../../Метафизика смерти (окончание публикации)

продолжение публикации. начало см.

История - это квинтэссенция сплетни²⁴.

Упорство, особенно в собственной глупости - бытийная человеческая характеристика. Мартин Хайдеггер считал, что осознание собственной смерти отличает человека от животного, которое просто околевает. По всей видимости, немецкий философ никогда по настоящему не любил домашних кошек, собак или волнистых попугайчиков и совсем не интересовался историями натуралистов о том, как готовятся и умирают в действительности представители животного мира. На самом деле, если что и отличает человека от все-таки сознающего собственную смерть животного, так это глупое упорство наступать на одни и те же грабли, не обращая никакого внимания на работы академика Ивана Павлова о выработке целой системы условных рефлексов у обычных собак.

Уличная Жучка запросто сообразит, где и когда ей дадут ее любимую кость, и где ее может поджидать действительная опасность, человек же всякий раз будет изобретать совершенно немыслимые объяснения, почему он, несмотря на наличие развитого самосознания собственной смерти, остается голодным, и вечно попадает в смертельные передряги, в отличие от Жучки.

В отличие от всех животных, человек, особенно философ, умеет без устали трепаться о смерти, а когда он без устали говорит, он полагает, что сам факт беспрерывной болтовни вокруг да около смерти возвышает его над миром простых смертных и, разумеется, подопытных собак. В нашем мире это страсть к смертной болтовне питается не одно тысячелетие одной и той же сплетней христианской эсхатологии. Последняя неразрывно связана с божественной искупительной гибелью Спасителя, - собственно в этой обреченной гибельности и скрываются истоки личности европейского индивида, и, разумеется, истоки философских попыток воспользоваться той же символической искупительной смертью/гибелью для оправдания собственных претензий на господствующее место в иерархии ценностей, как старого, так и нового тысячелетия.

Стратегия выбора смерти как Иисусом Христом, так и грешной историей человека заложена в самой парадигме христианского мироустройства, потому она занимала и пока занимает особое место в европейской культуре. Но, - особая смерть, - абсолютная смерть, так сказать, массовый непременно торжественный мор в посмертном мире к воскрешению в абсолютно ином пространстве и времени, точнее вне всякого пространства и времени, т.е. в Вечности.

«В той или иной форме эсхатология исповедуется всеми религиями, но только монотеизм противопоставляет циклизму идею абсолютного конца мира, иными словами идею абсолютного предела, эсхатона. История должна иметь начало и конец. Если начальная «дата» появлялась естественно в результате ежедневных наблюдений «разрушения» привычных форм жизни, то конечный рубеж еще должен был быть найден. Кроме того, необходимо было перенести акцент с фигуры отдельного племени или человека на судьбу всего «человечества». В результате история для христианства связывалас «с выходом в трансисторическое, к Эсхатону, где реализуются все эти стремления….

Все праведники, избравшие истину, как умершие ранее (их Христос вывел из ада вместе с Адамом и патриархами), так и живущие после Христа соединяются с Богом, а грешники отвергаются. Смыслом разворачивающейся истории становится подготовка этого разделения в момент Страшного Суда, который положит абсолютный конец истории. Важно и то, что идея о неизбежном конце истории, как и факт неминуемой личной смерти, может стать источником постоянной проверки «совести». Человек должен думать о стяжании того эсхатона, который внутри нас есть (Лук.17; 21), и который является конечной целью жизни»²⁵.

Перечислить всех мыслителей, которые, так или иначе, интерпретировали христианскую эсхатологию, смысл и место смерти и воскрешения в мироздании - задача, непосильная даже для дьявола, не говоря уже и простых смертных. А вот найти мыслителя, который все же объяснил бы с толком, с чувством и расстановкой, почему подавляющее большинство граждан в трезвом уме, твердой памяти и здоровом организме не хотят умирать ни при каких обстоятельствах, почему человек так протестует против естественного и закономерного хода саморазвития, пожалуй, что невозможно.

При этом, он и дня не проживет без стремления если не к абсолютному концу, то к абсолютно новой жизни, хотя бы с понедельника.

Человек велик в намерениях, но не в их исполнении, - вот правда, так правда.

***

Что с человеком ни делай, а он все упорно ползет на кладбище

М. Жванецкий

Таков был и есть человек христианской культуры, даже если он устал сплетничать о смерти бога в постхристианском мире. Даже наслаждаясь солнцем и теплом, он вечно подозревает земное существование в серости и убогости, и от сотворения к действиям его подстегивает грядущая Смерть, не только подстегивает, но и указывает конечную, абсолютную цель: Апокалипсис или крах гигантской финансовой пирамиды. Только обретя, в конце концов, полное и бесповоротное разрушение собственного мира, как закономерный итог благих целей и порывов, он чувствует себя воскресшим к новой жизни человеком.

Таков наш мир: он обязан погибнуть раз и навсегда, даже за одну единственную ошибку, совершенную хоть прародителями человечества, хоть Джорджем Соросом, и воскреснуть преображенный в компании какого-нибудь Спасителя и праведников - только тогда повседневные действия благодарных потомков обретают хоть какой-то смысл. Особенно, если при этом гарантировано сохранение жизней самих преобразователей «падшего» мира.

И, как бы ни протестовал гуманизм или правозащитные организации, ничто так не объединяет, ничто так не открывает единые корни христианского мироустройства, как отношение к убийству грешников, смертной природе греха, грядущему второму пришествию и бессмертию праведников, - именно так и появилось время, прогресс, история, и, конечно же, смысл, особенно в писаной истории философии и культуры.

Умереть или погибнуть, но «раз и навсегда» - в этом-то все и дело! Христианину не подобает сновать между мирами, дожидаясь очередного момента возвращения, когда все можно будет переиграть или пройти вновь с чистого листа, - и жизнь, и смерть, и воскресение необратимы, неотвратимы и уникальны.

Признавалась ли идея переселения душ христианской церковью, или только отдельными мыслителями; кто «виноват» в подобной доктрине - языческая философия или Ориген, поместный собор Константинопольской церкви 553 года н.э. решительно осудил круговорот душ в природе. Но, даже если этого и не было, такое решение и собор стоило бы выдумать: вечное возвращение глупости в общечеловеческом масштабе не для мира энергичных и деятельных преобразователей.

Хотя, именно этим без устали и занимается человек, - кто же виноват в изворотливости нашей тварной природы?!

***

Либо Пан, либо пропал.

Единственный образ смерти, представленный нам культурой для размышлений, это смерть в теологии или философии: либо как мгновенный переход в посмертное/загробное существование под руководством архангела Гавриила, либо как осознание перспективы абсолютного уничтожения индивида без всяких архангелов и Харонов.

И философия, и теология веками изощрялись друг перед другом тонкостям понимания того, как душа покидает бренную плоть, либо, наоборот, как покидает та же плоть/тело бессмертное сознание. Но и теология, и философия видели человека одним и тем же способом: расщепленным в себе существом на душу/плоть или сознание/тело, иными словами существом со смертной плотью/телом и бессмертными душой или сознанием, а саму смерть как мгновенную необратимую точку в которой, или за которой, земное присутствие исчезает и наступает либо броуновское движение атомов, либо мифические странствия бессмертной души.

Мгновение смерти и в первом, и во втором случаях выступало как внешняя граница, которую, опять же, легко отождествляли, даже не задумываясь, с пределом человеческого существования.

Бессмертные сознание или душа философов и теологов в предвкушении/предчувствии гибели или преждевременной смерти (для философа смерть всегда преждевременна) - навязывали и навязывают миру свои собственные измышления: по-поводу «невозможной возможности» умирания, столкновений сознания со смертью, либо правилах и нормах несения смертного бремени первородного греха, - собственно все возможные ответы на вопрос о якобы неизбывном интересе человека к факту будущей собственной или чужой смерти, являются проекциями философского или теологического мироощущения, восприятия, воззрения.

И для одной, и для другой ипостаси культуры, смерть выступает абсолютным злом. В христианской теологии плоть является воплощением греховности человеческой природы, а смертность человека представляет собой воплощение первородного греха, потому является неизбежным злом. И для европейской философии тело/стареющий организм также представляет собой воплощение отчуждения свободного духа/сознания от самого себя и так же воплощает собой абсолютное зло.

Возможно, это дублирование функций двумя, на первый взгляд, разными формами человеческого сознания и не привлекало бы внимания общественности, но все дело в том, что удвоение интерпретаций одних и тех же проблем происходит, что называется, в атмосфере сопения, хрипов, глухих ударов, словом, в атмосфере непрерывной борьбы теологов и философов за право первой брачной ночи с любой истиной.

Это непрерывное перетягивание культурного каната на глазах стареющего человечества давно раздражает не только людей, но и сами небеса обетованные.

***

Добрая сплетня, что добрый лапоть, - с подковыркою²⁶

Как и в любой доброй сплетне, безумное кровосмешение совершенно разных типов и видов человеческого ухода в мир иной - обычное дело, особенно в философской культуре. При этом, отношение к смерти тех или иных мыслителей не отличается разнообразием, в любом случае, она структурируется неизбежным созерцанием возможного абсолютного, неделимого как атом, последнего мгновения. Да и все возможные ситуации столкновения или простой встречи со смертью разобраны на века вперед. И по отношению к покойнику философия старается сохранять уважение и учтивость, независимо от его социального статуса и образования. Куда там пудовым академическим трактатам вроде «Феноменологии духа» или «Бытие и время» до элегантной классификации смертей полупьяного гробовых дел мастера Безенчука:

«Вот вы, например, мужчина видный, возвышенного роста, хотя и худой. Вы, считается, ежели, не дай бог, помрете, что в ящик сыграли. А который человек торговый, бывшей купеческой гильдии, тот, значит, приказал долго жить. А если кто чином поменьше, дворник, например, или кто из крестьян, про того говорят: перекинулся или ноги протянул. Но самые могучие, когда помирают, - железнодорожные кондуктора или из начальства кто, то считается, что дуба дают. Так про них и говорят: «А наш-то, слышали, дуба дал»²⁷.

Впрочем, - удивляться нечему. Философия слишком далека от онтического, медицины, биологии, тем более от классификаций похоронных дел мастеров. Да и по отношению даже к смерти самого маленького представителя философской культуры - аспиранта, она не позволит высказаться так, как это сделал тот же гробовщик: «Я - человек маленький. Обо мне скажут: «Гигнулся Безенчук!» А более ничего не скажут». Разумеется, заявить, например, по отношению к исполинам мысли, Иммануилу Канту или Георгу Гегелю: «дал дуба» или «приказал долго жить» совершенно невозможно.

Как бы там ни было, и насильственная и естественная смерти, и убийство и гибель, и смерть в результате болезни и нелепая смерь - все попадает под одну единственную размытую категорию - «смерть». Остается только догадываться, о чем именно сплетничает культура, когда размышляет о так называемой «смерти».

Что же касается специальных философских исследований смерти, особенно феноменологии, то порой они напоминают известную русскую поговорку: «как баран на новые ворота». Именно как «на новые ворота» смотрят мэтры философии на пресловутое мгновение смерти, мгновение абсолютного самоуничтожения, либо на те самые процессы непосредственного умирания, которые очень скоро завершаются роковым событием в существовании каждого.

Причем, само умирание не дифференцируется так, как это давно научились делать наука и медицина, но представляет собой довольно неопределенный процесс, который, как правило, начинается с осознания собственной неизбежной смерти, и разворачивается далее, не покидая пределов сознания, с ненавистью или с отчаянием созерцающим «свой» угасающий организм.

Впрочем, это и неудивительно, принимая во внимание дьявольский эгоизм философии, который не позволяет замечать чего-либо иное, даже собственную естественную смерть мозга философа.

***

Континентальная философия в своих размышлениях коснулась многих видов смертей, за исключением одной: естественная смерть. Онтология и старение даже не попытались всерьез обсудить совместное существование. Патриархальный уклад, в котором так была уместна и спокойна «естественная преходящая природа», освященная христианством, был сметен буржуазными революциями, или «пересотворением» земного мира руками рыночных свободы, равенства, братства - именно поэтому естественная смерть человека, как члена родовых отношений, оставалась и остается вне поля зрения философской культуры, - религии свободного индивида.

Именно родовые отношения (прежний, христианский тип семьи) должны были непременно быть преодолены на пути к высшей цели - стать свободным духом, созидающим высокие смыслы и творящим великие дела. Потому, смерть для философии, - вечной соперницы теологии, могла быть только разновидностью гибели, жертвенной смерти; выступать как угроза/вызов свободе человеческого духа, но никогда не могла быть итогом старения, итогом в контексте родовых отношений воспроизводства недальновидного крестьянства.

И для философского мейнстрима Европы в прошлом веке - «апостолов» нового сверхчеловечества/богочеловечества, смысл старения тела/организма человека никогда не выступал проблемой мышления, именно поэтому теперь «любовь к мудрости» пытается сбивчиво оправдаться перед лицом постиндустриального общества, но, за исключением общих сентенций и душещипательных цитат из малочисленных текстов по этой теме не может предъявить ничего.

Культура постмодернизма и постструктурализма, увлеченная текстами и собственной речью умудрилась пройти мимо всего того, что стало предметом исследований биоэтики, принципиально новых критериев смерти и споров о природе процесса умирания и смерти как раз в 60-70 гг. прошлого века. Для философии постиндустриального мира смерть, как мгновение невозможной возможности осталось той же самой, какой она веками являлась мыслящим индивидам, особо возлюбившим мудрость или заботу о смерти - абсолютного прекращением присутствия.

Нечего удивляться тому, что практически все тексты экзистенциализма и феноменологии; постмодеринизма и постструктурализма, посвященные теме «смерти», т.е. «человека перед лицом гибели», или языка, пытающегося поймать неуловимое мгновение в структурах речи, письма, сознания благополучно отправлены на полки библиотек европейских университетов, и, если и интересуют кого-то сегодня, то только историков философии или неуемных студентов, которым по молодости лет неймется совершать что-нибудь великое, или грезить о принесении себя в жертву во имя какой-нибудь идеи.

В конце концов, для этого сейчас есть сотни компьютерных игр и такой жанр кино как хоррор, или попросту говоря - «ужастики».

***

«Сплетня служит утешением для женщин,
которых более не любят
и за которыми более не ухаживают»²⁸.

Ги Де Мопассан.

Теология и философия - заброшенные миром глобализации сиамские сестры-близнецы христианской культуры. Их общие кровь и дух давно не возбуждают ни потерянную в эпоху глобализации веру, ни растерявшийся вконец разум. Их единоутробное родство только теперь стало очевидностью совсем не потому, что классики европейской мысли выходили из стен теологических факультетов и колледжей, например, - Рене Декарт или Георг Гегель, как могли бы подумать современные православные российские граждане, имея за плечами полный курс «марксистско-ленинской философии» в Высшей Партийной Школе при ЦК КПСС.

Европейское сознание - большой склочник. Чего еще можно ожидать от эллино-иудейского инструмента деятельного преобразования мира? Разве могут, в конце концов, найти общий язык и договориться спокойно евреи и эллины? «Что общего у Афин и Иерусалима? У Академии и Церкви?» (Тертуллиан «О прескрипции против еретиков»)²⁹

Пока христианское богословие расправляло крылья в первые века своего существования, оно, собственного говоря, и мыслилось, как особая разновидность мысли, в отличие от языческой стихии философии, которая, разумеется, не знала и не могла знать Иисуса Христа по вполне понятным причинам. Познавать богов и общаться с Живым и Личным Богом - разумеется, разные измерения человеческого сознания. «Философия и богословие противостояли друг другу как Афины и Иерусалим; как познание и общение; и как чистая мысль и цельная духовно-душевная устремленность ко Христу».

О вариантах отношений между ними было создано немало теорий: и парадигма взаимоисключающего отношения (Сигер Брабантский), то есть: положения философии и теологии с необходимостью приходят к взаимному противоречию, так же, как всегда с необходимостью противоречат две хозяйки на кухне коммунальной квартиры.

Иоанн Солсберийский предлагал раздельное проживание сестер: парадигму независимого отношения: философия и теология, напротив, не могут противоречить друг другу, ибо они не имеют общего предмета и общей почвы. Именно, сфера философии - опытное знание, дискурсивная логика и рациональная методология, сфера теологии - домостроительство спасения, что подчиняется, в первую очередь, не естественным, а сверхъестественным законам.

Наконец, третий вариант, «парадигма включающего отношения, утверждаемая в томизме и выражаемая знаменитым девизом «Philosophia est ancilla theologiae» - «Философия служанка теологии». Впрочем, с таким же успехом, можно было бы предложить варианты взаимоотношений, какие позволяют себе свекрови по отношению к невесткам, или тещи по отношению к мерзавцам и негодяям, то есть к мужьям собственных дочерей³⁰.

Да, теперь уже только можно вспоминать об отчаянных попытках теологов и философов создать «взаимобратимые» конструкции веры и разума во времена Римской империи, отождествить Сократа и Христа, или превратить Святое Писание в «Этику» Аристотеля. Христианство не прощало язычников и философию, даже Платона и платонизм, благодаря которым только и смогла получить основания для возведения собственного храма в культуре, философия нервно ждала своего звездного часа в тени христианского мироустройства. Человек создан по образу и подобию Бога, но не философа - утверждала христианской культура, и только за одно это, философия готова была отправить теологию на костер интеллектуальной инквизиции.

Нет, вы только представьте себе - «Философия - служанка теологии». Каково? Кому бы это понравилось?!

Возрождение и Новое время расставили все на свои места. Неустанные сражения между верой в незыблемость устоев мироздания и королевской власти, и рациональное мышление, действенное восстание, покорение и преобразование свободного индивида и его истории - нерв европейской жизни последних столетий.

Мир промышленности, науки и буржуазных революций рождался в недрах сословных монархий и христианского теоцентризма. Не прошло и нескольких веков со времен первых вселенских соборов, как главная сплетница средневековой культуры - теология, уступила свои права на производство священного для страждущей буржуазии, которая только-то делала первые серьезные шаги:

«Cogito, ergo sum» Рене Декарта, - «Я мыслю, следовательно, существую» становится и Ветхим и Новым заветом для свободного буржуазного индивида. А в качестве обязательного приложения к максиме Нового времени, европейцы получили декартовский дуализм: бессмертное мышление и смертное тело. Неважно, что смертная плоть и бессмертная душа христианства только получили новое дыхание, - главное, что было сохранено, это бессмертие мышления для отчаянно самосознающей себя святости: философии. Бессмертный мир идей Платона, наконец, развернулся на земле в книгах и материальных кодах культуры эпохи Просвещения.

Sic transit Gloria mundi - так проходит мирская слава церкви!

Последнюю точку в споре между философией и теологией кто только не пытался поставить. Правда последствия этих попыток оказывались, как правило, неприкрытым самолюбованием и упоением собственным величием. Георг Гегель, как автор ни много ни мало - одного из новых Евангелий, заявил просто и без обиняков: «Философия сама есть также богослужение, религия» и «религия состоит именно в познании Бога»³¹. На высшей стадии религия имеет, по Гегелю, задачу стать «научной религией», раскрыть свое содержание в мыслительных формах - и эта задача может быть исполнена только философией. Теология же может обращаться с мыслительными формами несовершенно, по произволу, а если сумеет избавиться от этого, то всего лишь поднимется до философии. «По существу, ортодоксальной теперь является философия… именно она утверждает и сохраняет те положения, те основные истины христианства, которые всегда имели силу»³².

Религия, как и философия, пережила немало взлетов и падений. Теперь опять, уже постсекулярный мир начала нового века, отчаянно борется и за свои права, и за возвращение всего нажитого непосильным трудом святой церкви за времена своего господства. Похоже, эпоха планетарного покаяния за все, совершенное свободным духом человека против или вопреки воле многочисленных богов еще впереди. Так же, как впереди жестокая борьба религий за господство в новой иерархии ценностей, - ни одна теология в душе своей не потерпит толерантного отношения к другой вере, так же как ни один диссертационный совет по философии не потерпит ни одного не в меру упрямого аспиранта или соискателя из другого университета.

Однако времена религиозного миросозерцания остались далеко позади, несмотря на то, что толерантный мир пытается вымучивать из себя уважение к любым конфессиям, - порой толерантность становится самой удобной формой скрытой ненависти, которая только и ждет случая, чтобы выпустить свой гнев и ярость наружу.

Нет, теологию и философию не любят, за ними всерьез не ухаживают, - именно потому, в современном мире - они безнадежные сплетницы, во славу своего прежнего величия.

***

Историзм - это «оскорбление философского величества³³

Пьер Бурдье

«Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова» задано раз и навсегда. «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его; Иуда родил Фареса и Зару от Фамари…

(здесь, разумеется, предлагается краткий конспект всей родословной, не потому что мне совершенно нелюб Наассон или царь Давид, а в целях экономии времени и нервов - С.Р.)

…Иаков родил Иосифа, мужа Марии, от которой родился Иисус, называемый Христос. Итак, всех родов от Авраама до Давида четырнадцать родов; и от Давида до переселения в Вавилон четырнадцать родов; и от переселения в Вавилон до Христа четырнадцать родов»³⁴.

И никого из вышеупомянутых типов нельзя миновать не потому, что апостолы, тот же Матфей, предпочитали вспоминать Езекию, а не Зоровавеля, а в силу элементарных биологических законов: Зоровавель никак не мог появиться на свет без того, чтобы Иоафам не родил родил Ахаза, а уж этот самый Ахаз, наконец, не родил Езекию. Даже если упомянутые родители обходились без мужей и жен, а просто размножались простым делением, все равно никого не пропустишь.

Словом, пути Господни оказываются совсем исповедимыми, а вот философские пути… Хорошо теологии, где все нужное собрано в одном месте, да еще и кратное 14-ти, а всех заповедей - десять! Философии и философам приходилось и все так же приходится вспоминать, а то и просто сочинять свою родословную каждый раз по-новому. К тому же, нет нет, но всегда найдется кто-то, кого недосмотрели или просто забыли в суете времени - те же Серен Кьеркегор или Михаил Бахтин. Правда, с таким же успехом, можно и напрочь «забыть» или просто вынести за скобки того или иного персонажа, чем философы с удовольствием пользуются, чего никак не проделаешь с христианской родословной.

Но уж, по незыблемой европейской традиции, никто не рискнет двигаться вперед, не установив предварительно на бумаге свое символическое родство с тем или иным зарегистрированным персонажем или творцом в истории мысли, даже если это угрожает равновесию экосистем лесов Амазонки - бумагу для бессмертных творений все так же производят из древесины.

И так же как «вопросам биологии, психологии, теодицеи и теологии смерти экзистенциальный анализ методически предшествует», любое обращение, даже к собственной смерти на могиле не только ХХ века, но и целого тысячелетия, предполагает обращение к родоначальнику одной из самых блестящих философских сплетен ХХ века - Мартину Хайдеггеру. Его невозможно миновать, как и Соломона из вереницы «родословия» Иисуса Христа.

Зигмунду Фрейду, явившему культуре Танатос - влечение смерти,, философия не простит пристрастие к сексуальным плотским утехам. Как бы комично ни выглядел Змей-искуситель в облике иудея, но Зигмунд Фрейд таковым и предстал с яблоком «бессознательного» перед философией. С женщиной и сексом отношения у философии не всегда складываются гладко, - женщина-философ, да еще и родоначальница какой-либо новой философской школы, - противоречие в определениях, нонсенс, не требующий обсуждения. Что уж говорить об Эросе - фундаментальном влечении человеческой природы в интерпретации отца психоанализа! Впрочем, аутоагрессия или стремление к смерти как стремление к разрушению, к негации, убийству тоже мало чем помогает разобраться в вопросах своей естественной смертной природы. Разумеется, и сам Танатос, влечение к неорганическому природному состоянию (т.е. к состоянию в виде трупа) остается не у дел в современном мире.

Но, по отношению к текстам Мартина Хайдеггера, современные философы, культурологи, верные старой и доброй континентальной традиции, все еще увлеченные темой смерти и смертным человеком, восклицают почему-то так же, как восклицал когда-то Святой Августин, обращаясь к небесам: «Да! Меня не было бы, Боже мой; Я вовсе не существовал бы, если бы ты не был во мне, или, точнее, я не существовал бы, если бы не был в тебе, из которого всё, в котором всё»³⁵.

На самом деле, экзистенциальная аналитика «бытия-к-смерти» немецкого философа всего лишь искупила всю вину европейской философии перед личностью Иисуса Христа. Если бы Спаситель и апостолы были сильны в премудростях феноменологии, то осмысляя неизбежную перспективу смерти на кресте Сына Божьего, они, безусловно, опередили бы ректора нацистского университета. Но, поскольку они были заняты совершенно иными делами, за них это проделала европейская философия ХХ века руками воскресителя Фридриха Ницше в ранге одного их предтеч современной ему философии.

Мыслители следует проторенными тропами теологии, и так же, как теология, не покидают страниц текстов, - именно в них и черпается настоящая академическая премудрость. Но сказать по правде, читать сейчас Мартина Хайдеггера, пытаясь вычитать саму смерть, смертельно скучно так же, как листать глянцевый журнал из жизни звезд или перечитывать чужие биографии.

Его знаменитое «Бытие и время», в действительности, как много других классических томов, было посвящено отнюдь не учителю Эдмунду Гуссерлю, а именно Иисусу Христу и его возможным размышлениям в духе онтологии «бытия-к-смерти», дотошному, скрупулезному анализу потока божественного сознания с оглядкой на необходимую Голгофу, включая последнее восклицание Спасителя перед самым мгновением смерти: «Боже, боже, зачем ты оставил меня!». Разумеется, пресловутый вопрос о бытии не мог стоять перед самим Христом и это досадное недоразумение и методично, многостранично постарался исправить Мартин Хайдеггер. Хотя сам немецкий мыслитель и утверждал, что христианская философия то же самое, что и деревянное железо, это не помешало ему вольно или невольно воспроизвести в философском трактате традиционный алгоритм христианской теологии.

Собственно, о подобных парадоксальных переплетениях теологии и философии в контексте бытийной характеристики самой философии ошеломленный Жак Деррида растерянно заметил в «Даре смерти»: «В конечном счете, … в определенном смысле и Кант, и Гегель, и, конечно, Кьеркегор, и я, и даже, как это ни может показаться провоцирующим (невероятным), Хайдеггер, принадлежат к этой традиции, традиции, которая состоит в разработке недогматических удвоений (аналогов) догмы, в философском и метафизическом удваивании, в мышлении, которое «повторяет» возможность религии без (вне) религии (мы должны еще обязательно вернуться когда-нибудь к этому грандиозному и чрезвычайно сложному вопросу)»³⁶. Разумеется, этот вопрос так и останется без ответа: единственная возможность снять все взаимные обвинения и недоразумения - значит поставить вопрос о смертности самого сознания, о преходящем сознании, а, значит, лишить и философию, и теологию последней надежды на существование.

Мессианство без мессианства, религия без религии, философия без философии - иного и быть не может, - заброшенный в мир волей Всевышнего, лишенный каких бы то ни было человеческих дурных сексуальных наклонностей, познавший, аккурат к моменту совершеннолетия, свое предназначение быть принесенным в жертву, испытавший мгновения ужаса, когда земля уходит из-под ног, сам Иисус являет собой идеальный во всех смыслах персонаж, от лица которого и во имя величия которого ведется повествование в «Бытии и времени». Каково было ступать по земле, забавлять фокусами превращений воды в вино и наоборот свадебных гостей, воскрешать или исцелять других, защищать падших женщин или спокойно беседовать с массой людей, сознавая, что совсем недалек тот день и час, когда он будет страдать на кресте, а римское копье легко коснется его сердца?

Замечу, что и эксперименты Спасителя по воскрешению касались либо преждевременно умерших детей («Талифа-куми» - «Девица, встань»)³⁷, либо взрослых, почивших вследствие тяжелой болезни, как в случае Лазаря. Но Он отнюдь не брался воскрешать, например, какого-нибудь благообразного старца, скорее всего мечтавшего о смерти в момент, когда его душа вот-вот готова была расстаться с плотью, мечтавшего о смерти, как избавлении от тягот существования в облике многодетного трудящегося старика. А ведь именно это и требовалось, как-будто, доказать. К слову сказать, подобный эксперимент был бы неплохо воспринят именно сейчас стремительно стареющим населением, к тому же, за остальные случаи воскрешения детей или умерших вследствие тяжелых болезней несут ответственность всесильные медицина и здравоохранение.

Мартин Хайдеггер исследует современное ему сознание перед лицом неминуемой гибели (смерти) глазами Иисуса Христа, с учетом свершившейся смерти Бога (то есть теперь уже точно заброшенного во всех смыслах этого слова) и вступления в мир войн и тоталитарных режимов сверхчеловека Фридриха Ницше. Впрочем, побратим сверхчеловека - человекобог Федора Достоевского, логический самоубийца инженер Кириллов, не увиливал в тяжеловесную экзистенциальную аналитику, а был тем, кем замышлял его видеть автор: новым Иисусом Христом³⁸. Но, безуспешно³⁹. Его револьвер не дал осечки. Да и реаниматологов тогда просто не существовало, потому даже попрание самоубийством обычной человеческой смерти не получилось.

И, хотя имя Мартина Хайдеггера в ХХ веке навечно связано с аналитикой бытия-к-смерти и всеми «смертными» вопросами, весь парадокс его философии заключался как раз в том, что именно смерть, такая, какой ее видит современный человек, осталась вне поля зрения знаменитого ученика Эдмунда Гуссерля. Собственно, он и сам этого не отрицал: «Наконец, вне области экзистенциального анализа смерти (курсив мой - С.Р.) стоит то, что могло бы подлежать разбору под титулом «метафизика смерти». Вопросы, как и когда смерть «пришла в мир», какой «смысл» она может и должна иметь как зло и страдание в универсуме сущего, необходимо предполагают понимание не только бытийного характера смерти, но онтологии универсума сущего в целом и особенно онтологического прояснения зла и негативности вообще»⁴⁰.

Возможно, бытийный характер «смерти» и является необходимой предпосылкой любого понимания, но только от самой традиционной «смерти» к концу прошлого века не осталось и следа. Не осталось того самого «события», которое можно было бы безусловно принять на веру и спокойно заниматься экзистенциальной аналитикой. Теперь, привычные для уха определения (пред-рассудки) смерти, такие как «неизбежное, необратимое мгновение прекращения важнейших психофизиологических функций», или «жизнедеятельности организма» приказали долго жить и в прямом, и в переносном смысле этого слова. Более того, сама фундаментальная способность понимания хоть «бытийного характера», хоть новой системы ипотечного кредитования, находится в прямой зависимости от начала процесса смерти, точнее и есть, по сути, сам процесс небытия сознания, доступный любому смертному существу на земле.

Если религия ждет смерть как спасение, которая приходит точно в отмеренное время, то только лишь потому, что иерархия ценностей и догматов христианства, кратная 14 родам, начиная от Адама, незыблема. Современный же человек давно запутался в попытках точно обозначить и сам момент смерти, и осознать смысл процесса смерти, тем более - найти ту точку в собственном развитии, с которой начинает развертываться необратимые старение и исчезновение.

Время спутало все карты традиционной антропологии. Попробуйте теперь взвесить на весах традиционной логики хотя бы такую возможность, как заморозка собственного трупа до того момента, когда наука и технологии смогут его «воскресить», - каким образом можно интерпретировать или констатировать смерть человека в подобном состоянии? Не является ли это всего лишь искусственным «летаргическим сном», сущность которого еще предстоит постичь? Что тогда остается от необратимости и неизбежности, если все дело заключается всего лишь в отсутствии массового производства криогенных установок для всех без исключения граждан?

Философия всегда славилась умением обойти догматы, не только чужие, но и свои собственные. Мартин Хайдеггер и здесь ничем не погрешил и против традиционных философских «заповедей» по-поводу неизбежной и необходимой смерти, которая, как назло, всегда приходит не вовремя. «Смерть всегда преждевременна для Dasein, жизнь всегда слишком коротка, ибо смерти нет места в этой жизни, она ничем не обозначаема, не имеет своих предвестников. Если растение приходит к смерти естественным биологическим путем, через прохождение всего цикла его жизни до старости и дряхления; если то же самое характерно для любого организма, в том числе и для человеческого, смерть человека никогда не рассматривается как естественная применительно к Dasein, к специфически человеческому, духовному бытию, или, как говорит Хайдеггер, говорящему бытию»⁴¹.

Иными словами, болтающий философ всегда скорее жив, чем мертв, хотя глядя на собственный постаревший и одряхлевший организм, он может, как-будто, допустить и обратное: что он скорее мертв, чем жив. Однако, вопреки всяким парадоксам языка и собственных состояний, он все же неистово верит в свое неизменное бытийствование, хоть в повседневности, хоть в сокровищнице человеческого духа.

Действительно, наслаждаться личным бессмертием, минуя смерть и воскресение, в золотом фонде мировой философии можно совсем и не завершая свои дни на кресте, а спокойно исследуя тропы в окрестностях Фрайбурга.

На худой конец, можно обратиться к пластическому хирургу или в спа-салон.

***

Потому, как через одного человека грех вошел в мир, а через грех - смерть,
и таким образом смерть перешла на всех людей, потому что все согрешили⁴²

Как бы ни уставала культура от бесконечной болтовни, даже просто «говорящее бытие» устает от сплетен. Правда, даже уставшая, она всегда находит новые темы для сплетен, словом, скучать никому не приходится. Но есть и любимые темы, которые и искать не надо, - они «вечно» воспроизводится в философских и культурологических текстах: смерть, - наказание первых людей за первородный грех - кражу и употребление в пищу яблока с древа познания добра и зла в райском саду. Разумеется, по наущению дьявола.

Эта история как нельзя лучше представляет современное мифотворчество, особенно мифическое рвение церкви, - вернуть попранные семейные ценности дегуманизированному обществу потребления развитых стран. Призывая (правда, безуспешно) человека вернуться к библейским святыням семьи, воспитания детей, и тяжелому труду в поте лица, они забывают, что именно этим были наказаны первые люди. Возвращаться же к таким формам наказания, которые противоречат всему духу свободы и уважения прав личности развитых обществ, да еще и проповедуют страдания, старение и смерть, не позволит себе никто.

Словом, бездетные, незамужние женщины - философия и теология, никак не смеют теперь поучать человечество высоким смыслам и тяготам современной многосемейной жизни.

Правда, частенько интерпретации этой сплетни о наказании расходятся в показаниях. Одни, настаивают, что речь идет о наказании смертью, особо не вникая ни в смысл наказания, ни в особенности отношения греха и смерти. Другие, как Соломон, пишут об особенностях преподавания «любви к мудрости» на курсах переквалификации представителей муниципальных образований - « Начало мудрости - страх Господень»⁴³, но, если обратиться к библейской истории, то Господь все же не наказывал человека смертью, особенно в философском смысле этого слова, зато наказывает вплоть до конца света обычными, земными человеческими чертами: естественным половым размножением, со всеми вытекающими из него последствиями: старением, и, только потому - естественной смертью, естественной настолько, что ее совершенно естественно было не замечать в свободном мире буржуазной культуры:

«Жене сказал: умножая, умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою». И далее. «Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, … со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей;… в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься»⁴⁴. Впрочем, перечень всего того, что будет опущено на головы первой несчастной парочки за воротами рая, довольно широк, аккурат до конца главы «Бытие» Ветхого Завета.

Сплетни сплетнями, но современные биология, геронтология, ageing studies не моргнув глазом, немедленно воспроизвели все мыслимые и немыслимые интерпретации этих событий в философии и культуре в ряде современных научных теорий, объясняющих появление старения, и, соответственно, смерти в эволюции природы на планете. К слову сказать, бессмертное существование Адама и Евы в райских кущах отнюдь не предполагало в будущем бездетного существования, а скорее всего, напоминало бы современный подход к зачатию и безболезненному вынашиванию плодов бес-сексуальной любви - в пробирках, которые, по всей видимости, изготавливал бы весь сонм ангелов.

Чем не идеал современного стареющего общества потребления эпохи глобализации!

***

СУКА - бранное негодная женщина, особ. наушница, сплетница, откуда, вероятно сучить пск. сплетничать, наговаривать, но произносят и сучить, как бы прясть сплетни. Сучиться с кем, собачиться, лаяться, ругаться, особенно о женщине. Сукин, все, что ее; сучий, к ней относящийся⁴⁵.

Разумеется, именитые философские школы Европы: феноменология, экзистенциализм, герменевтика, постструктурализм и другие, оказались в стороне от современных споров биоэтики, геронтологии и здравоохранения, - сфера онтического не для высокого сакрального смысла - это ведь не страдания Спасителя на кресте, зато, как всегда, нашли себя в непрерывной, непрекращающейся борьбе разума и веры (современных университетов и церкви) за право пользоваться социальными льготами или надбавками к пенсии в современном мире. Правда, как всегда, сумели задрапировать свою борьбу в изысканные цитаты и расшить бисером пустых слов: «За этой, казалось бы, пустой характеристикой бытия к смерти приоткрылась далее конкретность этого бытия в модусе повседневности. В меру существенной для этой последней тенденции падения, бытие к смерти показало себя прячущим уклонением от нее»⁴⁶.

Философия и теология особенно сходятся сейчас в новом веке именно потому, что бессмертие души или мышления, которым они спокойно себе приторговывали не одно столетие на самых льготных условиях в культуре, оказалось мыльным пузырем. Они сходятся в новом веке еще и потому, что эти две формы прячущегося уклонения или тупого ожидания смерти в мире глобализации, неспособны сдвинуться ни на шаг к смертному человеку толпы. Спасение человечества - дело рук самого человечества, даже если оно отказывается от сакральных высей и бисера текстов, именно рук, а не пустой болтовни, - «прячущееся уклонение» потребителя настойчиво отказывается прятаться, тем более, покорно ожидать неминуемого конца. От сучих старух: философии и теологии требуется всего лишь одно - оставить в покое собственную скрытую или явную страсть навязывать массам потребителей ностальгию по собственному высокому сакральному бессмертию, самое главное - бессмертию процесса и «продуктов» сознания, мыслительных операций.

Человек не только не прячется и не ожидает прежней смерти, но и возводит в закон цивилизованного развития незатейливую максиму - бороться и побеждать старение и смерть, даже в рамках постсекулярного существования. Поскольку, как раз и не думает «прячуще уклоняться» от любых признаков старения и неизбежной смерти, а вкладывает миллиарды долларов в развитие биомедицинских технологий, в масштабные национальные программы и проекты, то есть, вместо просиживания штанов за чтением книг в кресле, современный мужчина может запросто обратится к пластическому хирургу с просьбой уменьшить обвисающую с возрастом грудь.

На худой конец, просто сделать подтяжку лица.

Словом, хотите теперь увидеть смерть и смертного, то есть себя самого - уйдите, наконец, с кладбища христианства и закройте навечно могильные плиты философской классики.

***

«И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему…»⁴⁷

Свято место для святых слов и святых болтунов не только никогда не пустовало в истории, но является местом жестокой, непримиримой войны всех святых за свою сплетню о сакральном. Ведь единственные, кто претендуют из века в век на свою созданность по образу и подобию Божию - вечные соперники по близости к телу мифического бессмертия: философы и теологи. Обычным людям вполне хватило бы безбедного существования в раю в облике тварных существ.

С тех пор, как мир расщепляется в человеческом мироощущении на два: горний и дольний, человека «вечно» терзает потребность в особых людях, способных проникать в мир вечного и сакрального как к себе домой. В самом деле, кто же открывает земле священные истины? Кто принимает участие в предвечном совещании Бога с Самим Собой? Кто, наконец, спасает мир, как не посланники вечного? Кто, как не мы сами, даже если идеи ниспосылают нам боги? Правда, «мы» издревле - всегда «я» (вождь, шаман, жрец, государь, мыслитель, доктор философских наук и т.д.), и, если кто-то из «спасителей» сомневается в своих подлинных намерениях, зеркало всегда расставляет все точки над «i». В самом деле, кто же будет теми первыми праведниками, избравшими истину, которых Христос выведет из ада вместе с Адамом и патриархами философской культуры? Кто же может претендовать на звание человека, который, как Бог, знает, где добро и зло, как не преподаватель курса истории философии?!

Впрочем, как бы ни доказывала «любовь к мудрости» свою неустанную и деятельную любовь к высоким мыслительным операциям, весь ее портрет выписан в той самой главе, где познавшие добро и зло первые люди были изгнаны из Рая. Рассудите сами: Адам, только-только вкусивший божественное знание, пребывал совсем не в хорошем настроении, тем более был не склонен наслаждаться мыслительными операциями, выслушивая перспективы своего существования на ближайшие годы (возможно, поэтому философы, как правило, склочные отшельники или угрюмые неудачники).

Даже если по тексту писания прародитель стал как Бог, знающий добро и зло (кому-кому, а уж Еве это познание было ни к чему - дьяволовы козни!), то только снисходительное презрение Предвечного и трусость Адама (все-таки настоять на своем и отправиться получать образование на философском факультете, вместо покорного следования божественным предписаниям, у него духу не хватило) спасли его и потомков-философов мужского пола от немедленного сожжения в аутодафе. Именно это вечное маргинальное существование (вне Божьей благодати и полного пакета социальных льгот), вечное ощущение наказанности, теперь пропитанное снисходительностью даже человека толпы, терзает философское самосознание.

Именно тогда же, в момент изгнания, родилась вполне понятная ненависть первого философа к женским капризам, ненависть сродни той, которую отшельники или ревностные служители культа и по сей день распространяют на прекрасную половину человечества. Чаще всего, они просто напросто ее не понимают, хотя и претендуют «от изгнания» на божественную способность познания любых этических норм, даже во время сексуальных игр с партнершей или партнером.

Современные же мыслители и поборники увеличения продолжительности жизни человека чуть не до бесконечности, не только вполне себе обеспеченные люди, но еще и совершенно непоследовательны. Ориген просто кастрировал себя после знакомства с Евангелием от Матфея - исторический анекдот, который вполне можно выдавать за чистую монету. Современные кастраты предпочитают, не погружаясь в проблемы «конца метафизики» проводить подобные операции, не только в символической форме, пускаясь во все тяжкие BDSM или защиты докторской диссертации, но и без всяких высоких размышлений откладывают в сторону процессы старения тела с помощью хирургических инструментов, того самого старения, то есть, немощи и дряхления, которое, по мнению Ж-П. Нанси, «…может послужить самым надежным свидетельством того, что Тело вообще олицетворяет нашу отчужденность от самих себя или, иными словами, является самой интимной формой нашего отчуждения»⁴⁸.

Французский профессор философии нашел бы более благодатную аудиторию и надежную финансовую поддержку, если бы обратился к проблемам защиты врачей, которые незаконно кастрируют ревностных поборников вечной юности, или поддержал бы лабораторные исследования по облучению «яда» спермы у аквариумных рыбок, и, соответственно, увеличения продолжительности жизни у тех же несчастных живых существ, плавающих в стеклянной посудине. Кстати, исповеди добровольных кастратов - довольно любопытное чтение, хотя чем-то напоминает чтение трудов классиков философской мысли ХХ века.

А тут еще и современная наука, согласно последним исследованиям, подкосила христианскую теологию и философию на корню. Известно, что в Библии женщина была создана из ребра Адама, со всеми вытекающими последствиями. Известно, что женщина - persona non grata в святой обители философии. В действительности, человеческие эмбрионы все как один на ранних стадиях развития - женские особи, и только благодаря «вольной» деятельности особых генов, отвечающих за определение пола, часть эмбрионов превращается в мужские особи, и даже в теологов и философов.

Большей пощечины высокому сакральному смыслу культуры и любым видам христианского/философского дуализма никто не смог бы нанести.

И теология, и философия явно не смогут прийти в себя.

***

Глобализация - «языческая» ситуация», сродни той, о которой говорил Лукиан Самосатский, наблюдая за жизнью в древнем Риме: «столпотворение богов», когда «на улицах городов богов стало больше, чем жителей⁴⁹. Теперь прежние боги, спасители, апостолы и апокалипсис спокойно себе обживаются в символических кодах культуры, правда, в основном в блокбастерах на экранах кинотеатров или в сложных и запутанных компьютерных играх на экранах мониторов. В политических или экономических концепциях принято пользоваться более рациональными терминами, поддающимися исчислению и простой интерпретации. И хотя действительная история развитых стран развивается от кризиса к кризису, или, иными словами, гром не грянет - экспертное сообщество не задумается, об апокалипсисе принято вспоминать в визуальных рядах киноискусства, в живописи, литературе и других родах культуры, но только не на заседаниях ВТО или ЮНЕСКО.

Кризис седеющего общества, то есть стремительное увеличение средней продолжительности жизни вместе с одновременным катастрофическим снижением рождаемости - вот та реальность, подлинная действительность современного мира развитых стран. Языческие боги не гнушались оставлять потомство на земле, зато миллионы символических клонов Спасителя, апостолов и великомучеников, пресные и безликие заполонили все свободные пространства развитых стран, оборудованные в соответствии с цивилизованными нормами обитания.

В течение буквально десятилетия мир обросли многочисленные центры, институты, ассоциация, которые, наконец, обратили внимание не только на биологию старения, не только на эволюционные аспекты появления старения, но и попытались осмыслить невиданный ранее феномен истории: стареющее общество и саму старость. Как бы ни защищали перспективы развития седого населения эксперты и аналитики, одно для человеческой культуры остается совершено непроясненным: каков смысл и место старения в человеческом сообществе? Для отдельного индивида? Каков смысл именно старения, как раз того самого феномена, которым пренебрегала философия, а теология держала только как самое страшное наказание?

Катастрофическое снижение рождаемости во всех развитых странах, то есть вымирание этносов, процесс известный и понятный теперь любому мало-мальски образованному человеку⁵⁰, представляет собой обратную сторону медали стареющего общества - стремление к действительному земному бессмертию, на худой конец - как можно более долгому присутствию под солнцем даже на койках палат интенсивной терапии.

Смерть угрожает западному обществу - совсем не бесконтрольным развитием вооружений или массовыми эпидемиями СПИДа. И дело совсем и не в миграции населения стран третьего мира в Европу или Северную Америку и размывании высокой культуры варварскими традициями и обычаями. Современник легко жертвует не только традиционными формами сексуальных отношений, но и собственным воспроизводством, продолжением своего рода в потомстве. Как бы ни защищали права беременных мужчин, урожденных женщинами современные защитники всех обездоленных и угнетенных, не думаю, чтобы появление подобных возможностей: смена пола, зачатие и вынашивание плода в противоположном своей собственной природе облике, способствовали укреплению семейных ценностей и повышению уровня рождаемости в развитых странах.

Похоже, потомки Адама и Евы решили, наконец, отыграться за всю многовековую историю своего развития, - никому не улыбается теперь рожать в муках, или надрываться в поисках заработков для содержания многодетной семьи. Каждый вправе исповедовать любую сексуальную ориентацию и менять свой пол, как женщины меняют гардероб к новому сезону или отпуску. В конце концов, дети в пробирке или симулятор сексуальной жизни, нормальных гетеросексуальных отношений вполне оправдают себя - цивилизованное сознание пытается с этим согласиться.

Ни теология, ни философия человеку общества потребления давно не указ. Тем более не указ Сократ с чашей яда в руках, разве что цикута, погубившая древнегреческого мыслителя, станет каким-нибудь новым бальзамом-ополаскивателем и будет принята к массовому производству многомиллионным Китаем. Но, как бы не презирала высокая культура массовую, как бы не проклинали общество потребления высоколобые эксперты всех мастей, человека толпы вообще не заботит презрение этих людей.

И, как бы ни уговаривали цивилизованных граждан поборники консервативного существования задуматься о пользе и необходимости смертной природы для нормального существования индивидов, например тот же Леон Каас, член Национального комитета по биоэтике США, все его доводы легко можно отложить в сторону, - похоже, все больше и больше людей теперь предпочтут обойтись без таких красивых сентенций, как «смерть - мать красоты», и не любоваться осенней умирающей природой, завершающей свой годовой цикл развития⁵¹.

Смысл старения - бессмыслица в стремительном круге жизни постиндустриального общества. Смысл старения, похоже, не оправдывается ничем, а уж тем более не может оправдываться библейскими историями и мифами об умирающих в кругу многочисленной семьи патриархов.

Для подобных утех и скорби существуют страны третьего мира, наконец, - институт суррогатных матерей.

***

Есть скопцы, которые из чрева матернего родились так;
и есть скопцы, которые оскоплены от людей;
и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного.
Кто может вместить, да вместит⁵²

Стареющие общества глобализации «сумели вместить», то есть, приняли на вооружение все прежние методы святого причастия и умерщвления плоти от сотворения мира до совсем недавнего времени. Теперь нет нужды самомумифицироваться на манер монахов в горах Тибета во славу будущего или кастрироваться, как это делали русские скопцы, или налагать на себя обет безбрачия.

К чему сидеть тысячу дней на особой диете в горах Тибета, вымывая из организма любые намеки на обычную человеческую плоть и кровь, под конец, наливая себя изо дня в день особо заваренным чаем, который пропитывает все тело дубильными веществами, дабы твой высохший труп мог храниться не одно столетие, во всякой случае, до тех пор, пока китайские товарищи не надумают сжечь в дни культурной революции сотни и тысячи таких самомумифировавшихся монахов? Нечего отлеживаться в гробу, дабы обрести черты невесты Христовой - лучше просто морить себя голодом после 18-00 в кругу зубоскалов-родственников. Современная индустрия активного долголетия предоставит вам возможность «умерщвлять» собственную плоть на зависть всем окружающим, совсем не впадая при этом в религиозный фанатизм.

К чему налагать на себя обет безбрачия или отрезать на манер скопцов ятра, дабы не осквернять свою и без того греховную плоть и, самое главное, - немеркнущий дух в служении Всевышнему? Теперь достаточно следить за новинками фармацевтической индустрии и пищевой промышленности, регулярно пользоваться противозачаточными средствами, не покидать места перед телевизионным экраном, дабы не пропустить появление «нового», то есть хорошо забытого старого средства умерщвления плоти и потребности воспроизводства, то есть деторождения.

И философии, и теологии приходится растерянно скучать, наблюдая, как страстно исповедуется развитым миром технологическое бессмертие и любые ипостаси прежнего сакрального без всякого обращения к «святым» текстам и вопреки всем канонам академической культуры. Куда там древним мифам до действительности клонирования и терапии стволовыми клетками, генной инженерии и замороженных яйцеклеток и сперматозоидов, куда там нетленным мощам святых всех мастей до современных «мощей», которые запросто могут десятилетиями не покидать сцену, политические трибуны, или руководящие посты крупнейших финансовых гигантов?

Даже несносный гламур легко подхватывает эстетику погребального обряда или просто обменивается с представителями ритуального мира услуг новинками косметики, макияжа и покроя одежды. К счастью для мира высокой моды, процесс подготовки покойника к захоронению, особенно процесс «укладки головы в гробу», нанесение, например, (по просьбе клиентов) «голливудской улыбочки» на лицо трупа, находится за пределами студий визажистов, дизайнеров, косметологов и парикмахеров. Представители вызывающе роскошного образа жизни спокойно эпатируют «погребальной роскошью» простофиль, даже не подозревающих об истоках того или иного модного стиля сезона.

«Бытие к концу было в экзистенциальной прорисовке определено как наиболее своя, безотносительная и не-обходимая бытийная способность»⁵³, - как из подземелья доносятся никому теперь не нужные сентенции в те самые времена, когда определить искомый конец не берется ни медицина, ни биология, ни антропология. Не-обходимая бытийная способность теперь только одна - быть, т.е. присутствовать, существовать, действовать, стремиться, длиться любым способом, вопреки всем прогнозам и оценкам. Нет, современный человек категорически не согласен обладать такими способностями, как старение, умирание и смерть. К тому же, он просто оглушен событиями начала века и потоками информации, с объемами которой не сравнится даже нелепая бесконечность, потому предпочитает слышать только то, что помогает потреблять, а значит - быть полноценным членом эпохи глобализации.

Всей философской галиматье о «бытии-к-концу» медицина и наука противопоставляют не менее сложные вопросы и не менее запутанные ответы. Но лучше пусть уж гремучая смесь сплетен, слухов, домыслов, мифов, легенд, беспорядочных исследований, гипотез, сказок и даже комиксов, чем отлитые за века в тяжелые точеные формы философские категории, понятия, термины, в целом, - философский дискурс, лишенный теперь даже тени святости и действительного бессмертия.

Впрочем, философия и сама теперь стремится не отставать, пускаясь во все тяжкие грехи массовой культуры обществ потребления и готова делать глубокомысленный вид, осмысляя любую чепуху, даже ленинские прозорливость, дальновидность Павла в канун официального года апостола⁵⁴, но только не собственное падение.

«На безрыбье и сам раком станешь» - говорит философская молва, нимало не задумываясь о последствиях подобных превращений.

***

«Уничтожьте в человечестве веру в свое бессмертие,
в нем тотчас же иссякнут не только любовь,
но и всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь»⁵⁵.

Федор Достоевский «Братья Карамазовы»

«Человечество, смеясь, расстается с собственным прошлым» (К. Маркс). Неясно только, чем занимается прошлое в момент расставания: скорбит, или так же безудержно хохочет. Скорее всего - безудержно сплетничает и хватается за любую соломинку культурного бессмертия. Во всяком случае, не устает кормить потребителей расхожими сплетнями, - так же, как и китайский мудрец Конфуций ни слова не молвил об «эпохе перемен», сам Карл Маркс ничего не говорил о безудержном человеческом смехе при прощании с уходящей историей: «История действует основательно и проходит через множество фазисов, когда уносит в могилу устаревшую форму жизни. Последний фазис ее всемирно-исторической формы есть ее комедия…. Почему таков ход истории? Это нужно для того, чтобы человечество весело расставалось со своим прошлым»⁵⁶.

Похоже, единственное, что по-настоящему заботит и вызывает нервный смех современного человека, независимо от политических взглядов и культурных пристрастий - упрямство природы, преходящее присутствие всего и вся. В чем наверняка убеждает нас история или собственная автобиография - все преходит в этом преходящем мире, даже оплата подключения к сети. Не только системы ипотечного кредитования и мода на конторские счеты с косточками из пальмового дерева, но и сам человек. Потому современники просто бесятся за бессмертием, и если можно кого-то чем-то удивить или напугать, то отнюдь не напоминанием о будущей неизбежной смерти, а указанием на признаки увядания, даже просто на тени под глазами после бессонных ночей.

Как бы там ни было, теперь заявление Филиппа Арьеса в его бестселлере «Человек перед лицом смерти» вызывает улыбку недоумения: «Свинцовое молчание простерлось сегодня над смертью… ни индивид, ни общество не находят в себе достаточной прочности, чтобы признать смерть»⁵⁷. Так же как и «под маской медицины возвращаются пугающая дикость и неистовство неприрученной смерти. Смерть в больнице, ощетинившаяся трубками медицинских приборов, становится сегодня более леденящим душу образом, нежели скелеты и трупы искусства macabre. Обнаруживается зависимость между «удалением» смерти - последнего прибежища зла - и возвращением той же самой смерти в ее пугающе диком виде».

Судя по страсти к использованию трупов и отдельных частей человеческого тела в процессе создания шедевров современного искусства, какой страдает, например, англичанин Даниел Херст, меньше всего можно заподозрить цивилизованный мир в отвращении к ликам умирающих или самим трупам, - в конце-концов, высокую оценку его искусству дают сотни тысяч зрителей и ценителей во всех развитых странах. А само по себе мгновение смерти, то самое «ожидание друг друга у «пределов истины»/ за «пределами истины»⁵⁸, теперь если интересует кого-то, кроме страдающих философов, то только врачей, юристов, криминалистов и забойщиков скота, и то с точки зрения констатации факта смерти.

Впрочем, современный человек поистине не хочет знать абсолютно никаких пределов в наслаждении красотой умирания без всяких ожиданий, тем более, - истин:

«Лондон, 11 января, 2010 года. Британская продюсерская компания Fulcrum TV объявила о подготовке реалити-шоу, кульминацией которого должна стать мумификация его главного героя.

Компания уже начала поиски смертельно больного человека, который согласился бы на участие в программе. Соответствующие объявления размещены в ряде журналов. Ожидается, что шоу будет транслироваться несколько месяцев. За это время, по словам представителя компании, у зрителей должна «возникнуть эмоциональная реакция» на главного героя. После того, как участник передачи скончается, специалисты проведут процедуру мумификации.

Консультантом в программе выступит неназванный английский ученый, который, как утверждают в Fulcrum TV, раскрыл тайну мумификации. Будет ли весь процесс, который включает в себя изъятие внутренних органов и высушивание тела с помощью оксида натрия, показан в эфире шоу, газета не уточняет.

Организаторы проекта выразили желание выставить получившуюся мумию в музее. Через два-три года после мумификации тело участника будет захоронено. Объясняя причины, по которым в компании решили организовать столь необычный проект, изданию пояснили, что он позволит лучше понять историю древнего Египта, а также поможет развитию медицины.

Как отмечает The Daily Telegraph, никакого финансового вознаграждения участник передачи не получит. В Fulcrum TV пообещали только возместить все затраты, связанные с непосредственным участием в съемках.

Техническая часть проекта была одобрена британским Управлением по надзору за использованием тканей человека (Human Tissue Authority).

Возникла ли необходимость в согласовании с властями этической стороны вопроса, издание не сообщает»⁵⁹.

И, даже если бы The Daily Telegraph сообщило о результатах переговоров с властями, вряд ли это остановило и авторов проекта и заинтересованных зрителей. Люди совсем не унывают без этических согласований, нет, а даже наоборот, - они учатся держать себя в руках перед любыми властями, не теряют времени, мечутся за новые горизонты, поддерживая вечный двигатель беспредельного потребления в надежде таки потребить эликсир вечной молодости, выпущенный где-нибудь на задворках глобализации. И легко списывают в архивы истории недавних апостолов, идолов и кумиров, - за временем нужно успевать в суете и спешке, тем более за самим собой.

И, несмотря на то, что китайская пословица, гласит все же обратное: - «Лучше быть собакой в мирное время, чем человеком в эпоху хаоса»⁶⁰, человек предпочитает жить именно в интересные времена глобализации, нимало не заботясь о последствиях.

Заботу о собаках он спокойно перепоручает обществам любителей животных или просто кинологическим ассоциациям.

Примечания

Роганов С.В.,