../../Конечность, тревога и временность

Экзистенциальная проблема конечности связана с тем, что все события нашей жизни в какой-то момент с необходимостью приходят к необратимому завершению. Наиболее очевидным этот факт становится для нас, когда мы сталкиваемся со смертью, утратой близких, прекращением значимых отношений, завершением отдельных периодов жизни.

Каждая встреча заканчивается расставанием,
каждое рождение заканчивается смертью.
(тибетская пословица)

Экзистенциально-феноменологическое обоснование бытия и небытия

Понятие небытия

Проблему небытия изначально исследовали философы. Многие из них придерживались точки зрения, что небытие, и близкая к нему по значению категория «ничто» - это всего лишь следствие отрицательных суждений языка. Однако экзистенциальные феноменологи поставили ее под сомнение. Ж.-П. Сартр сформулировал вопрос следующим образом: «<…> есть ли отрицание как структура суждения источник ничто или, наоборот, ничто как структура реального есть источник и основание отрицания? <…> Для того чтобы можно было сказать «нет», необходимо постоянное присутствие небытия в нас и вне нас, когда ничто преследует бытие», - заключает Сартр.[1]

Сартр считал, что небытие возможно только благодаря сознанию. В своей философской системе он говорил о двух типах, или даже точнее способах бытия (поскольку их можно отнести не только к неодушевленным предметам, но и к человеку) - бытии-в-себе и бытии-для-себя.

Дорефлексивное, не осмысливающее себя бытие (бытие-в-себе) - это полная положительность, оно не знает изменчивости. Если оно разрушается, нельзя даже сказать, что его больше нет. Сартр приводит следующий пример:

«Образование горных складок, бури не разрушают, или, по крайней мере, они не разрушают непосредственно: они просто изменяют распределение масс существующих вещей. Их не меньше после бури, чем перед ней. Есть другая вещь. И даже это выражение не подходит, так как, чтобы полагать нечто иное, необходим свидетель, который мог бы каким-либо способом удерживать прошлое и сравнивать его с настоящим в форме «больше нет»[2].

Именно человеческое сознание делает бытие «хрупким». Хрупкость - это вероятность небытия для данного бытия в определенных обстоятельствах. Хрупким, по Сартру, становится то, что дорого человеку.

В другом примере Сартр[3] показывает, опираясь на открытия, сделанные в гештальт-психологии, как существование ничто дает о себе знать в повседневном опыте человеческого сознания:

«Я встречаюсь с Пьером в четыре часа. Я прихожу с опозданием на четверть часа. Пьер всегда точен, будет ли он меня ждать? Пьер отсутствует в кафе. На первый взгляд кафе с его обстановкой и посетителями образуют полноту бытия. И все мои интуиции наполнены этими феноменами. Однако в восприятии форма всегда образуется на каком-то фоне. Когда я вхожу в кафе, чтобы найти здесь Пьера, все объекты кафе образуют фон, на котором дан Пьер, перед тем как появиться. И это превращение кафе в фон есть первое ничтожение. Каждый элемент комнаты выделяется на фоне и погружается в индифферентность этого фона. Это первое ничтожение всех форм, возникающих и поглощающихся полной равноценностью фона. Я свидетель последовательного исчезновения объектов, которые я рассматриваю, и которые распадаются, потому что это не лицо Пьера. Если бы я все-таки нашел здесь Пьера, моя интуиция получила бы твердое наполнение, и все кафе скромно бы организовалось вокруг Пьера. Но Пьера здесь нет. Кафе остается фоном. Оно делает себя фоном для определенной формы, оно несет ее впереди себя, и эта форма постоянно проскальзывает между моим взглядом и объектами кафе, это и есть постоянное исчезновение. Таким образом, то, что дано интуиции, и есть мигание ничто, это - ничто фона, ничтожение которого вызывает форму, требует ее появления и эта форма ничто, она скользит как некое небытие по поверхности фона».

Сознание способно воспринимать и понимать ничто до всякого логического суждения. Сартр полагал, что ничтожение является сущностью сознания и условием человеческой свободы. Хайдеггер также полагал, что Ничто не является простым следствием отрицательных суждений языка, а, напротив, отрицательные суждения являются следствием существования Ничто.

Однако для него было неприемлемым отделять сознание человека от бытия в целом. Он считал, что человек соприкасается с присутствием небытия при переживании ужаса (Angst). В одном из своих выступлений он описывает это переживание следующим образом:

«Бывает ли в нашем бытии такая настроенность, которая способна приблизить его к самому Ничто?

Это может происходить и действительно происходит - хотя достаточно редко, только на мгновения, - в фундаментальном настроении ужаса.

<…> ужасу присущ какой-то оцепенелый покой. Хоть ужас это всегда ужас перед чем-то, но не перед этой вот конкретной вещью. Ужас перед чем-то есть всегда ужас от чего-то, но не от этой вот определенной угрозы. И неопределенность того, перед чем и отчего берет нас ужас, есть не просто недостаток определенности, а принципиальная невозможность, что бы то ни было определить.

<…> Мы не можем сказать, перед, чем человеку жутко. Вообще делается жутко. Все вещи и мы сами тонем в каком-то безразличии. Тонем, однако, не в смысле простого исчезания, а вещи повертываются к нам этим своим оседанием как таковым. Проседание сущего в целом наседает на нас при ужасе, подавляет нас. Не остается ничего для опоры. Остается и захлестывает нас - среди ускользания сущего - только это «ничего».

Ужасом приоткрывается Ничто».[4]

На онтическом уровне ничто предстоит перед человеком в качестве смерти. По сути, человеческое существование и есть «бытие-к-смерти». По Хайдеггеру, смерть - это «наиболее своя, безотносительная и не-обходимая возможность»[5] присутствия.

Реальность своей собственной смерти приоткрывается человеку именно в настроении ужаса. Но, как показывает Хайдеггер, в своем повседневном бытии человек защищен от этого переживания - повседневное мышление предполагает, что смерть может относиться к другим людям, но только не ко мне лично:

«Публичность обыденного общения «знает» смерть как постоянно случающееся происшествие, «смертный случай». Тот или этот, ближний или дальний «умирает». Незнакомые «умирают» ежедневно и ежечасно. «Смерть» встречают как знакомое внутримирно случающееся событие. Как такое она остается в характерной для повседневно встречного незаметности. Люди заручились для этого события уже и толкованием. Проговариваемая или чаще затаенная «беглая» речь об этом скажет: в конце концов человек смертен, но сам ты пока еще не задет»[6].

Сходное настроение описал и писатель Иван Бунин в своих дневниковых записях:

«Все утро звон - кого-то хоронят. Поминутно, с промежутками: «блям!» Вот кого-то несут закопать…. как мы равнодушны друг к другу! Ведь, в сущности, я к этому отношусь как к смерти мухи»[7].

Взаимосвязь бытия и небытия
Лишь через мой весёлый трупВечноИ происходят важные делаЕгор (Игорь Федорович) Летов

То, что небытие пронизывает бытие было подмечено еще древними греками. Так в диалоге Платона «Пир» мудрая женщина Диотима объясняет Сократу:

«<…> ибо в то время, когда каждое животное называется живущим и тем же самым, как будто оно с детства и до старости удерживало свое тождество, в нем, при этом тождестве, никогда не имеется того же самого, но всегда приходит обновление и потеря в волосах, в плоти, в костях, в крови и во всем теле. Да и не в теле только, но и в душе: ни нравы, ни привычки, ни мнения, ни желания, ни удовольствия, ни скорби, ни опасения - ничто такое никогда, у кого бы то ни было, не остается тем же, но одно рождается, другое исчезает. <…> Таким образом сохраняется все смертное, не в том смысле, будто бы оно всегда было совершенно тождественное, подобно божественному, а в том, что отходящее и стареющее оставляет по себе другое - новое, каково было само. Вот способ, Сократ, - сказала она, - которым смертное становится причастным бессмертия - как тело, так и все прочее; другой невозможен»[8].

Тесное сосуществование жизни и смерти отмечал Фридрих Ницше:

«Жить - это значит: постоянно отбрасывать от себя то, что хочет умереть; жить это значит: быть жестоким и беспощадным ко всему, что становится слабым и старым в нас, и не только в нас»[9].

Взаимосвязь бытия и небытия пытались осмыслить и экзистенциалисты XX века.

Пауль Тиллих писал: «<…> бытие «охватывает» как само себя, так и небытие. Бытие несет небытие «внутри» себя в качестве того, что вечно присутствует и вечно преодолевается в ходе божественной жизни».

Для М. Хайдеггера бытие - это и есть ничто. Ничто - «вместительный простор того, чем всему сущему дарится гарантия бытия»[10].

Для Ж.-П. Сартра небытие является необходимым условием творчества и развития. Именно человеческое сознание приносит небытие в мир, в изначальную полноту бытия. Без Ничто была бы невозможна свобода и процесс становления человека. Сам человек - это двойное ничтожение: человек ничтожит то, чем является, и стремится к тому, чем он не является.

Джеймс Бьюдженталь писал, о том, что человек постоянно противостоит небытию, смерти внутри самого себя. Он делится следующими размышлениями:

«В больнице, описанной в «Ловушке - 22», человек-вещь полностью покрыт бинтами, он питается через трубку пищей из бутылки, висящей над кроватью, а отходы удаляются через трубку в бутылку, висящую под кроватью. Разве это живой человек? Есть ли у него какое-либо внутреннее осознание?

Одно время я был консультантом в госпитале, где находился пациент, когда-то бывший боксером. Четырнадцать месяцев со времени его последнего боя до самой смерти пациент пребывал в коме. За это время он ни разу не пришел в сознание. Был ли он на самом деле жив? Было ли у него внутреннее «Я» до того, как его сердце остановилось окончательно?

В государственной психиатрической больнице я видел другую пациентку - женщину средних лет в состоянии кататонии, которая лежала в кровати, питалась внутривенно и вела себя как младенец. Она не отвечала ни на сигналы своего тела, ни на внешние раздражители. Была ли она жива как человеческое существо? Было ли у нее хотя бы смутное чувство внутреннего видения?

В той же больнице находился параноик, который был убежден - и горячо убеждал окружающих, - что он «Святой Дух». Он был вполне доступен для контакта в качестве этой мистической сущности, но не отзывался на имя Дэвид Мортон, которое было записано в его больничной карте. В каком-то смысле он был более живым, чем женщина в состоянии кататонии; безусловно он знал что-то о своем собственном «Я». И все же мне любопытно, интересовался ли он когда-либо той жизнью, которую вел когда-то.

Джорджу Баннерману было тридцать четыре года, когда его родители, с которыми он жил все эти годы, привели ко мне. Он никогда не встречался с девушками, не имел настоящих друзей своего возраста, работал на подсобных работах у соседей, которые ему сочувствовали. Он не был умственно отсталым или душевнобольным, но был социально неразвит и не имел никаких явных стимулов к тому, чтобы измениться. Был ли Джордж в истинном смысле жив, ведя существование, которое подходило, скорее, для четырнадцатилетнего? Имел ли он какое-либо представление о своей субъективной жизни или о бытии своего «Я»?

Дональд Флоренц женат и имеет двух детей. Он работает регистратором в крупной фирме. Каждый его день похож на предыдущий. Он встает в 6.40 утра, завтракает, садится в автобус, едет на работу, проводит день в рутинной деятельности, возвращается на автобусе домой в 5.37, ужинает, смотрит телевизор, а затем ложится спать в 11.15 - как раз после первой части выпуска новостей. В какой степени он на самом деле жив? Должно быть, его способность прислушиваться к своему внутреннему опыту минимальна.

А потом я смотрю в зеркало: действительно ли этот человек живет? И насколько? И насколько интенсивнее он мог бы жить? Могу ли я расслышать и по-настоящему узнать свое собственное внутреннее чувство?»[11]

Успех в противостоянии человека утрате жизненности, для Бьюдженталя, зависит от открытости опыту своих переживаний.

Экзистенциальная тревога

Экзистенциальное мышление не
предлагает ни безопасности, ни дома для бездомных.
/Лэнг/

В отличие от других психологических школ, с точки зрения экзистенциалистов, небытие является первичным источником тревоги и стоит за всеми конкретными повседневными страхами. Тревога, вызванная угрозой небытия, является экзистенциальной, потому что лежит в основе существования человека. Такой вывод может показаться натянутым, но стоит вспомнить, что небытие связано не только с физической смертью, но пронизывает все существование. «Небытие вездесуще, оно порождает тревогу даже там, где непосредственная угроза смерти отсутствует. Небытие стоит за нашим опытом, в котором мы постигаем, что мы, как и все сущее, влекомы из прошлого в будущее, и всякий момент времени исчезает навеки», - писал П. Тиллих[12].

Пауль Тиллих выделил три области, в которых небытие угрожает бытию человека и, соответственно, три типа экзистенциальной тревоги: тревога судьбы и смерти, тревога пустоты и утраты смысла, тревога вины и осуждения. Все эти типы переплетены между собой.

Первый тип тревоги, тревога судьбы и смерти наиболее основополагающая, универсальная и неотвратимая. Тревога судьбы основана на осознании конечным существом своей полной случайности и отсутствия предельной необходимости: «Можно показать, что наше бытие во времени случайно, мы существуем в случайно начинающемся и случайно заканчивающемся отрезке времени, заполненным опытом, который сам по себе случаен как качественно, так и количественно. Можно показать, что наше пространственное бытие (наше пребывание в определенном месте, странность этого места, не смотря на его привычность) случайно. Можно выявить случайный характер и нас, и той точки, из которой мы смотрим на наш мир; и случайный характер реальности, на которую мы смотрим, т.е. всего нашего мира. <…> Можно выявить как на уровне прошлого, так и на уровне настоящего случайный характер причинно-следственных связей, в которых участвует человек»[13]. Случайным является и момент ухода человека из жизни. Судьба наносит свои удары через слабость, болезни и несчастные случаи. Но за относительной угрозой судьбы стоит абсолютная угроза смерти. «<…> Тревога смерти накладывает отпечаток на каждую конкретную тревогу и придает ей предельную серьезность»[14].

Второй тип тревоги, тревога пустоты и отсутствия смысла вызвана тем, что небытие угрожает также духовному самоутверждению человека. Духовное самоутверждение связано с творческим восприятием и преобразованием реальности.

Если духовной жизни не свойствен опыт творчества (в широком смысле) и соучастия, то ей угрожает небытие. Угроза духовному бытию - это угроза всей полноте бытия человека. Тревога отсутствия смысла - это тревога по поводу утраты предельного интереса, утраты смысла существования. Тревога пустоты пробуждается когда, небытие угрожает отдельным содержаниям духовной жизни человека.

Третий тип - тревога вины и осуждения. Тиллих говорит: «Бытие человека - как онтическое, так и духовное - не просто дано ему, но и предъявлено ему как требование. Человек несет ответственность за свое бытие. Буквально это означает, что человек обязан дать ответ на вопрос о том, что он из себя сделал. <…> Такая ситуация порождает тревогу, которая в относительном смысле есть тревога вины, а в абсолютном смысле - тревога отвержения себя и осуждения»[15]. Тревога вины присутствует в каждом моменте нравственного опыта личности.

Экзистенциальные философы Кьеркегор, Хайдеггер, Тиллих разделяли понятия тревоги (нем. - Angst, англ. - anxiety), как неопределенного состояния, не связанного с объектом, который можно было бы идентифицировать как угрожающий, и состояние конкретного, предметного страха (нем. - Furcht, англ. - fear).

Человеку намного проще справляться с конкретными страхами, чем с неопределенной тревогой. Превращение тревоги в страхи - это основная защитная стратегия личности в совладании с экзистенциальной тревогой: «Мы пытаемся превратить тревогу в страх и мужественно встретить объекты, таящие угрозу»[16].

Экзистенциальная тревога может отщепляться от своего первичного источника, смещаясь на какие-либо внешние объекты, порождать повседневные страхи, невротические и психотические симптомы, проявляться в сновидениях.

Конечность и смерть в жизни и психотерапии
Как пастух палкой гонит коров на пастбище,так старость и смерть гонят жизнь живых существ.Дхаммапада

Формирование представлений о смерти[17] и психологические защиты от тревоги смерти

Формирование представления о смерти проходит несколько этапов. Предполагается, что уже младенцы обладают доконцептуальным знанием о смерти: у младенцев уже в течение первых десяти дней жизни можно наблюдать явную тревогу. Отто Ранк выдвинул гипотезу, что первый опыт столкновения с угрозой смерти человек переживает в момент рождения. В дальнейшем тревога смерти у младенца тесно переплетена с тревогой сепарации от матери. Р. Лэнг писал: «Первым намеком на небытие, возможно, была грудь или мать в качестве отсутствующих»[18].

Самые ранние концептуальные представления о смерти возникают по мере формирования символического мышления между двумя - тремя годами жизни. Исследования показали, что примерно до 5-6 лет смерть не воспринимается как необратимое событие. Смерть ассоциируется со сном, отъездом или временным прекращением жизнедеятельности. Считается, что осознание факта необратимости смерти происходит после семи лет. К 10 годам у детей формируется понимание, что смерть - это часть универсальных жизненных процессов. До этого возраста смерть персонифицируется, т.е. воспринимается как некая личностная сила, и поэтому ребенок думает, что разум, умение, ловкость и другие качества, позволяют ее избежать.

Таким образом, в разные возрастные периоды на первый план выходят разные защитные стратегии, смягчающие тревогу смерти. Кроме названных выше, И. Ялом описывает такие защитные механизмы как вера в личную исключительность, позволяющую избежать смерти благодаря особым личным качествам, веру в спасителя (например, в личного ангела-хранителя), веру в то, что дети не умирают и высмеивание смерти. Вера в то, что дети не умирают, заключается в убеждении, что умирают только старые, а старость далеко, и, следовательно, смерть маловероятна. То, что смерть возможна в любой момент дети признают в возрасте 7,5-8,5 лет. Высмеивание смерти характерно для подросткового возраста. Множество примеров высмеивания смерти как трагического события можно найти в детском фольклоре. Также для мальчиков подростков характерно бесшабашное поведение, связанное с опасной для жизни активностью. Ее психологическая цель - отрицание реальной опасности смерти.

Перечисленные защитные механизмы в модифицированном виде продолжают действовать и у взрослых.

Защиты от страха смерти у взрослых

Чтобы ослабить тревогу смерти человек пытается изменить значимость объективной реальности смерти или свое внутреннее отношения к ней. Такое изменение значения смерти может осуществляться как с религиозной так и с атеистической позиции. Человек может отрицать смерть как финальное событие веря в то, что существует жизнь после смерти. Есть данные, говорящие о том, что люди с глубокой религиозной верой с меньшей интенсивностью испытывают тревогу смерти. Калфрид Дюркхайм писал:

«С глубочайшим смыслом завершить свою жизнь может лишь тот, кто до конца не переставал совершенствоваться и созревать. Там, где стареющий человек принимает свое старение и готов преобразовываться до самого конца, там он может понять, что как раз угасание его природных сил облегчает проявление потустороннего в нем. Он, если освободится и отдастся этому, может ощутить, как другая, большая (более возвышенная) жизнь обращается изнутри к нему и, если он сумеет услышать, то она осчастливит его совершенно новым звучанием. Там, где сердце освобождается от всего, к чему привязано, начинает проявляться полнота и сила не от мира сего (которые не принадлежат этому миру). Это - [путь] тайности, уязвимости и одиночества дает богатство, опору и защищенность. И тогда окружающие с изумлением могут увидеть, как своеобразно изменился и стал прозрачным (раскрылся, осветился) старый человек. Вместо того, чтобы стать суровым (ожесточенным и замкнутым), себе и другим в тягость, он становится все свободнее, спокойнее, веселее и добрее. Что проявляется в этом? То, что человек перерастает свою земную природу, коренящуюся в его земном начале, которая вынужденно (неотвратимо) страдает из-за окончания своей маленькой жизни, а из осознания потусторонней природы своей сути, которая свидетельствует о Божественном начале, и сейчас выходит на свет Божий и рождается новый человек, приятный для себя и других. В подтверждении присущего нам Божественного бытия завершает (исполняет) себя возраст в зрелой человечности и приносит благословенный плод, который падает нечаянно и без всяких усилий, как созревшие яблоки с дерева. Такой плод есть сокровенный (тайный) результат (дело, произведение) внутреннего пути»[19].

Однако у большинства людей вера в загробную жизнь не может до конца устранить тревогу смерти. Хотя на сегодняшний день, существуют многочисленные свидетельства о существовании внетелесных форм сознательного опыта[20], они не доказывают существования сознания после смерти в длительной перспективе.

Кроме того, для человека, относящего себя к какой-либо религиозной конфессии, но нарушающим ее нормы, существование загробной жизни может представляться еще более пугающей альтернативой, чем ее отсутствие. И, пожалуй, наиболее важно то, что смерть означает необратимый разрыв связей с прежним окружением и со своим прошлым, а также прекращение существования прежней личности. Как писал религиозный философ Пауль Тиллих: «Даже если бы так называемые доказательства «бессмертия души» обладали доказательной силой (которой они на самом деле не обладают), то на уровне существования они все равно были бы неубедительны, ибо на этом уровне каждый осознает всю полноту утраты себя, которую предполагает биологическое умирание»[21].

Несмотря на новый рост популярности религии и роста интереса к эзотерическим учениям, многие люди не разделяют веры в потустороннюю жизнь. Тем не менее, ответ на тревогу смерти может быть найден и с атеистических позиций. Так, по опыту И. Ялома[22], справиться с тревогой смерти людям могут помочь три аргумента, выдвинутые древнегреческим философом Эпикуром. Эпикур жил в IV-III в. до н.э. и принадлежал к линии древнегреческих философов-материалистов. Вот его аргументы:

• Душа смертна и умирает вместе с телом. После смерти душа распадается на атомы. Если мы - смертны, и душа не переживает тело, нам нечего бояться загробной жизни. Мы не будем ничего осознавать, не будем сожалеть о потерянной жизни.
• Смерть есть ничто. Поскольку душа смертна и рассеивается после нашей смерти, то смерть в конечном итоге есть ничто. То, что рассеялось, не может ощущаться, а все, что не ощущается, не имеет значения. Когда мы существуем, смерть еще не присутствует, а когда смерть присутствует, не существуем мы.
• Аргумент симметрии. Состояние небытия, в которое мы попадаем после смерти, - это то же самое состояние, в котором мы пребывали до рождения. Однако обычно человек склонен концентрироваться на второй черной вечности и очень мало думать о первой.

Взрослый человек может формировать и другие мировоззренческие установки, которые создают иллюзию защищенности от данности смерти, например, считая себя исключительным. Суть такой стратегии в том, что человек считает, что обладает некими выдающимися качествами, благодаря которым смерть его не затронет. Для иллюстрации процитируем комичный монолог одного из героев пьесы Ж.-П. Сартра «Почтительная потаскушка» Фреда Кларка, произнесенный им, когда он находился под дулом револьвера:

«Первый Кларк собственноручно вырубил и выкорчевал целый лес; перед тем как погибнуть в засаде, он один убил шестнадцать индейцев. Его сын построил на этом месте почти весь город: он был на дружеской ноге с Вашингтоном и погиб в Йорктауне в борьбе за независимость Соединенных Штатов. Мой прадед был вождем Вижилантов, он спас двадцать два человека во время большого наводнения в Сан-Франциско. Мой дед вернулся в этот край и поселился здесь. Он был губернатором этого штата. Благодаря ему прорыли канал в Миссисипи. Мой отец - сенатор; после него сенатором буду я - его единственный наследник по мужской линии и последний Кларк. Мы создали эту страну. Ее история - наша история. Кларки есть повсюду, на Аляске, на Филиппинах, в Нью-Мехико. Неужели ты осмелишься стрелять в Америку? <…> Я же обязан жить, мне нельзя умирать. У меня впереди много дел, и от меня многого ждут. Отдай револьвер!»[23]

Индивид может субъективно снижать значимость смерти, отрицая ход времени и связанные с ним биологические процессы. Он может бросать вызов смерти, играть с ней, например, занимаясь опасными видами спорта, выбирая профессии, связанные с риском для жизни. Он также может пытаться расширить сферу контроля над смертью, используя разные способы, например, прибегая к различным системам здорового образа жизни, выбирая профессии, связанные со смертью (например, врача), пытаться повысить уровень своей безопасности, приобретая большую социальную власть, обогащаясь финансово. Эвтаназия и некоторые случаи суицида также являются способом контроля собственной смерти. Габриэль Марсель писал:

«<…> в центре сгущения туч, накапливаемых жизнью, неизменной остается одна уверенность: я умру. Этого достаточно, чтобы смерть предстала для меня подобием неподвижной звезды в космическом мерцании возможностей, и это может придать ей по отношению ко мне своего рода силу наваждения, заставляющую меня как бы окаменеть. И может даже случиться, что охваченный головокружением, я уступлю искушению положить конец этому ожиданию, этой жалкой отсрочке, продолжительность которой мне не известна, поскольку я нахожусь в ситуации, вполне сопоставимой с ситуацией приговоренного к смерти, которого могут со дня на день, с минуты на минуту увезти к месту казни»[24].

Тревога смерти может побуждать человека максимально заполнять свою текущую жизнь. Это может выражаться в гедонистическом решении «взять от жизни все», в поиске все новых и новых удовольствий. Особенно сильным средством здесь оказывается сексуальная активность. «Подавление страха смерти равно одержимостью сексом. Секс - это самый легкий способ доказать нашу жизненную силу, продемонстрировать, что мы все еще «молоды», привлекательны и сильны, доказать, что мы еще живы»[25], - писал Р. Мэй. Мотивом полового акта, в данном случае, становится не чувственное наслаждение, а мотив самоутверждения и безопасности.

Индивид может поставить своей целью самоактуализацию, развитие всех своих способностей, достижение максимальных результатов в творческой и профессиональной деятельности.

Либо, напротив, человек может сформировать стоическую позицию: «Зачем иметь много привязанностей, раз все равно это скоро кончится?» Таким образом, данность конечности может использоваться как алиби, которое позволяет не вступать в серьезные отношения и не принимать серьезных обязательств.

Человек может стараться достичь символического бессмертия, оставив след, который переживет его. Это также может принимать разные формы. Наиболее очевидная стратегия достижения бессмертия - это рождение детей, что позволяет обрести «жизнь» в следующих поколениях. Другие люди пытаются раствориться в чем-то надиндивидуальном, что является большим, чем они и, как кажется, более жизнеспособным. Это может быть семья, организация, государство, общее дело, политическое движение. Третьи стараются достичь бессмертия, оставив после себя продукты творчества, например, построив дом, создав картины, написав книги.

И. Ялом[26] описал так называемый «волновой эффект», т.е. феномен, посредством которого влияние человека распространяется за пределы индивидуальной жизни. Размышления о нем помогали ему и его пациентам снижать тревогу смерти. «Волновой эффект» означает, что каждый человек, не зная и не думая об этом, распространяет вокруг себя концентрические круги влияния, которые могут затрагивать других людей много лет, из поколения в поколение. Это влияние в свою очередь передается от одних людей к другим. Таким образом, человек после себя оставляет частицы своей личности, которые продолжают жить в других людях.

Человек также может повышать толерантность к тревоге смерти посредством расширения опыта контакта с небытием. Как примеры можно привести буддийскую медитацию на непостоянство, опыты с психоделическими препаратами, некоторые психологические упражнения. Прием психоделиков и отдельные психологические практики могут быть попыткой заглянуть за пределы жизни.

Образы смерти в психотерапии

Ниже мы рассмотрим ситуации, с которыми сталкивается психотерапевт, и в которых в явном или замаскированном виде проявляет себя тревога конечности. Все они, по сути, являются пограничными по терминологии Карла Ясперса:

• тревога смерти, возникающая в ответ на угрозу здоровью и жизни;
• необратимые события;
• тревога конечности в структуре тревожных и фобических симптомов;
• важные жизненные решения;
• кризисные переживания, связанные с процессом личностных изменений;
• терапевтическая конфронтация с данностью конечности.
• Тревога смерти у неизлечимо больного человека

То, что умирающие больные нуждаются в психологической поддержке стало очевидно для исследователей в 60е годы XX века. «Как и в начале жизни, так и в конце человеку нужна акушерка (акушер)»[27], - писал Карлфрид Дюркхайм. Терминальный больной сталкивается с комплексом очень сложных психологических переживаний, с которыми, очень часто, ему приходится оставаться один на один. В силу собственного страха смерти, окружающие, в том числе медицинский персонал, стремятся психологически дистанцироваться от умирающего. Пионер в исследовании предсмертного и посмертного опыта и один из основателей движения хосписов американский психиатр Элизабет Кюблер-Росс[28] описала пять стадий переработки факта неизлечимого заболевания:

Первая стадия - отрицание. Получив известие о том, что он неизлечимо болен, пациент в первый момент отрицает услышанное: «Это не может случиться со мной, это ошибка, вы, наверное, говорите о ком-то другом». Он может отказываться от рекомендованного лечения, и искать помощи специалистов, которые будут разделять его точку зрения. Отрицание действует как психологический защитный механизм, предохраняющий сознание от невыносимых мыслей и переживаний.

Вторая стадия - гнев. Больной задается вопросами: «Почему я?», «Почему это случилось именно со мной?» Гнев может вылиться в ярость, возмущение или зависть к тем, кто здоров. Часто объектом гнева становятся врачи: «От них нет никакой пользы». Больной становится раздражительным, он изливает злость на всех, кто входит в его ближайшее окружение. Если окружающие не позволяют пациенту выражать гнев, это может привести к быстрому развитию депрессии.

Третья стадия - сделка (торговля). Человек пытается мысленно договориться с судьбой, врачами, Богом. Он может пытаться сделать это, изменяя свое поведение, образ жизни, стараясь стать примерным пациентом, отказываясь от привычных удовольствий.

Четвертая стадия - депрессия. Человек впадает в отчаяние и ужас, теряет интерес к житейским проблемам, отдаляется от людей.

Пятая стадия - смирение. На этом этапе человек начинает думать о смерти с тихим смирением: «Я прожил интересную и насыщенную жизнь. Теперь я могу умереть». Однако известно, что лишь немногим пациентам удается дожить до заключительной стадии. Вместе с пациентом все стадии проходят и члены семьи, узнав о неизлечимой болезни своего близкого.

В задачи психологической помощи умирающему отнюдь не входит применение каких-либо специальных психотерапевтических процедур. Скорее роль сопровождающего заключается в том, чтобы дать возможность умирающему поделиться своими переживаниями, помочь в удовлетворении, возникающих у него простых нужд. Как говорит И. Ялом: «Самое большее, что вы можете сделать для умирающего, - просто побыть с ним рядом»[29]. Поэтому самое главное, что может предложить оказывающий помощь - это свое личностное присутствие. Именно своим личным присутствием сопровождающий, независимо от своей профессиональной роли, может смягчить остро нарастающее чувство одиночества умирающего больного. Приведем случай рассказанный Митрополитом Антонием Сурожским:

«Большей частью самая страшная для умирающего мысль - та, что он отходит, умирает одиноко. То есть: он был частью общества, семьи, жизни, а теперь вдруг настала смерть, и ему никто не может помочь. И мне кажется, что очень важно священнику (а если священника нет, то любому человеку, даже неверующему) подойти и дать умирающему почувствовать, что он не один. Когда человек в таком состоянии, то священник или близкий друг должен считать, что этот человек - единственный на свете, и ему отдать все внимание и все время. И тут я хочу дать пример.

В начале войны я был хирургом в полевом госпитале, и в моем отделении умирал молодой солдат. Я его, конечно, посещал днем; а в какой-то вечер подошел, взглянул на него, и мне стало ясно, что он не жилец. Я его спросил: «Ну, как ты себя чувствуешь?» Он на меня взглянул глубоко, спокойно (он был крестьянин, поэтому в нем была такая тишина полей, тишина лесов, тишина неспешной жизни) и мне сказал: «Я сегодня ночью умру». Я ответил: «Да, сегодня ты умрешь. Тебе страшно?» - «Умирать мне не страшно, но мне так жалко, что я умру совершенно один. Умирал бы я дома - при мне были бы и жена, и мать, и дети, и соседи, а здесь никого нет...» Я говорю: «Нет, неправда, - я с тобой посижу». - «Ты не можешь просидеть со мной целую ночь». - «Отлично могу!» Он подумал, сказал еще: «Знаешь, даже если ты будешь здесь сидеть, пока мы разговариваем, я буду сознавать твое присутствие, а в какой-то момент я тебя потеряю и уйду в это страшное одиночество в момент, когда страшнее всего - умирать». Я ответил: «Нет, не так. Я с тобой рядом сяду. Сначала мы будем разговаривать, ты мне будешь рассказывать о своей деревне; дашь мне адрес своей жены. Я ей напишу, когда ты умрешь; если случится, навещу после войны. А потом ты начнешь слабеть, и тебе будет уже невозможно говорить, но ты сможешь на меня смотреть. К тому времени я тебя за руку возьму. Ты сначала будешь открывать глаза и видеть меня, потом закроешь глаза и уже меня видеть не сможешь, уже не будет сил открывать их, но ты будешь чувствовать мою руку в своей руке или свою руку в моей. Постепенно ты будешь удаляться, и я это буду чувствовать, и периодически буду пожимать твою руку, чтобы ты чувствовал, что я не ушел, я здесь. В какой-то момент ты на мое пожатие руки ответить не сможешь, потому что тебя здесь уже не будет. Твоя рука меня отпустит, я буду знать, что ты скончался. Но ты будешь знать, что до последней минуты не был один». И так и случилось»[30].

Чтобы иметь силы находиться рядом с умирающим специалисту следует проработать собственные отношения с данностью смерти. «Мы не можем дать утешение умирающим <…>, пока не будем готовы взглянуть в лицо собственным страхам и найти точки соприкосновения с другими людьми», - говорит И. Ялом[31].

Очень сложным практическим вопросом является и вопрос о том, когда и насколько полно следует информировать умирающего об истинном положении дел. Несвоевременное или нетактичное сообщение больному о его истинном состоянии здоровья может привести к ухудшению психологического состояния, отказу от лечения и даже суициду. С другой стороны, знание о своем прогнозе, если конечно пациент готов к этому знанию, может помочь человеку привести в порядок свои дела и подготовиться к смерти. Приведем воспоминание К. Дюркхайма:

«Один из моих друзей после тяжелой операции умирал. Врачи, которые знали это абсолютно точно, уверили его, что он может рассчитывать на то, что на следующей неделе он выйдет из больницы, чтобы подготовиться к новой операции, которая излечит его окончательно. Этим сообщением встретили меня его родственники, которые дежурили около него. Я подошел и понял, что это была ложь. Человек уже был отмечен смертью. Я попросил его жену выйти, чтобы остаться с ним наедине. Он говорил о том, что он надеется скоро, как и было запланировано, сделать доклад или, по крайней мере, он сможет своевременно продиктовать его, чтобы этот доклад за него прочитал бы кто-нибудь другой. Отчетливо чувствовалась за этими словами неправда, ощущаемая им самим. Я набрался мужества и сказал: «Дорогой друг! Я думаю, Вам было бы лучше вместо того, чтобы думать о докладе, отказаться (освободиться) от всего и настроиться на позицию, которая находится по ту сторону жизни и смерти. Послушайте,- повторил я,- по ту сторону жизни и смерти». Воздействие этого слова (смерть) оказалось волнующим. Он закрыл глаза. На его лице появилась новая жизнь. Пепельная бледность уступила место розоватому блеску. Сияние разлилось по его лику (лицу). Затем он открыл глаза и с выражением бесконечного покоя (мира) протянул мне руку и просто сказал: «Спасибо»[32].

То, что откровенность с неизлечимо больным может благотворно влиять на его отношения с близкими явствует из личного воспоминания митрополита Антония Сурожского:

«Моя мать три года умирала от рака. Ее оперировали - и неуспешно. Доктор сообщил мне это и добавил: «Но, конечно, вы ничего не скажете своей матери». Я ответил: «Конечно, скажу». И сказал. Помню, я пришел к ней и сказал, что доктор звонил и сообщил, что операция не удалась. Мы помолчали, а потом моя мать сказала: «Значит, я умру». И я ответил: «Да». И затем мы остались вместе в полном молчании, общаясь без слов. Мне кажется, мы ничего не «обдумывали».

Мы стояли перед лицом чего-то, что вошло в жизнь и все в ней перевернуло. Это не был призрак, это не было зло, ужас. Это было нечто окончательное, что нам предстояло встретить, еще не зная, чем оно скажется. Мы оставались вместе и молча так долго, как того требовали наши чувства. А затем жизнь пошла дальше.

Но в результате случились две вещи. Одна - то, что ни в какой момент моя мать или я сам не были замурованы в ложь, не должны были играть, не остались без помощи. Никогда мне не требовалось входить в комнату матери с улыбкой, в которой была бы ложь, или с неправдивыми словами. Ни в какой момент нам не пришлось притворяться, будто жизнь побеждает, будто смерть, болезнь отступает, будто положение лучше, чем оно есть на самом деле, когда оба мы знаем, что это неправда. Ни в какой момент мы не были лишены взаимной поддержки. Были моменты, когда моя мать чувствовала, что нуждается в помощи; тогда она звала, я приходил, и мы разговаривали о ее смерти, о моем одиночестве. Она глубоко любила жизнь. За несколько дней до смерти она сказала, что готова была бы страдать еще 150 лет, лишь бы жить. Она любила красоту наступавшей весны; она дорожила нашими отношениями. Она тосковала о нашей разлуке: Oh, for the touch of a vanished hand and the sound of a voice that is still... («Коснуться бы руки, которой не стало, услышать бы звучание голоса...» (Теннисон). Порой, в другие моменты мне была невыносима боль разлуки, тогда я приходил, и мы разговаривали об этом, и мать поддерживала меня и утешала о своей смерти. Наши отношения были глубоки и истинны, в них не было лжи, и поэтому они могли вместить всю правду до глубины.

И, кроме того, была еще одна сторона, которую я уже упоминал. Потому что смерть стояла рядом, потому что смерть могла прийти в любой миг, и тогда поздно будет что-либо исправить, - все должно было в любой миг выражать как можно совершеннее и полнее благоговение и любовь, которыми были полны наши отношения. Только смерть может наполнить величием и смыслом все, что кажется как будто мелким и незначительным. Как ты подашь чашку чаю на подносе, каким движением поправишь подушки за спиной больного, как звучит твой голос, - все это может стать выражением глубины отношений. Если прозвучала ложная нота, если трещина появилась, если что-то не ладно, это должно быть исправлено немедленно, потому что есть несомненная уверенность, что позднее может оказаться слишком поздно. И это опять-таки ставит нас перед лицом правды жизни с такой остротой и ясностью, каких не может дать ничто другое».[33]

Конечно, это не означает, что правда должна сообщаться во всех случаях и всем пациентам. Важно ориентироваться не только на произнесенные слова больного, но и на невербальные знаки, которые говорят о его истинном эмоциональном состоянии. Как указывает Р. Кочюнас: «Когда пациент категорически требует сказать, сколько ему осталось жить, представляя самые разные, нередко достаточно рациональные аргументы, окружающие должны стараться понять, почувствовать, что скрыто за этими словами. Часто безоглядная смелость является мнимой. Требуя высказать все до конца, пациент не очень представляет свою реакцию на жестокую правду. Иногда нетрудно заметить, что его требование носит скорее формальный характер, и он вовсе не желает получить точный ответ, поскольку это лишает его надежды»[34].

Необратимые события

В дальнейшем описанная выше периодизация Кюблер-Росс была применена и к другим необратимым событиям - смерти близких, разводу и пр. Сходная динамика будет наблюдаться и при менее значительных жизненных утратах - потере работы, переходе в следующий возрастной период и т.д.

Рассмотрим особенности динамики переживаний в случае потери близких и в случае развода.

Стадия отрицания. Сразу после смерти близкого человека возникает острая душевная боль. Она приводит к попытке отрицать реальность произошедшего. Иногда она проявляется в неожиданном исчезновении чувств. Для переживающего неожиданную утрату характерны определенные паттерны мышления. В своих мыслях человек отрицает факт смерти - «Это какая-то ошибка», «Этого не может быть», «Я не верю этому» и т. п. Об умершем говорят в настоящем времени, как будто бы он жив. Отвлекшись, человек может как бы забывать о факте утраты, ему кажется, что он услышал голос умершего, ему кажется, что он увидел его лицо в толпе.

На стадии озлобленности понесший утрату человек стремится найти виновного в случившемся. Чаще всего обвиняются врачи, близкие и другие люди, которые вовремя не оказались рядом, не оказали помощь, допустили ошибку. Обвиняться может сам умерший человек, Бог за то, что допустил случившееся. Объектом злости могут становиться и совершенно посторонние люди, просто потому, что они пережили умершего.

Стадия сделки протекает более завуалировано, чем при других ситуациях потери. Она проявляется в виде навязчивых мыслей о том, что в прошлом могло быть сделано для того, чтобы предотвратить случившееся.

Стадия депрессии характеризуется осознанием необратимости утраты. Депрессию может поддерживать невыраженная злость, возникшая на ранних стадиях переработки. Во многом это обусловлено тем, что агрессивные чувства по отношению к умершему блокируются из-за чувства вины. В норме депрессия должна разрешиться через переживание тоски. Внимание сосредотачивается только на скорби. Человека одолевают мысли и фантазии об ушедшем человеке, желание соединиться с ним. Особую значимость приобретают вещи, места, ситуации, связанные с умершим. Человек мысленно возвращается к бывшим с ним отношениям. Характерно возникновение чувства вины за то, что он сделал или не сделал по отношению к своему близкому в прошлом. Если работа печали завершается успешно, происходит постепенное дистанцирование от образа умершего, душевная боль уменьшается, восстанавливаются прежние интересы.

На стадии принятия формируется реалистичный взгляд на ситуацию, место умершего человека начинают занимать новые люди и события.

В случае развода на стадии отрицания отрицается либо реальность, либо значимость произошедшего. Развод не воспринимается как необратимое событие. Сохраняется иллюзия, что прежние отношения можно восстановить: «Он (она) все равно вернется». Либо прошлые брачные отношения обесцениваются: «Не произошло ничего страшного», «В нашей совместной жизни ничего хорошего и не было», «Наконец пришло освобождение».

На стадии озлобленности агрессия направляется на бывшего партнера, а также часто на его окружение - родителей, друзей. Вынашиваются планы мести. В выяснение отношений вовлекаются дети.

На стадии переговоров предпринимаются различные попытки восстановить брак, даются обещания, используются манипуляции по отношению друг к другу.

Когда становится очевидным, что стратегии, использованные на стадии переговоров, ни к чему не привели, наступает стадия депрессии. Человек чувствует себя неудачником, снижается самооценка. Нередко импульсивно предпринимаются попытки установления новых отношений, но сохраняющаяся привязанность к прежнему партнеру обычно делает невозможным их развитие. Как и в случае смерти близкого стадия депрессии завершается посредством работы печали.

На стадии принятия уменьшается эмоциональная зависимость от бывшего партнера. Клиент может рассматривать автономные планы на будущее. Появляется потенциальная возможность строить новые интимные отношения, не отягощенные эмоциями из прошлого.

Психологическая переработка развода может особенно затягиваться, если в отношения расставания не внесена достаточная определенность, что создает иллюзию возможности их продолжения.

Задачей психотерапевта является поддержка переживаний, которые закономерно возникают на разных этапах переработки необратимого события. Следует отметить, что позиция психотерапевта в окружении клиента достаточно уникальна, т.к. современная культура не поощряет переживание скорби и печали. Чаще всего окружающие пытаются успокоить переживающего утрату поверхностными утешениями, призывами «крепиться», «отвлечься», «взять себя в руки», что в действительности препятствует процессу развития и завершения переработки.

Тревожные и фобические симптомы

Жалобы на тревогу у клиентов (пациентов), обращающихся к психотерапии, могут быть более или менее дифференцированными. Тревога может переживаться как беспредметная, не имеющая никакой причины, она может быть окрашена мыслями о смерти или каких-либо обстоятельств повседневной жизни, либо проявлять себя в форме локализованных страхов, связанных с конкретными ситуациями и объектами (фобии). В работе с тревожными симптомами психотерапевту могут помочь два ориентира. Первый был сформулирован в работах Р. Мэя и П. Тиллиха. Чистая (беспредметная) тревога и страх (привязанный к конкретному объекту) представляют собой два полюса одного континуума.

На практике, каждая из этих полярных эмоций включает элементы другой, но наиболее болезненной является тревога. Говоря словами Тиллиха, тревога - это «жало страха». Воздействие чистой тревоги - это полная дезориентация в пространстве и времени. Страху противостоять проще, т.к. он предполагает объект, который можно избегать или с которым можно бороться.

Следствием для психотерапии является, что когда пациент страдает от малодифференцированной тревоги, ему может помочь преобразование ее в конкретный страх или страхи.

Такое прояснение поможет вернуть ему способность хотя бы к частичной ориентации. Так, в частности, при работе с тревогой смерти, полезно прояснять чего в наибольшей степени в связи со смертью боится пациент: угрозы своему здоровью, целостности тела, обстоятельств умирания, безвозвратной утраты нереализованных возможностей, того, как сложится судьба близких после его смерти и пр. Если он сосредоточится на своей тревоге, то, скорее всего, в его воображении вскоре возникнут образы каких-либо конкретных объектов.

Другой ориентир связан с фактом, получившим эмпирическое подтверждение, и который заключается в том, что тревога смерти выше у людей, которые неудовлетворены жизнью[35]. Как писал Ж.-П. Сартр: «<…> чем бессмысленней жизнь, тем непереносимее мысль о смерти»[36].

Напротив, если человек испытывает чувство реализованности, оценивает свою жизнь как прожитую хорошо, то смерть представляется не такой ужасной. Человек, жалующийся на страх смерти, с одной стороны, боится не успеть сделать что-то чрезвычайно для него важное, но с другой стороны, по каким-то причинам это откладывает. Это означает, что если человеку удастся добиться большей удовлетворенности в областях, где его потребности фрустрированы, тревога смерти уменьшится.

Соответственно, пациенту и психотерапевту следует исследовать те жизненные области, с которыми связано разочарование и неудовлетворенность. Это может помочь пациенту преодолеть испытываемые им ограничения. Такому пациенту может быть полезен вопрос, что бы он стал делать, если бы узнал о том, что у него неизлечимое заболевание и жить ему остается какое-то ограниченное время. Размышляя над вопросом, пациент может понять, что занят в жизни совсем не тем, что для него на самом деле важно и чем бы он хотел заниматься. Вторая из описанных стратегий может логически вытекать из первой, потому что фантазии пациента по поводу смерти, по всей вероятности, будут пересекаться со стилем его жизни.

Важные жизненные решения

Люди часто испытывают интенсивную тревогу на пороге важных жизненных решений - вступления в брак, выбора образования и профессиональной карьеры, решения о разводе, отказа от укоренившейся привычки и пр. Как пишет И. Ялом: «На каждое «да» существует свое «нет», и выбор любого варианта означает, что вам придется отказаться от всех прочих. Многие люди ужасаются, в полной мере осознав ограниченность, лишение и угасание, что несет с собой бытие»[37]. А так же: «Решение неизбежно содержит в себе отказ: у любого «да» есть свое «нет», каждое принятое решение уничтожает все остальные возможности. Корень слова «решить» (decide) означает «убить»»[38].

Поэтому работа с принятием важных жизненных решений должна включать в себя не только взвешивание преимуществ, которые дает та или иная альтернатива, но и проработку переживаний утраты по поводу альтернатив, которые оказались отвергнутыми.

Конфронтация со смертью
как терапевтический фактор

На позитивное значение конфронтации с данностью конечности указывали философы. Так по Хайдеггеру именно в обращении к ужасу своей собственной смерти бытие обретает подлинность. Хайдеггер показал, что в повседневном модусе существования мы надежно защищены от сознавания собственной смертности, что делает нашу экзистенцию неподлинной. Созвучно ему высказывался П. Тиллих: «Мы далеко не всегда осознаем неизбежность смерти, но если мы прошли через опыт неизбежности смерти, то мы по-иному воспринимаем нашу жизнь в целом»[39]. Вслед за философами значимость сознавания мимолетности жизни подчеркивали экзистенциальные психотерапевты - В. Франкл, М. Босс, Р. Мэй, И. Ялом.

В. Франкл следующим образом говорил о значении смерти и других жизненных ограничений: «Но также, как и смерть, ограничивая жизнь во времени, не лишает ее смысла, а скорее является тем самым, что составляет смысл жизни, так и внутренние пределы делают жизнь человека более осмысленной»[40].

Основываясь на своем опыте работы с неизлечимыми онкологическими больными Ялом[41]описал следующие позитивные личностные изменения, возникающие в результате конфронтации со смертью:

«Рак излечивает психоневроз. У одной пациентки, после того как она заболела раком, почти чудесным образом исчезла фобия, связанная с межличностными отношениями, ранее серьезно ограничивавшая ее жизненные возможности. В ответ на вопрос об этом исцелении она сказала: «Рак излечивает психоневроз». Когда эту пациентку попросили рассказать о произошедшей в ней трансформации, она ответила, что все было просто: встретившись со своим страхом смерти и победив его - страх, перед которым вес остальные ее страхи казались ничтожными - она испытала сильное переживание личной силы.

Существование не может быть отложено. Многие больные раком говорили о том, что стали жить более полно в настоящем. Они уже не откладывают жизнь на будущее. Они стали понимать, что по-настоящему жить возможно только в настоящем.

Подсчитывайте свои сокровища. У пациентки метастазами рака был поражен пищевод. Глотать стало трудно, и постепенно она перешла на мягкую пищу, затем на пюре, и, наконец, на жидкости. Однажды в кафетерии, будучи не в состоянии проглотить процеженный мясной бульон, она оглядела других обедающих и подумала: «Понимают ли они, какое это счастье - возможность глотать? Думают ли они когда-нибудь об этом?» Затем она приложила этот простой принцип к себе и отдала себе отчет в том, что она еще может делать и может испытывать: элементарные факты жизни, смену времен года, красоту ее естественного окружения; способность видеть, слышать, осязать и любить.

Разотождествление. Сущность этого механизма заключается в возможности для индивида провести различие между своей сущностью и атрибутами. Проблема невротика состоит в сомнениях по поводу собственной безопасности, что заставляет его далеко расширять свои защитные ограждения. Невротик защищает не только ядро своего существа, но также множество атрибутов (работу, престиж, роль, тщеславие, сексуальные доблести, атлетические возможности). Многие люди испытывают чрезмерный стресс, когда под угрозой оказываются их карьера или какие-либо другие достижения. Конфронтация со смертью позволяет отказаться от внешних, периферических атрибутов.»

Для соматически здорового пациента в процессе психотерапии может быть полезно осознать опыт преходящести жизни и собственной конечности. Для этой цели И. Ялом[42] предлагает следующие темы для обсуждения:

• смерть значимого другого
• расставание и развод супругов,
• принятие на себя обязательств в отношениях,
• угроза карьере или уход на пенсию,
• дни рождения и юбилеи,
• появление признаков старения,
• встреча с друзьями после долгого перерыва,
• тяжелое заболевание,
• анализ тревожных снов и фантазий.

Кроме того, существует большое количество структурированных упражнений, обостряющих сознавание смерти - психодраматическое проигрывание, управляемая медитация, телесные упражнения, моделирующие процесс умирания и пр. Так же может использоваться библиотерапия - чтение и размышление над литературными и философскими текстами, посвященными теме конечности.

Экзистенциальный кризис в процессе психотерапии

В процессе успешной психотерапии клиент (пациент) вынужден пересматривать свои устоявшиеся представления о мире и собственной личности. Фактически это означает, что некоторые способы бытия клиента должны умереть, чтобы уступить место новым. Поэтому Дж. Бьюдженталь[43] говорит, что слово смерть наилучшим способом передает глубину переживаний этого кризиса. Он подчеркивает, что у клиентов в такие периоды часто бывают сны и фантазии по поводу смерти, и они даже могут испытывать желание умереть, или у них может возникать ощущение умирания. Такие периоды предъявляют наиболее высокие требования к присутствию психотерапевта.

Резюмируя стратегию работы с тревогой смерти в психотерапии, процитируем А. Ван Каама:

«Одним из центральных пунктов транстерапии [метод экзистенциальной терапии разработанный А. Ван Каамом - прим. наше] является обнаружение глубоко лежащего в нас страха смерти. Преодоление этого происходит через осознавание того, что человек умирает в каждый момент своего существования. Жизнь - это путешествие к смерти. Расставаясь с вещами, становясь другим, человек умирает. Надо почувствовать себя уютно, приняв факт умирания. Но это не то безразличие докторов, ежедневно сталкивающихся со смертью, но искусство ежедневного умирания»[44].

Временность (темпоральность)

Человек на самом деле - вечный путник.
За человеком как за улиткой, тянется невидимый,
прозрачный слизистый след прошлого,
и, как улитка тащит домик, он тащит на себе свое будущее
/Милорад Павич «Интервью»/

Основная проблема времени - это его двойственный характер. С одной стороны существует объективное время, которое характеризуется однонаправленностью движения из прошлого в будущее, поддается измерению физическими приборами и связано с социальными конвенциями. С другой стороны, существует субъективное время личности, которое существует по своим собственным законам.

Прежде всего, субъективное время не соответствует жестким образцам физического времени, которое однородно, непрерывно, и может быть разделено на бесконечное множество тождественных фрагментов, которые взаимно исключают друг друга.

Субъективное время переживается как некий поток, течение, который движется сам по себе и имеет определенную скорость. Причем чувство скорости течения времени является изменчивым. Время замедляется, когда человек испытывает тревогу, скуку, горе, печаль, ускоряется в моменты радости, счастья или приподнятого настроения. Как говорится в пословице: «Счастливые часов не наблюдают».

Наиболее отчетливо характер переживания хода времени нарушается при психических расстройствах. Психиатры-феноменологи описали переживание остановки течения времени и даже обратного его хода у депрессивных пациентов. Было описано переживание обратного течения времени при шизофренических психозах. Ощущение субъективной скорости времени изменяется при приеме наркотических веществ.

Было установлено, что ощущение скорости хода времени изменяется в различные периоды жизни человека. Ребенок течение времени воспринимает более медленным, чем взрослый человек. Причем с возрастом эта скорость возрастает. Восьмилетний ребенок измеряет время неделями, каждая из которых кажется ему бесконечной. В пятнадцать лет единицей измерения является месяц. Сорокалетний человек считает годами и десятилетиями.

Движение времени автоматически структурируется в последовательность прошлого настоящего и будущего, которая опять таки не соответствуют представлениям о линейном физическом времени. Феноменологическое время в отличие от физического не является строгой линейной последовательностью.

Человек в своих мыслях может обращаться к событиям, которые произошли годы и даже столетия назад, а в своих планах может переноситься на многие годы вперед. Как писал М. Мерло-Понти: «Время - не линия, но сеть интенциональностей»[45].

М. Хайдеггер настаивал на единстве горизонтов прошлого, настоящего и будущего. Время у него не представляется как однонаправленное движение из прошлого в будущее, а как единство всех трех измерений. Он вводит понятие четвертого измерения времени, которое является взаимной игрой прошлого, настоящего и будущего. Четвертое измерение для Хайдеггера и является сущностью времени.[46]

Феноменологически прошлое, настоящее и будущее не являются фиксированными структурами. Скорее человек их активно создает. В обыденном восприятии прошлое предстает перед нами как нечто статичное и неизменное. Однако исследования феноменологов показали, что это не так. Не все события, произошедшие с нами в прошлом, доступны нашему припоминанию.

В зависимости от нашего эмоционального состояния, мы извлекаем из памяти позитивно или негативно окрашенные воспоминания.

Воспоминания о прошлом могут восприниматься как тяжелый груз, от которого хочется избавиться, как ценность, которую хочется бережно хранить, или как шаг на пути к будущему. Кроме того, значение одного и того же происшествия может нами оцениваться по-разному в разные моменты жизни. Экзистенциальные психологи считают, что восприятие прошлого испытывает на себе воздействие будущего, не только в том смысле, что мы творим свое прошлое, создавая план будущего, но и в том, что мы извлекаем из памяти те события, которые оправдывают принимаемые нами решения по поводу того, кем мы хотим стать.

Другое временное измерение, настоящее, в опыте человека не имеет ничего общего с настоящим моментом физического времени, понимаемым как бесконечно малый промежутком между прошлым и будущим. Его невозможно ухватить не только в переживании, но и посредством логического анализа - если мы начинаем дробить его, он распадается на все более малые фрагменты прошлого, настоящего и будущего. Реальное настоящее, которое переживается в опыте, воспринимается как имеющее продолжительность, которая может сильно варьировать, но тем не менее оно схватывается одним актом сознания. «<…> мое настоящее - это, если угодно, вот этот момент, но так же точно и этот день, год, вся моя жизнь»[47] - писал М. Мерло-Понти. Значение настоящего состоит в том, что это платформа, с которой мы смотрим на свое прошлое и будущее.

С точки зрения возможностей экзистенции будущее измерение времени имеет особое значение. Поскольку с экзистенциальной точки зрения сущность человеческой жизни заключается в постоянном проектировании себя, то эта возможность открывается только в перспективе будущего. Поэтому открытость будущему является предпосылкой к аутентичному существованию. Открытость будущего делает человека свободным.

Но в то же время, оно является источником тревоги, так как за данностью временем стоит данность конечности. Как писал Н. Бердяев: «Время есть болезнь, болезнь к смерти»[48], «Страх будущего есть прежде всего страх смерти»[49]. Движение во времени сопровождается утратой возможностей. Поэтому ход времени обычно переживается с печалью.

С точки зрения экзистенциализма именно в контексте времени раскрывается смысл жизни человека. По Хайдеггеру, «смысл присутствия есть временность»[50]. Или как говорил Бердяев: «Время есть реализация судьбы»[51].

Временность существования расширяется или сужается так, что включает больше или меньше прошлого, настоящего и будущего. Некоторые люди «живут прошлым», другие «захвачены своим будущим», третьи «думают только о сегодняшнем дне». Аутентичный человек способен творчески жить во всех трех измерениях времени. Прошлое отражает фактичность ситуации человека, включающую как ограничения, так и те способности, которые он потенциально может использовать. Будущее - это открытое пространство, в котором он способен проектировать свою дальнейшую жизнь. Настоящее - это место, с которого он может охватить прошлое и будущее, и где принимаются решения.

Однако в определенных ситуациях переживание времени может изменяться таким образом, что какое-либо одно измерение начинает доминировать над остальными.

Например, утрата перспективы будущего характерна для депрессии. Основной фокус внимания смещается на прошлое. Жизнь воспринимается как жестко детерминированная прошлыми ошибками и неудачами. Ориентация преимущественно на прошлое не обязательно является патологической. Она может быть связана с культурными традициями или с возрастом человека. Как писал польский психиатр Антони Кемпински: «В жизни наступает час, когда отрезок прошлого начинает явно преобладать над отрезком будущего»[52]. Виктор Франкл подчеркивал позитивное значение прошлого для человека: «<…> человек который активно борется с проблемами жизни подобен человеку, который отрывает каждый последующий лист календаря и кладет его заботливо и бережно вместе с его предшественниками, предварительно сделав на оборотной стороне краткие дневниковые заметки. Он может размышлять с радостью о своем богатстве, сохраненном в этих заметках, о всей полноте уже прожитой жизни. Что из того, что он замечает, что стареет? Есть ли у него причины завидовать молодым или ностальгически переживать свою утраченную молодость? Из-за чего завидовать молодым людям? Из-за возможностей, которыми они располагают, из-за будущего, которое у них впереди? «Нет, благодарю вас, - думает он. - Вместо возможностей у меня имеются реальности в моем прошлом, не только реальность осуществленного дела и пережитой любви, но и реальность пережитого страдания. Вот то, чем я больше всего горжусь, хотя завидовать тут нечему»[53], «Можно сказать так, что осуществление чего-то есть самый надежный способ его сохранения»[54].

Пребывание только в настоящем времени в норме характерно для маленьких детей. Сужение переживания времени преимущественно до настоящего времени интерпретируется экзистенциальными психологами как падение экзистенции в Das Man, в модус неподлинного существования. Человек принимает во внимание лишь преимущество текущей минуты; он может быть поглощен повседневными делами, но эта деятельность не связана с актуализацией его самости.

Для здорового индивида будущее открыто. Хотя будущее неопределено, тем не менее, человек способен проецировать в него более или менее точный план. Способность к самопроектированию дает ему ощущение свободы. Существует крайность, когда человек чрезмерно увлечен планированием будущего, ожиданиями и опасениями по поводу него.

Жизнь переживается как вечное ожидание приятных или неприятных событий или даже подготовка к «настоящей» жизни, которая должна наступить.

Таким образом, происходящее в реальном настоящем от него ускользает, а основным эмоциональным фоном становится тревога.

Проиллюстрируем результат подобной установки цитатой из книги Дж. Бьюдженталя:

«Шестьдесят лет. Через тринадцать лет мне будет семьдесят три! Такого не может быть. Это кажется таким ужасным, просто убийственным. Все произошло слишком быстро. Я все время спешил, пытаясь все делать правильно, пытаясь получать удовольствие от всего хорошего в жизни, пытаясь учиться и быть таким, каким я хотел. Ну и что?

Шестьдесят лет я пытался подготовиться к тому, чтобы жить настоящей жизнью. Шестьдесят лет я готовился к жизни… которая начнется, как только я выясню как нужно жить… как только я заработаю достаточно денег… как только у меня будет больше времени… как только я буду больше похож на человека, которому можно доверять. В последнее время я чувствую, что знаю немного больше о том, как нужно жить, как быть другом, как быть искренним с людьми, как смотреть правде в глаза. В последнее время я стал больше надеяться на самого себя. Но затем я смотрю на эти цифры: 60, 13 и 73. Не опоздал ли я?»[55]

В практике экзистенциальной психотерапии исследуется, как пациент обращается со своим временем. Одни испытывают сильную тревогу перед временем: они стремятся предельно заполнять свое время делами или развлечениями. Известные девизы, отражающие эту установку: «Не трать зря время!», «Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня!», «Время - деньги» и т.д. Тревога перед ходом времени может выражаться в попытках искусственно его затормозить, например, при помощи стиля одежды, косметики, пластических операций и пр. Другие относятся ко времени созерцательно. Для третьих время переживается как пустое, для них время - это скука. Следовательно, они вынуждены «убивать время». Четвертые тратят время на бесконечное откладывание на потом.

Одним из аспектов психотерапевтической работы является принятие хода времени и тех естественных изменений, которые с ним связаны.

Эмми ван Дерцен пишет: «Проживание во времени является тем способом существования, который люди осознают в своем собственном неизменном продвижении от рождения к смерти. Это продвижение не является тем, чего можно избежать, а значит, нельзя избежать изменений и трансформации. Поэтому движение вперед, или развитие, определяется как благосклонное принятие собственного процесса старения и преобразование, и активное им управление»[56].

Диагностически важным является анализ того, как пациент распоряжается временем психотерапевтического сеанса: опаздывает или приходит намного раньше назначенного времени, излишне торопится, пытаясь за терапевтический час разрешить как можно больше трудностей, откладывает наиболее важные проблемы на конец сеанса, вторгается во временные границы терапевта или, напротив, боится занять «чужое время».

Таким образом, цели экзистенциального консультирования включают восстановление способности человека жить во времени. Это подразумевает:

• принятие данности времени и его закономерного течения;
• умение быть в контакте с тремя временными измерениями;
• умение формировать будущее, опираясь на прошлое и настоящее;
• умение согласовывать субъективное и объективное время.

Примечания

1. Сартр Ж. П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии. - М.: Республика, 2000. - С. 50.
2. Там же, с. 46.
3. Там же, с. 47-49.
4. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. - М.: Республика, 1993. - С. 21.
5. Хайдеггер М. Бытие и время. - Харьков: «Фолио», 2003. - С. 287.
6. Хайдеггер М. Бытие и время. - Харьков: «Фолио», 2003. - С. 287.
7. Бунин И.А. Окаянные дни. - СПб.: Азбука-классика, 2008. - С. 37.
8. Платон Диалоги. - СПб.: Издательская Группа «Азбука-классика», 2009. - С. 342.
9. Ницше Ф. Веселая наука / Так говорил Заратустра. - М.: Эксмо, 2007. - С. 354.
10. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. - М.: Республика, 1993. - С. 38.
11. Бьюдженталь Дж. Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентом в гуманистической терапии. М.: Независимая фирма «Класс», 1998. - С. 27-28.
12. Тиллих П. Мужество быть / В кн.: Пауль Тиллих. Избранное: Теология культуры. Пер. с англ. - М.: Юрист, 1995. - С. 36.
13. Там же, с. 35-36.
14. Там же, с. 35.
15. Там же, с. 40-41.
16. Там же, с. 40-41.
17. Подробнее см.: Исаев Д.Н. Психосоматическая медицина детского возраста. - СПб.:Специальная Литература, 1996. - Гл. 16. - С. 347-382.; Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. - М.: Независимая фирма «Класс», 1999. - С. 87-117.
18. Лэнг Р.Д. Расколотое «Я». - Спб.: Белый кролик, 1995. - С. 240.
19. Дюркхайм К. О двойственном происхождении человека.
20. Наиболее известное исследование принадлежит американскому психиатру Раймонду Моуди, обследовавшему 150 больных, переживших клиническую смерть, и опубликовавшему результаты в книге «Жизнь после жизни» (1975).
21. Тиллих П. Мужество быть / В кн.: Пауль Тиллих. Избранное: Теология культуры. Пер. с англ. - М.: Юрист, 1995. - С. 34.
22. Ялом И. Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти. - М.: Эксмо, 2008. - С. 101-119.
23. Сартр Ж. П. Слова. Пьесы. - М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2007. - С. 273-274.
24. Марсель Г. Ты не умрешь. - Спб.: Издательский дом «Мiръ», 2008. - С. 83-84.
25. Мэй Р. Любовь и воля. Пер. с англ. - М.: Изд-во «Рефл-бук», 1997 - С. 109
26. Ялом И. Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти. - М.: Эксмо, 2008. - С. 107-119.
27. Дюркхайм К. О двойственном происхождении человека.
28. Кюблер-Росс Э. О смерти и умирании. - Киев: «София», 2001. - 320 с.
29. Ялом И. Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти. - М.: Эксмо, 2008. - С. 166.
30. Митрополит Антоний Сурожский Жизнь, болезнь, смерть. - М.: Изд-во «Зачатьевский монастырь», 1995. - С. 28-30.
31. Ялом И. Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти. - М.: Эксмо, 2008. - С. 157
32. Дюркхайм К. О двойственном происхождении человека.
33. Митрополит Антоний Сурожский Жизнь, болезнь, смерть. - М.: Изд-во «Зачатьевский монастырь», 1995. - С. 65-67.
34. Кочюнас Р. Психологическое консультирование и групповая психотерапия. - М.: Академический проект, 2008. - С. 216.
35. Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. - М.: Независимая фирма «Класс», 1999. - С. 234-238.
36. Сартр Ж. П. Слова. Пьесы. - М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2007. - С. 62.
37. Ялом И. Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти. - М.: Эксмо, 2008. - С. 121.
38. Ялом И. Лечение от любви и другие психотерапевтические новеллы. - М.: Независимая фирма «Класс», 1997. - С. 17.
39. Тиллих П. Мужество быть / В кн.: Пауль Тиллих. Избранное: Теология культуры. Пер. с англ. - М.: Юрист, 1995. - С. 44.
40. Франкл В. Человек в поисках смысла. - М.: Прогресс, 1990. - С. 197.
41. Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. - М.: Независимая фирма «Класс», 1999. - С. 181-186.
42. Там же, с. 186-195.
43. Бьюдженталь Дж. Искусство психотерапевта. - СПб.: Питер, 2001. - С. 187-188.
44. Ван Каам А. Трансцендентная терапия.
45. Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. - Спб.: «Ювента», «Наука», 1999. - С. 527.
46. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. - М.: Республика, 1993. - С. 391-406.
47. Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. - Спб.: «Ювента», «Наука», 1999. - С. 532.
48. Бердяев Н. Я и мир объектов / В кн.: Дух и реальность.- М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. - С. 319.
49. Там же, с. 325.
50. Хайдеггер М. Бытие и время. - Харьков: «Фолио», 2003. - С. 372.
51. Бердяев Н. Я и мир объектов / В кн.: Дух и реальность.- М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. - С. 318.
52. Кемпински А. Экзистенциальная психиатрия. - М.: Изд-во «Совершенство», 1998. - С. 162.
53. Франкл В. Доктор и душа. - СПб.: Ювента, 1997. - С. 266.
54. Там же, с. 266.
55. Бьюдженталь Дж. Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентом в гуманистической терапии. М.: Независимая фирма «Класс», 1998. - С. 305.
56. Ван Дерцен Э. Экзистенциальное консультирование и психотерапия на практике/ Пер. И. Глуховой / Предварительное издание. - Отпечатано на оборудовании ОО «Диалог». - С. 278.

Гронский А.В.,