К сожалению, имя Иоганна Георга Гамана у нас известно не столь уж многим. Хотя в последние годы и стали появляться отдельные переводы из Гамана, а В.Х. Гильманов (Гильманов, 2003) даже выпустил книгу, посвященную этому мыслителю. «Северный маг», как его называли современники, хранит пока пребывание в тайне, не ставшее явным; говорит на ухо немногим то, что не звучит сегодня с трибун и кровель. Крупнейший мыслитель-христианин своего времени; современник, земляк и добрый знакомый И. Канта, на равных полемизировавший с последним, автор ни с чем не сравнимых работ колоссальной плотности - эдаких гипертекстов, да еще к тому же - в пророческом духе, где начинают резонировать и диссонировать разнообразные контексты и в их полифонии кристаллизуется строгая и изобильная, серьезная и искрометная, тихая и громогласная, живая, от сердца идущая мысль, - не трубит о себе и остается в безвестности, словно звезда в ночи, как свеча на подсвечнике в огромном доме. Но внимательным взором открывший эту свечу полюбит ее незабвенный свет, он найдет себе доброго и задушевного друга.
Жизнь Гамана богата не внешними событиями, она исполнена присутствием сверхъестественного, чудесного, божественного в обыденных, повседневных вещах - о чем сам Гаман думал и писал в 1756 г., вспоминая недавно умершую мать и немного грустя, что в памятнике ей ему не удалось вполне это выразить (Nadler 1949, S. 71). И все же в его жизни было событие, которое выходит из общего ряда, - событие, когда Гаман по-настоящему увидел себя и по-настоящему себя нашел. Произошло это во время его пребывания в Лондоне, куда он был направлен с деловым и, видимо, имеющим отношение к политике поручением своим приятелем Кристофом Беренсом. Поручение выполнить не удалось, - скорее всего, в силу объективных причин, - но Гаман, вместо того, чтобы сразу уехать обратно домой, задержался в Лондоне; думая сэкономить, он, напротив, изрядно потратился и задолжал, и находился в довольно расстроенном расположении духа. И тут ему приходит на ум перечитать Библию. Он начинает чтение и чувствует, что его ум и сердце словно бы освободились от пелены, прежде закрывавшей от него читаемое им теперь. Он читает с вниманием, собранностью, он алчет читать, и записывает приходящие ему мысли. По мере чтения все более новой становится для него эта Книга, с которой он, казалось бы, был уже знаком. Он читает ее не просто как историю, относящуюся к людям давно минувших времен, но узнает себя в их истории. Рассказывая об этом, Гаман особенно выделяет момент, когда, читая 5 главу Второзакония (ту, в которой Моисей возглашает Израилю полученные им 10 заповедей), он глубоко задумался и, размышляя, вспомнил историю Каина и Авеля и место, где говорится: «земля отверзла уста свои принять кровь брата
твоего». Тогда сердце его стало биться усиленно, и в глубине своей он услышал голос крови убитого брата, почувствовал себя братоубийцей единородного Сына Божьего. И далее он читал, познавая себя в своем грехе и узнавая Божию любовь и милость. Он «сходит во ад самопознания», как он сам назовет это, но Христос выводит его из ада. По окончании чтения он чувствует в сердце мир, какой он никогда не чувствовал прежде, (Hamann. 1993) И теперь он знает свою стезю, он становится тем писателем и мыслителем, каким мы знаем его.
Может ли чему-то научиться психолог, размышляя над этим опытом чтения? Или все здесь выходит за рамки психологии, ведет нас в область, способную стать предметом интереса разве что феноменологии религиозной жизни и сотериологии? Думается, этот опыт Гамана не просто может быть подвержен психологическому осмыслению наряду с прочими, но представляет для психолога огромный интерес. Ведь в практической работе психолога и задача помочь человеку честно, по-настоящему увидеть себя, и задача помочь ему найти себя, нащупать свою стезю, отнюдь не являются периферийными. Обращение же к гамановскому опыту чтения Библии помогает понять, как возможно одно и другое, и как одно с другим связано.
Первое, на что стоило бы обратить внимание, это все возрастающее у Гамана чувство новизны, казалось бы, уже известного текста. Как пишет сам Гаман в своих «Размышлениях о ходе моей жизни», с его ума и сердца словно была снята пелена, закрывавшая от него прежде читаемое. Что это за пелена? Пытаясь понять это, рискну отметить здесь два момента:
а) возраст. Гаману в это время идет 28-й год. Это молодой, во многом еще неопытный, но уже достаточно зрелый человек. Соответственно, и читает он теперь Библию несколько иными глазами, нежели в более раннем возрасте, когда он знакомился с ней; многие ситуации, прежде не прожитые, теперь ему понятны; многие смыслы, недоступные или отвлеченные прежде, находят себе почву в его опыте.
б) критическая ситуация - ситуация нужды, недостаточности не только материальных средств, но и готовых способов понимания для того, чтобы посмотреть на свое положение без уныния и отчаяния, воспринять его положительно, пусть даже и страдая.
Пелена же, спадающая с ума и сердца, - это, как мне думается, пелена готовых желаний и интерпретаций, вырастающих из эгоцентризма, вполне естественного для человеческой незрелости, но постепенно перерастаемого в процессе нормального взросления и способного пошатнуться в критической ситуации. Психологам известен феномен детского эгоцентризма, который, заметим, отнюдь не входит в противоречие с детской восприимчивостью. Дело в том, что такая восприимчивость связана скорее со способностью впитывать и подражать, о-сваивать новое, т.е. делать не свое своим, а не со способностью воспринимать другое как другое, как то, что трансцендирует мою способность к о-своению. Конечно, мы говорим здесь упрощенно. Но все же созревание связано, в том числе с формированием способности встретиться с другим как другим.
Чт.е. для человека это другое, конечно, будет определяться и способом бытия-в-мире, изначальным для данного человека. Это может быть 1) и погречески мыслимое божественнное как избыток бытия, трансцендирующий границы сущего как принадлежного кругу явленного; это может быть 2) другой как личность, слово которой трансцендирует мою способность понимать, имеющиеся у меня в готовом виде способы понимания; это может быть 3) другое как неподрасчетное и неподвластное мне. Мы выходим здесь на проблематику, инициированную моими соавторами, с которыми мы опубликовали серию статей в журнале «Вопросы психологии» (Лызлов, Серавина, Ковалевская, 2010, 2011 а, б; Ковалевская, Лызлов, Серавина, 2012; Лызлов, Ковалевская, Серавина, 2013). Здесь не место подробно писать об этом: лучше будет предложить интересующимся прочитать наши статьи. Но все же, очень упрощенно, можно сказать, что первый из этих вариантов относится к способу бытия-в-мире, при котором опорной способностью будет ощущение, раскрывающее мир как круг явленного; второй (и к нему как раз относится случай Гамана) - к способу бытия-в-мире, при котором опорной способностью является чувство (Gefühl), раскрывающее мир как пространство личных, субъектсубъектных отношений; третий - к способу бытия-в-мире, при котором опорой является воля. Впрочем, возможно, и самим этим столь прямым и однозначным соотнесением способа бытия-в-мире и способа, каким может быть дано человеку другое, мы несколько упрощаем то, чт.е..
Как бы то ни было, Гаман читает Библию как слово Другого (слово Божие), превосходящее то, что он уже понимает и знает, и то, к чему он уже готов. Он оказывается безоружен перед этим словом, оказывается уязвим. Человеку не так уж просто стать уязвимым. Психолог может вспомнить, сколь фундаментальным является феномен сопротивления, обнаруженный еще З. Фрейдом. Но ведь быть неуязвимым - значит иметь неисцельную душу. И, напротив, хотя уязвимость и кажется сопряженной с опасностью, это тот род опасности, когда, по слову Ф. Гельдерлина, недалеко и спасение.
Становясь уязвимыми, мы только и можем по-настоящему увидеть себя. Гаман называет свой опыт встречи с собой «схождением во ад самопознания». Слово Библии показывает ему все то, что является в нем уродливым и постыдным. Но при этом он видит дурное в себе не как что-то, с чем он себя отождествляет, но как нечто искаженно использующее ту добрую почву, каковую изначально являет собой его душа. Самопознание ведет его не к отчаянию, а к возделыванию пусть и запущенной, но все же доброй почвы души. Такое видение связано со способностью до конца остаться открытым перед Другим (ведь в отчаянии человек тоже закрывается в своего рода неуязвимости, делая себя неисцельным); но также важно и то, что и как говорит этот Другой. Читая Библию, Гаман узнает не только свой грех, но и милость Божию, не только вину, но и прощение. Он читает Библию как слово Того, Кто бесконечно его любит, и Кто Сам ищет его исцелить.
Если теперь попробовать перенести этот опыт на терапию, становится виден смысл принятия терапевтом клиента, о котором немало уже сказано и
написано. Здесь видна необходимость взаимного доверия и открытости, взаимной уязвимости, которая человеку, читающему Библию как обращенное к нему слово Божие, открывается в своем, пожалуй, предельном выражении: Бог становится человеком, абсолютно уязвимым, «мужем скорбей», по слову пророка Исайи; оказывается оплеван, осмеян и казнен самым позорным способом. Но тут, хотя мы и призваны к Богоподобию, даже у христиански ориентированного психотерапевта, скорее всего, возникнет вопрос о том, возможна ли и правильна ли уязвимость терапевта перед лицом клиента. Не должно ли ограничиваться принятие просто положительным отношением к другому человеку, взглядом на него как по сути своей доброго, хотя и несущего язвы различных искажений. Не «выгорит» ли очень быстро терапевт, став для каждого столь уязвимым?
Быть может, я перегибаю здесь палку, но мне думается, что все же нет; что «выгорание» может иметь место тогда, когда человек вводит свою уязвленность в отношения с другим как элемент давления: «вот, у меня так душа болит за тебя, а ты…». Но здесь появляется момент как раз неуязвимости и попытки доминирования, т.е. взаимная открытость уходит. Любовь же, - которая по слову апостола Павла, «не ищет своего» и «все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит», - «никогда не престанет», она не выгорает. Вот только велика ли она в нас?
«Схождение во ад самопознания», о котором пишет Гаман, это одновременно нахождение себя и своей жизненной стези. Только зная, кто он есть, не в своей изуродованности, а в своем существе, - человек способен избрать и пройти поистине свой жизненный путь - избрать не как что-то уже готовое, подобное проложенной дороге, ведущий отсюда туда, но как то, что постоянно творчески созидается и прохождение чего является, как это говорили о молитве, «художеством из художеств».
Литература:
Сборник научных статей и рабочих материалов к докладам участников II Международной конференции «Философия и психотерапия». Под редакцией С.М. Бабина, В.В. Андрюшина, И.Г. Глуховой. Научное издание. СПб: издательство «Анатолия» 2014. - 232 с. IBSN 978-5-7452-0049-6