, наоборот, длинные юбки, но и мода на короткие носы (у тутси) или на длинные (у хуту). В Австрии и в Германии ещё не угасли воспоминания о моде на так называемую «арийскую внешность» (пожилые люди и до сих пор произносят это словосочетание с придыханием восторга!). Об этой моде мы решили на всякий случай забыть (зачем огорчать выгодных нам партнёров!), о моде бросать иконы в печку - не вспоминать. Но думаю, что стоит привести пример вовсе не безобидной моды, которая прокрадывается уже в самую суть языка, и не когда-то давно, а у нас на глазах.

В немецкоязычных странах в последние годы со скоростью эпидемии распространяется мода использовать словосочетание «хороший человек» в качестве стыдной клички, позорного ярлыка, который навешивают на всех, кто пытается бороться с экологическим или экономическим кризисом или что-то противопоставить претензиям финансовых магнатов, приведших мир на край финансового краха. С этой целью у прилагательного «хороший» («guter») откусывают окончание, а остаток пришивают белыми нитками к существительному «человек» («Gutmensch» вместо «guter Mensch»). Так «мода» борется со своими врагами, обнажая, не между прочим, свою собственную суть, показывая всему миру, кто она такая на самом деле. Так она намекает, что всякому, кто не захочет угодить в стыдное племя «хорчелов» (так я решила перевести невозможное словцо «Gutmensch»), остаётся только одно: превратиться в человека нехорошего («И надо быть плохим…», как в 1940 году писала Софи Шолль).

А если даже в языке произошли такие коренные изменения, то это значит, что без волшебства уж точно не обойдёшься! Иначе - как бы не угодить снова в ту самую яму, в которую благодаря усилиям Германии весь мир свалился в сороковые годы прошлого столетия!

Итак, как бы смешно это ни звучало, а придётся обратиться к надежде на то, что Шиллер называет «волшебством». И не побояться задать себе вопрос: а действительно ли Радость этим волшебством обладает? И способна ли она и на самом деле вновь сближать и связывать разорванные этой «модой» (или тем, кто скрывается под личиной моды) связи - всё то, что он так строго разделил (по принципу «разделяй и властвуй» - например, связи между людьми и природой, между любящими4 - и т.п.)?

Так всё-таки - кто же такая она сама?

Обратимся опять к оригиналу. Радость по-немецки зовут «Freude» («фройде»). Это имя подозрительно созвучно и другим, близким и по смыслу словам: «Freundschaft» (дружба) «Freiheit» (свобода). И - не обманывает подозрение - оно созвучно имени богини «Freia» (Фрайя или Фрея), с которым, как и дружба и свобода, находится в родственных связях, происходит от одного корня (как, впрочем, и слово «Frieden" - «мир» в смысле отсутствия войны, и недаром, как мы это ещё увидим. И это сходство немецким языком не ограничивается)5.

Была такая богиня, была. И свободная и радостная Подруга всем тем, кто воспламенится Её божественным вдохновением и вступит в Её святилище, в её храм. Там Она многое сможет нам поведать. Например, почему у Её сестры, известной нам из русских сказок, месяц под косой блестит, а во лбу - звезда горит. И, если мы очень попросим, скажет Она нам, может быть, и о том, как победить того якобы всесильного «модника», который уж какое тысячелетие нам внушает, что он такой уж «современный».

Да, современнный. И сейчас современный. Сейчас - особенно. В наше время он уже почти всю землю заграбастал своими загребущими руками, подмял под себя. Заполонил своими едкими газами, своими вредными «отходами производства». А теперь и морю в глотку свои ядовитые испражнения запихивает.

Пытались до него добраться, схватить его за руку - но не вышло. Слишком уж он скользкий и пронырливый, слишком уж громко орёт, что все, кто не с ним - старомодные дураки и «хорчелы», а вот он один - умный и воплощает собой неколебимый прогресс.

Но кто же он такой?

В одном северном племени, проживающем за стеной Урала, этого господина-товарища называют «Медный человек» и уверяют, что у него нет сердца: «Сколько бы мы с ним ни боролись, не имеющий сердца человек, человек ведь не умрёт!»6. Так они объясняют себе его бессмертие. Его смерть хранится не в нём. Чтобы её найти, надо дойти до некоего определённого Острова: «Там, где-то, найдёшь остров. На самой середине острова закрытую большую заводь, заводь ты найдёшь. На самой середине заводи будет нырять медноподобная утка».

Уже догадались? Да-да, в этой утке - нет, не яйцо, но нечто, очень уж на яйцо похожее: «Если ты поймаешь ту утку, у той утки - два сердца. Другое её сердце - сердце Нярава сейси» (Медного человека). И это сердце надо раздавить: как Ивану царевичу в русских сказках надо было раздавить яйцо другой утки, в которой хранилась смерть якобы бессмертного Кащея, так этот северный Младший сын должен был раздавить сердце Медного человека .
«Когда я туда дошёл, Нярава сейси (Медный человек) сказал: «Младший сын Нароя, теперь ты оказался всё же сильным - сердце моё принёс. Меня, бедного, ты совсем-то не убивай (буквально «совсем к дыханию моему меня бедного не возьми»). Пока он так умолял, я раздавил его сердце. Нярава сейси умер (буквально: «Глаза его стали, как озёрный лёд»)7.

Теперь нам уже кое-что становится понятным. Когда-то употребление меди было самым новомодным изобретением, и обладающие медными доспехами казались непобедимыми, почти бессмертными. О том, чтобы такой же бессердечный «модник» русских сказок, Кащей, имел какое бы то ни было отношение к меди, в русских сказках не упоминается. Но в произведениях русской литературы, в которую образ Кащея постепенно врастал, то и дело мелькают отблески чего-то «медноподобного»: «Медный всадник» у Пушкина, «На этаких людях не тело, а бронза» у Достоевского, мечта добывать из человеческих тел «медь и цветные металлы» у Андрея Платонова8

Представление о том, чтобы хоть кому-нибудь из российских писателей удалось бы получить какое-то представление о «Медном человеке» ненцев, придётся полностью исключить: фольклор этого племени был впервые открыт для российского читателя в 20 веке Натальей Митрофановной Терещенко, книга которой «Ненецкий эпос» была издана в 1990 году. Медь прокралась в сознание этих писателей сама, без чьей бы то ни было помощи, проросла вместе с когтями ненасытного Кащея.

Ну что ж, всё это ещё не сказка, только присказка. Сказка будет впереди. Нам придётся распутать все те клубки, что наплёл за тысячелетия работы неутомимый Кащей, чтобы добраться до той иглы, которая, как известно, скрывается в самой сути заветного яйца. Яйца, прячущего в себе его смерть.
-
1 Директор международного концерна «Nestle», погубившего несколько тысяч человек.
2 Friedrich Schiller, Gedichte - Zweite Teil, Verlag Siegfried Lebrecht, Leipzig, 1808, S.121.
3 «Красный коробейник». Сб. песен. 1929.
4 см. в главе «Озеро безумия» про нюрнбергские законы (4-ая часть этой книги).
5 Irische Volksmärchen, Bechtermünz Verlag, Lizensausgabe für Weltbild Verlag GmbH, Augsburg 1998. «Connlas Meerfahrt», S.10: «In tiefem Frieden leben wir, deshalb nennt man uns das Sidh-Volk». Ein Wortspiel: Sidh (sprich Schii) heißt sowohl «Friede» wie «Feenhügel», «unterirdische Wohnsitz der Götter». В этой сказке игра слов: «Мы живём в глубоком мире, поэтому нас называют народом шии» (слово «шии» означает как «мир», так и «холм фей», «подземное жилище богов».
6 Терещенко Наталья Митрофановна, «Ненецкий эпос. Материалы и сследования по самодийским языкам. Л-д, «Наука», Лен. отд. 1990, с.148-149.
7 Там же.
8 Анна Наталия Малаховская, «Наследие Бабы-Яги», Алетейя, 2006, с.252, 265.

Малаховская А.Н.,


См. также
Страницы: