В заключение давайте снова поразмышляем о жизни. Не об отдельных ее сторонах, а о жизни в целом, о том, что делает ее сущностной.
Самый быстрый путь к нашей цели - обсуждение необычного, быть может, вопроса: что в жизни самое страшное? Общеизвестно, что самый большой страх внушает нам смерть. Когда мы думаем о смерти, у нас возникает чувство, будто в нашу жизнь вламывается неизвестный в маске старости, некто совершенно чужой и неуместный. Нам жутко видеть, как смерть рыщет, отвоевывая пространство у жизни, как она коварна и неразборчива в средствах; она не гнушается ни загрязнением окружающей среды, ни радиацией. Только в присутствии смерти привычная угроза вдруг оборачивается настоящей бедой - болезнью, несчастным случаем или катастрофой.
Соблазнены техническим прогрессом и успокоены верой во власть науки, мы пронесли через десятилетия смутную фантазию о том, что вот-вот наступит время, когда смерть не нужно будет воспринимать всерьез. В этом направлении развивались техника, биология, медицина. Ну, и кое-чего мы достигли: смерть теперь вытеснена - если не из жизни, то уж из нашего сознания - точно. Никогда ещё не было так легко и необременительно стареть. Тем не менее никогда не делалось так много, чтобы быть молодыми, оставаться молодыми, вновь становиться молодыми. «Осуществленная жизнь», как однажды назвал старость Виктор Франкл, обесценена обществом. Прошлое было отсечено и отправлено на психоаналитическую кушетку. А снаружи, в настоящей жизни, занимаются фитнесом, спортом, йогой и подтягивают свое прошлое к заманчивому будущему. Мы добились того, чтобы оставаться молодыми до глубокой старости, и молодыми же - умирать. Горькая участь: тяжело умирать молодыми.
Несколько испуганными пробудились мы сегодня от грез последних десятилетий. Смерть, эта гидра, о которой мы надеялись позабыть, снова здесь. Атомные реакторы (Чернобыль!), аварии танкеров, проблемы экологии, лавины, СПИД, коровье бешенство, ящур - уже у нашего порога; они доводят до нашего сведения то, что знает каждый ребенок: несмотря на все наши успехи, мы смертны. Они также говорят нам, от чего умрет завтра прогрессивный человек. Во все времена люди боялись, и во все времена жизнь была опасной. Некоторых опасностей сегодня уже нет, чума и полиомиелит уничтожены. Благодаря прогрессу люди стали считать себя более защищенными. Однако возникли новые опасности.
И самая большая из них - вытеснение из сознания мысли о своей смертности, не допущение их до себя, откладывание «до поры». Но эта пора давно настала; всякое время - это также и час смерти. Чем сильнее вытесняется этот факт, тем больше у нас страхов.
Нас уже не удивляет, что, в то время как смерть забыта, а против ее предвестников - старости, болезни и страдания - люди успешно борются, спрос на медицину и целительство растет; это кажется само собой разумеющимся. И на лечение год за годом уходит все больше средств.
Пока смерть считается чуждой нашей жизни, а прошлое если и не отрицается, то надежно удалено в кабинет психоаналитика, вопросам посмертного существования и подавно место в архиве: они больше не имеют значения. Но, к счастью, жизнь не дает нам покоя, она назойлива. Она не довольствуется полумерами. Она хочет быть прожитой целиком. Жизнь дарит нам удовольствия, услады и радости, но с отрезвляющей силой вторгается в уютный мир наших желаний и грез, пугая нас грубой явью. И тогда мы снова дезориентированы, и уже не уверены даже в том единственном, что точно ждет нас: в смерти. Умирание родственников и друзей не вернуло нам соприкосновения с нею: как могли бы наши близкие передать нам этот опыт? Ведь почти все, около 90% умирают в стерильных условиях больниц. Смерть теперь принадлежит учреждению, а не человеку. Может быть, только катастрофы напоминают нам о ней чаще, чем прежде.
Вытеснив смерть, мы едва не лишились слишком многих проявлений жизни. Жизни, которую мы черпаем теперь не только во всесилии человека, а еще и в цветении деревьев, журчании вод, в естественном ходе вещей, в способности всего живого к росту, развитию и восстановлению.
Мы перестали отмахиваться от законов природы; мы понимаем ее собственную значимость и снова открываемся ей; мы больше не грабим ее ради своего удобства.
Давайте теперь спросим себя еще раз: правда ли, что именно смерть пугает нас? Разве не знаем мы людей, которые вопреки естественному страху смерти сохраняют присутствие духа? Можно припомнить великих, от Сократа до отца Максимилиана Кольбе, но я думаю сейчас и о тех безвестных, обыкновенных людях - со многими из них мы с вами были знакомы, - которые с достойным восхищения спокойствием смотрели смерти в глаза. Для них умирание не было самым страшным, что есть на свете.
Так что же делает смерть такой тяжелой? Когда она становится нашим главным пугалом?
Чувство упущенной жизни превращает смерть во врага, а
умирание - в муку. Это результат множества упущенных
возможностей:
любить,
действовать,
страдать.
Эти возможности в точности соответствуют трем «дорогам к смыслу» по Франклу: ценность переживания, ценность творчества и ценность отношения (ср. гл.3).
Смерть так ужасна из-за чувства, что жизнь еще не осуществлена, не принадлежит нам во всей своей полноте. Кончина преждевременна, когда мы чувствуем, что до сих пор не очень-то и жили. Человек будет противиться приближению смерти до тех пор, пока жаждет настоящей, цельной, наполненной жизни, пока не утолена его глубинная тоска по ней.
Тяжелее всего - когда мы чувствуем, что жизнь упущена при нашем участии. Есть много способов жить деятельно и одновременно упускать жизнь. Зачастую в таком поведении есть и достоинство, и правота, и чистота, и подлинность. Однако, войдя в привычку, оно становится значимым уже само по себе, и тогда его жесткие рамки ограничивают нас и стесняют в движении. Когда много тревоги, суеты, когда нам уже не до смеха, - течение жизни нарушается.
Так, один упускает жизнь, потому что очень ценит стабильность: тогда смертный час ужасен, невыносим, потому что его ни предсказать, ни отсрочить.
Страхи другого сосредоточены на возможной причине его смерти. Действительно, можно ведь бояться всего - и отравления, и простуды, и рака, и атомной войны, и радиации. Конечно, стоит принимать меры для снижения риска, однако смысл жизни заключается не только в профилактике зла, но и в приверженности добру, к тому, что мы считаем ценным; а также в переживании радости.
Третий боится боли и страданий, сопровождающих умирание.
Но разве нет возможности и здесь, в этой неприглядной действительности увидеть смысл? Может быть, мы знаем, что страдание способно стать источником нашего развития? Те, у кого есть такой опыт, вероятно, встретят последний этап своей жизни с несколько большей надеждой.
У кого-то наибольшую тревогу вызывает прощание с близкими. Непереносима мысль о смерти, когда твои дети еще маленькие, и еще так нуждаются в тебе. Экзистенциальный анализ дает нам шанс найти смысл и в этом страдании: он задает вопрос, присутствовали ли мы и прежде во всей полноте, целиком ли мы были рядом с нашими любимыми? Мы ничего уже не можем сделать, но это-то мы в состоянии исполнить до конца. Мы способны на глубинную встречу, когда живем, сознавая единственность, неповторимость, исключительность каждого мгновения. Когда мы время от времени осмеливаемся подумать: а что бы я сейчас сделал или сказал, если бы знал, что эта встреча - последняя… И, может быть, я еще могу сделать что-то, что потом - уже не смогу, будет поздно. Мы живем сущностно, когда принимаем свою смертность с самого начала.
Итак, о чем идет речь? Основания для страхов и тревог есть всегда, так же как всегда возможны неудачи, стрессы и травмы: они свойственны жизни. Но жизнь этим не исчерпывается. В нашей привычке к повседневному существованию заключена экзистенциальная опасность: мы упускаем жизнь, когда оказываемся не способными так обойтись с потерей, чтобы она стала духовной победой и привела к нашему внутреннему росту и созреванию, когда нам не удается воспринимать и принимать беды, разлуки и страдания как наш шанс, как часть бытия. Так мы упускаем смысл бытия и отвергаем полную жизнь, то есть жизнь в этой реальности, в соответствии с действительными фактами и возможностями. Все разрушительное, опасное, угрожающее и прискорбное, если присмотреться, может быть пережито как полное надежды, вожделенное и желанное - исключительно в реальности. Это отличительный признак экзистенциальной зрелости: идти по жизни с такими вот открытыми глазами. Мы больше ничего не можем сделать, но нам и не нужно ничего делать. Потому что жизнь идет своим чередом, Земля совершает свой путь, и единственное, что я должен - это следовать своей дорогой.
Пренебрежение к логике жизни может привести к страхам и другим психическим расстройствам. Чаще всего в их основе лежат события, которые не были нами вполне прожиты. За ними, а точнее, видимо, в связи с ними всегда обнаруживаются жизненные установки, которые уводят нас от поддержки, от ценностей, от подлинной встречи или шансов на развитие.
Жить полной жизнью - значит не щадя сил участвовать в каждом событии. И совершать при этом не какие-то произвольные действия, а только те, которые мы находим осмысленными. Чем больше в нашей жизни прожитых таким образом событий, тем полнее она в конце. Тем больше у нас почвы под ногами.
Тогда - как быть смерти, если я переживаю каждое мгновение моей жизни? В самом деле, что может меня пугать, когда я не отвергаю требований и даров жизни, а включаюсь в них? Не то чтобы смерть стала от этого ласковой. Пожалуй, она может быть нам другом и избавителем, но точно так же способна мучительно, больно, грубо и безжалостно сломать, разрушить, прервать, уничтожить нашу жизнь. Наверное, некоторое беспокойство по поводу того, в каком обличье придет к нам смерть, останется всегда. Но она может утратить свое разрушительное влияние, которое пронизывает наше бытие, лишая его смысла, если мы будем помнить, что в каждое наше мгновение у нас есть шанс полного согласия с жизнью. Потому что страх смерти питается тоской по непрожитой жизни, врожденным стремлением человека к исполненному и цельному бытию. Экзистенциальный анализ и логотерапия утверждают, что именно эта потребность лежит в основе всех желаний человека. Динамика страха смерти обусловлена волей к осмысленной, воплощенной жизни.
Однако природа страха смерти пока не вполне нам понятна: мы еще не определили его предмет. Собственно говоря, смерть - лишь символ, только ссылка на что-то более глубокое. В глубине же, оказывается, страх смерти тождественен страху перед Ничто. Это страх не-быть; не-жить; не-быть-самим-собой; а также - не-состояться. То есть страх смерти может относиться и к пустоте в жизни.
Удивительное дело: придя в мир, мы чувствуем, что наше присутствие здесь должно иметь какое-то значение. В этот «онтологический смысл» нашего бытия мы можем заглянуть лишь частично, как мы уже упоминали выше. Потому что смысл вещи, если он есть, известен, вообще говоря, только ее создателю. Я не могу знать ответа на вопрос, почему все это есть - этот мир, я, болезни, горе и беды. «Онтологический смысл» нам недоступен. Ответ на него можно пытаться найти в философии, - но по сути он находится в ведении религий и выходит за пределы человеческого опыта.
Так что мы не можем с достоверностью утверждать, каков смысл у нашего собственного существования, - разве что через посредничество веры, если она у нас есть. Но мы несем в себе чувство, что мы здесь не просто так. Мы ощущаем: в этом что-то есть. И потому очень тяжело сознавать, что жизнь прожита «ни для чего». Это такое вполне ясное ощущение: я прошел мимо смысла жизни. Неразрешенное противоречие между этими переживаниями - изначальной значимости собственного бытия и бестолково прожитой жизни - приводит человека к отчаянию.
Смутно чувствуя, что ведешь почти или полностью бессмысленное существование, обнаруживаешь посреди своей самой деятельной жизни бездну экзистенциального вакуума (Франкл, 1955). Можно иметь все, что наполняет жизнь, - и при этом ничего из того, ради чего ее стоило бы вести. Это типичное переживание экзистенциальной фрустрации (там же). Если ты день за днем развлекаешься и используешь бесчисленные средства ради избавления от пустоты и скуки и тем не менее страдаешь от них, то приходишь к мыслям о том, насколько же ужасной должна оказаться смерть! Она ведь еще хуже непрожитой жизни, она - Ничто?!
Теперь мы понимаем также, почему человек пытается вытеснить смерть, обыграть ее. Потому что его подтачивает чувство бессмысленности, и он бежит всего, что в его глазах означает «пустоту»: квартира, в которой никого нет, исчерпавшие себя отношения, - в той же мере, что спокойствие или смерть. Однако именно будучи вытесненной, смерть по-настоящему лишает жизнь даже шанса на осмысленность. Избежать чувства ничтожности своего существования, у-ничтожения нашей экзистенциальной сущности мы можем, только если у нас будет для чего жить.
Но эту цель невозможно сконструировать, и она не сконструируется сама. «Для чего» уже есть, и должно быть воспринято человеком, обнаружено. В нем нет произвольности - это каждый раз совершенно определенная и бесценная возможность, сокрытая в событиях прошлого. И она воплощается в мой смысл, только если окажется впору именно мне.
Ни сила воображения, ни желание; ни доброжелательный намек, ни компетентная ложь из сочувствия не помогут отчаявшемуся. Средство от «экзистенциального вакуума» - наш здравый смысл, практичность, которая не вытесняет факта человеческой смертности, а рассматривает кончину как фундаментальную часть жизни. Когда их нет, мы не живем - мы словно спим.
Правда в том, что смерть не чужда жизни и не представляет собой враждебного жизни начала. Она, собственно говоря, делает жизнь возможной, как и любой другой процесс - рост, развитие, становление. «Едва придя в мир, человек достаточно уже стар, чтобы умереть», - говорит об этом богемский пахарь[1]. Мы позволяем себе придерживаться представлений о собственном бессмертии; этот мираж мешает нам жить по-настоящему. И если мы хотим, чтобы наша жизнь сбылась, то нам стоило бы осознать новую точку зрения:
человек изначально смертен,
и в любую минуту наша жизнь может стать свершившимся фактом.
Тогда мы сумели бы наконец начать жить!
Потому что лишь из-за конечности жизни мы осознаем, что она у нас одна. Иначе не происходит главного, и мы уподобляемся тому пьянице, который услышал от врача, что давно уже пора прекратить пить, и смиренно проговорил: «Слишком поздно!» - «Что вы, - возмутился врач, - бросить пить никогда не поздно!» - «Да? Ну, так у меня еще есть время».
Конечно, длительность жизни не влияет на ее осмысленность. Так же, как качество биографии не зависит от числа страниц в ней, как написал однажды Франкл.
Итак, мы с вами уже поняли, что, будь человек бессмертен, он не нуждался бы в поисках смысла. Он был бы совершенным. Мог бы пребывать в покое и благости. Неограниченным оказалось бы и время для всего, что нужно сделать: оно было бы в нашем распоряжении сегодня, завтра, целую вечность. Однако поскольку это не так, поскольку человек несовершенен, а его жизнь имеет пределы, то любой миг - самое время для чего-то. Причем каждую минуту - уже давно пора. Потому что каждый миг - особый. Он никогда не повторится. В нем уже ничего не изменишь. Обстоятельства сложились, не спросив нас. Если мы действительно сознаем, что у нас не всегда будет время и что нужно хватать каждый миг, пока не пропал он, а с ним - и частица нашего бытия, - тогда мы близки к сути, и это хороший старт для осмысленной жизни. Мы уже говорили об этом в конце 4-й главы; но здесь, ввиду исключительной значимости такого взгляда, стоит коротко упомянуть о нем еще раз.
Если мы сознаем, что любое обстоятельство единственно и неповторимо и что каждый человек не имеет себе равных и незаменим, то наше отношение может быть каждый раз только предельно личным. Суть бытия может состоять только в том, чтобы преодолеть свою бренность, отдавая себя каждому уходящему мгновению.
Это можно резюмировать так:
Я человек - значит, жизнь взывает ко мне; я живу, если ей отвечаю.
Если мы хотим жить осмысленно, то нам нужно, во-первых, быть открытыми к жизни. А во-вторых, приветствовать каждый свой шанс, вопреки конечности и бренности, и отвечать на него именно ввиду его невосполнимости.
Эти мысли сегодня не слишком привычны. Считается, что жизнь состоит в удовлетворении как можно большего числа потребностей: «Если многое тебе доступно, то жизнь твоя удалась». Попав в ловушку собственных притязаний, мы легко можем и вовсе потерять смысл. Потому что наши житейские радости - только шанс его найти.
Экзистенциальный поиск в своей основе противоположен описанной стратегии. Бытие обретает смысл только при нашем полном обращении, только в результате радикальной перемены нашего отношения к бытию. Отсюда опять-таки ясно, что не придумывание ценностей наполняет существование смыслом. Предпосылки к осмысленности приходят изнутри, из нашего подхода к жизни. Именно так мы обнаруживаем зачастую совершенно иные ценности, неожиданные для самих себя.
И когда мы задаемся вопросом, что, с точки зрения психологии (а не религии, где используется особый подход к этой теме), является ключом к осмысленной жизни и тем самым к отсутствию страха перед смертностью, - исходной точкой и основной предпосылкой к ответу оказывается открытость перед запросами жизни. В прилагающемся «Пособии к поиску смысла» очерчен круг тем, которые в рамках экзистенциального анализа и логотерапии способствуют такой открытости в соответствии с четырьмя шагами «Метода нахождения смысла» (Längle, 1988).
Ключ к поиску смысла - это в первую очередь отношение открытости ко всему тому, что есть; быть может, иногда - вплоть до любопытства ко всему сущему. Это также наша доступность ценностям, то есть нашему собственному отклику на этот мир и на самих себя: что в нас происходит и что наши чувства говорят нам о наших переживаниях и поступках.
Это доступность и к собственным творческим, созидательным способностям. Они проявляют себя в наших намерениях и решениях. Такой подход позволяет изо дня в день быть включенными в жизненно важные вопросы и решать их.
Речь идет также об искренних отношениях с грядущим, которое может прийти в этот мир через нас. К нашему общему будущему, которое нам только еще предстоит создать или вкусить. К сотрудничеству и взаимному влиянию, которые так или иначе затрагивают, а тем самым и с необходимостью вовлекают каждого.
Это экзистенциальный смысл.
Это смысл, присутствие которого в нашей жизни зависит от нас. Это отношение, при котором человек участвует в созидании и структурировании своего бытия; если бы мы не вкладывали душу в его формирование, жизнь осталась бы недоукомплектованной смыслом. Равно как если бы мы не принимали свое существование близко к сердцу и не вносили в него наши мысли и чувства, нашу способность любить и страдать.
Потому что тогда мы бы и не жили; и тогда наша жизнь и впрямь
навряд ли имела бы смысл.
© Перевод Я.Дюковой
© Российско-австрийский институт экзистенциального анализа и
логотерапии