../../Диалог философии и психиатрии: теория vs практика. По страницам "Цолликоновских семинаров М. Хайдеггера

Общая граница между философией и психиатрией в настоящее время привлекает все больший и больший интерес. В этом контексте Карл Ясперс, философ и психиатр, упоминается довольно часто; Мартину Хайдеггеру же, одному из самых влиятельных философов ХХ века, как правило, не уделяется достаточно внимания. Тем не менее, связь Хайдеггера и психиатрии представляется весьма очевидной. С 1959 до 1969 гг. М. Хайдеггер читал лекции для психиатров и студентам-психиатрам в психиатрической клинике при Университете Цюриха и в Цолликоне. Переложения этих лекций были опубликованы как «Цолликоновские семинары» врачом-психиатром и инициатором этих лекций и встреч Медардом Боссом и появились на немецком языке в 1987 г. (под редакцией М. Босса). В этих лекциях обсуждается много различных тем, например: природа человеческого тела, проблема измеряемости явлений, сущность человеческого бытия как бытия-с, понятие науки и научности, вопрос времени и пространства и т.д. Задающий основной мотив темой оказывается тема человека и понимания человеческого бытия, которая и по сей день оказывается актуальной.

Попытки поиска новых методологических оснований заставляют пристальнее всматриваться в прошлое. В Европе тема неразрывной связи человека с бытием активно развивалась в 20-30-х годах в философских работах Г. Марселя и М. Хайдеггера, а применительно к психологической практике швейцарскими психиатрами Л. Бинсвангером и М. Боссом. С именами последних связан, прежде всего, экзистенциальный анализ, который родился незадолго до Второй мировой войны. Знакомство с фундаментальной онтологией М. Хайдеггера в значительной мере изменило их научные взгляды и взгляды на психиатрическую и психотерапевтическую практику. Сначала Л. Бинсвангер стал развивать концепцию анализа экзистенциальных априорных структур, или так называемого «психиатрического Dasein-анализа», а затем М. Босс, если можно так выразиться, создал «хайдеггеровский Dasein-анализ». У обоих было достаточно много последователей, и вскоре термины «экзистенциальный анализ» и «Dasein-анализ» стали использоваться как синонимы. В самом общем виде мы можем говорить о том, что экзистенциальный анализ занимается анализом способа существования человека в мире. И это вполне укладывается в то русло, в котором происходила трансформация классической психологии (если под классической психологией понимать традиционную академическую, ориентированную на естественно-научный идеал науку знания) в «неклассическую». Можно было бы также обозначить общий вектор движения от классической психологии к неклассической: от изучения человека в качестве изолированного объекта к осознанию неразрывной связи человека с миром, в котором протекает его жизнедеятельность.

По приглашению Босса в течение нескольких лет Хайдеггер, как уже было сказано, проводил семинары для психиатров в Цолликоне. В фокусе обсуждения - вопрос о том, какое понимание человека должно лежать в основании терапевтической деятельности. Хайдеггер возвращает нас к тому, что должно быть инаковостью человека. Он начинает «Цолликоновские семинары» с требования другого представления о психике, субъекте, личности, Я, а именно - с дазайнаналитеческой точки зрения. Такая точка зрения требует, в свою очередь, другого понимания, основанного на новом видении человеческого экзистирования. «Я не делаю из вас философов, а хотел бы лишь дать вам возможность стать внимательными к тому, что неизбежно касается человека, но что ему все-таки не так просто открывается. Тренировка этой внимательности требует и от вас, и от меня особой методической установки»¹. Это значит: мыслить мыслимое как оно есть, обсуждать феномены как они есть из них самих в их собственном феноменальном содержании. Мы должны научиться новому способу мышления, поэтому Хайдеггер совершает нечто вроде процедуры эпохе- вся наука должна быть «отключена» на время, чтобы тренировка этого нового видения состоялась. Этот способ видения был знаком уже древним грекам, поэтому Хайдеггер часто призывает в свои помощники Аристотеля. Почему именно Аристотеля? Позволим себе небольшое отступление.

В работе «О существе и понятии φύσις. Аристотель, Физика В1»² 1939 года Хайдеггер утверждает, что греки были первыми, кто познавал сущее (to on) как phainomenon, которое как оно есть, показывает себя, является. Присутствие сущего в мире познается как его вы-явление, где phainesthaiозначает, что сущее доставляет себя к само-явленности (sich zum Scheinen bringen) и «есть» точно то, что показывает себя в этой само-явленности. Человек имеет доступ к сущему лишь в терминах его значения в самом широком смысле, т.е. только в терминах некоторой формы «явленности-как» в logose'е. «Без языка нет вообще никаких человеческих отношений». Подлинная суть языка - сказать (sagen) через показать (zeigen). Мы всегда обращены к тому, что всегда уже есть(Da - здесь, вот) - и нужно только отыскать способ этому «есть» показать себя.

Сущее как phainomenaкоррелятивно способам «осознания» (Vernehmen) в самом широком смысле, т.е. коррелятивно legeinили noein, чт.е. «разоблачение» phainomenonв том, чтои каконо есть.Без logos'анет сущести. Уникальность человека как живого сущего, обладающего logos'ом, состоит в том, что его сущность есть locus значения и что он имеет доступ к сущему только в!!!

терминах некоторой модальности его «явленности-как…» в logos'е. Аристотель тематизирует функцию logos'акак dēloun(делать явным, видимым) apophainesthai(показывать наперед), и более важно - как alētheuein(доставлять из сокрытости). Для человека to on- всегда -on legomenon, «толковать» (считывать) сущее, которое всегда предполагает бытийное измерение, выражающееся в «как», и единственный locus этого бытийного измерения - человеческая сущность в качестве logos'аили alētheuein. To onи legein«априорно коррелятивны»; человеческая природа - сугубо феноменологична (legein ta phainomena), - делает вывод Хайдеггер в этой небольшой работе. Энтелехия человека - это logos.

В «Цолликоновских семинарах» Хайдеггер скажет: «Вещь обращается ко мне. Если понимать язык как "казание" в смысле "позволять чему-то быть показанным", то "внимать" (Vernehmen) - это всегда язык….».³ И далее он добавит: «Говорить - это сказать = показать = позволять увидеть = сообщать и, следовательно, слышать, соответствовать высказанному притязанию, подчиняться ему и смиряться с ним». ⁴

Для чего нам понадобилось это отступление?

Если присмотреться, все занятия в Цолликоне - нечто вроде групповой терапии, по замечанию Босса, «которая должна сделать возможным более свободный взгляд, более подобающее видение человеческой конституции»⁵. И Хайдеггер начинает постепенно подводить к этому новому способу видения. Чем интересны по форме хайдеггеровские обсуждения? Они проходят в форме постепенной, шаг за шагом, тренировки феноменологического «видения», требовавшего, в первую очередь, отказа от применения философских знаний без их проверки. Это требование отсылает нас к одному из базовых принципов, на который опирается феноменологическое исследование - принципу беспредпосылочности, т.е. отказу от феноменологически непроясненных, непроверенных и непроверяемых предпосылок. Поскольку только феноменология не запродает себя никакой точке зрения, никакому направлению, постольку «феноменология никогда не бывает и никогда не может стать ни тем, ни другим пока не понимает сама себя. Выражение "феноменология" выражает, прежде всего,методическое понятие. Оно характеризует не содержательное ч т опредметов философского исследования, но их к а к»⁶.

Напомним себе исходный смысл и назначение феноменологического метода, как он был предложен Э. Гуссерлем и традиционно использовался в феноменологических исследованиях. Он рассматривался как способ интуитивного прояснения, рефлексивного анализа и всестороннего описания разного рода предметного содержания, представленного в сознании, позволяющий привести к ясности, строгости и адекватности используемые нами философские, научные понятия и положения. Феноменологический метод представляет собой попытку уделять феноменам более полное внимание, своеобразную попытку обогатить мир нашего опыта, показав некоторые из его ранее игнорировавшихся аспектов.

Однако феноменологический метод Хайдеггера далек от традиционно понимаемой феноменологии Канта и Гуссерля. Расхожее понятие феномена, берущее свои истоки у Канта через эмпирическую наглядность - не есть, согласно Хайдеггеру, феноменологическое понятие феномена. По Хайдеггеру, феноменесть то, что «кажет себя, то, что выводит на свет и приводит к ясности». Сущее может казать себя разным способом. Существует также возможность того, что сущее будет казать себя как то, что оно на самом деле не есть, такое состояние есть кажимость.

«Феномен- себя в себе самом показывание - означает особый род встречи чего-то… себя-само-так-по-себе-кажущее суть феномены феноменологии»⁷.

Вторая часть феноменологии как науки о феноменах есть логос.Логос дает чему-то видеться для говорящих друг с другом. В допущении внять сущее Логос выступает как основание, отношение и пропорция. Логос Хайдеггера есть истинность - открывание, то, что выводит вещи из сокрытости в явленность. Логос феноменологии бытия, которое есть мы сами (Dasein), имеет характер герменевтики, через которую само это бытие извещается о своем смысле и своих основоструктурах. «Феноменология значит тогда:… дать увидеть то, что себя кажет, из него самого так, как оно себя от самого себя кажет»⁸.

Таким образом, мы можем видеть, что в лозунге «К самим вещам!» Хайдеггер идет еще дальше своего учителя Гуссерля. Точка отсчета его мысли смещается с человека на сами феномены, на бытие вещей как они есть. Не вещи рассматриваются с точки зрения, что они есть для человека, а человек рассматривается как то, что он есть для бытия вещей, а точнее сказать, каким образом есть человек в своей неразрывной связи с вещами, с миром.

В существе своей философии Хайдеггер продолжает феноменологическую традицию своего учителя Гуссерля. Однако делает он это столь специфично, что иногда говорят о противоположности их подходов. Если Гуссерль, исследуя проблему восприятия, все еще стремится к тому, чтобы занять позицию «чистого наблюдателя», то для Хайдеггера само это восприятие «не является самостоятельным рассмотрением и изучением вещей, но возникает в конкретном практическом обхождении с вещами». Согласно Хайдеггеру, всякой созерцательной позиции предшествует неясная, неотчетливо осознаваемая, практическая вовлеченность в обращение с миром вещей.

Но тому, что окружает человека, надо показать себя. И не только. Человек не просто присутствует, наличествует в мире вместе с другими сущими. В своей жизни он сталкивается с проблемой исполнения, реализации своего бытия, к которому он относится как к своей собственной возможности. Однако исполнение и реализация своего бытия, согласно Хайдеггеру, возможна лишь в состоянии открытости. Человек сам есть «просвет бытия», открытость, через которую вещи переходят в состояние явленности, исполняются.

Поэтому все, что дано нам, нужно принимать и описывать таким, каким оно дает себя, и только в тех рамках, в каких оно дает себя. Это означает отказ говорить о явлении сверх того, что явлено, сверх того, что мы с очевидностью усматриваем в нем. Этому призвано содействовать феноменологическое описание- процедура максимально полного и прозрачного обозначения, языкового выражения первичных данных «опыта». Ведь «человеческая природа - сугубо феноменологична (legein ta phainomena)», напоминает Хайдеггер, ссылаясь на Аристотеля.

Одной из первых попыток использования феноменологического метода за пределами философии стало его использование для описания психопатологических феноменов. В таком виде этот метод применялся К. Ясперсом и его последователями, уделявшими много времени интервью с пациентами, в которых подробно расспрашивали об их состоянии. При этом под «феноменологическим описанием»понималось описание переживаний человека, а не интерпретации их с позиции той или иной теории или здравого смысла. В противовескаузальномуподходу З. Фрейда, ориентированному на поиск скрытых причин поведения человека, «экзистенциальная терапия» настаивала на важности дескриптивногоподхода, ориентированного на раскрытие способа протекания некоторого опыта.

Именно поэтому одной из важных тем в «Цолликоновских семинарах» становится вопрос о причинном объяснении в связи с психотерапией, которое берется как нечто само собой разумеющееся. Почему Хайдеггер так отчаянно нападает на способ каузального объяснения, особенно в психоанализе Фрейда? Хайдеггеру сложно дается объяснить психиатрам - людям с естественно-научной установкой, свой подход, радикальность которого состоит, прежде всего, в том, что он пытается выйти за рамки двух самых устойчивых традиций философского мышления: это, с одной стороны, субъект-объектное разделение реальности, а с другой - метафизическая дихотомия сущего и сущности, чувственного и сверхчувственного. «Человек» Хайдеггера - ни субъект и ни объект. Он есть присутствие чего-то большего, что через него посылает весть миру. «Естествознание может определять человека лишь как нечто наличное в природе. Встает вопрос: постижимо ли таким образом человеческое бытие вообще? Внутри этого естественно-научного проекта мы можем видеть его лишь как природное существо (Naturwesen); это значит, мы притязаем на то, чтобы определять человеческое бытие с помощью метода, который разработан вовсе не для его особой сущности»⁹. Таким приоритетным естественно-научным методом оказывается для Хайдеггера метод причинного объяснения: «…Фрейд полагает, что действительное и истинно сущее есть то, чему могут быть приписаны психологически непрерывные каузальные связи сил. И всемирно известный современный физик Макс Планк несколько лет тому назад сказал буквально: "Лишь то, что можно измерить, является действительным". Против этого можно, однако, по праву возразить: "Разве не может быть такого действительного, которое совершенно невозможно точно измерить? Скорбь, например"¹⁰. Таким образом, само собой разумеющимся полагается бытие как заранее рассчитываемая каузальная связь. При таком объяснении человек будет полагаться неизбежно как каузально объяснимый предмет. Конечно, рассуждает далее Хайдеггер, можно человека рассматривать и естественно-научным образом как часть природы. Но остается вопрос, «обнаруживается ли тогда еще что-то человеческое, что-то, что касается человека как человека»¹¹.

В своем подходе к человеческой реальности Хайдеггер исходит не из определения сознания как некоей субстанции (Картезианская парадигма), наделенной теми или иными свойствами, а пытается найти способ подхода к тому существу, которым являемся мы сами, максимально непредвзято, не привнося к пониманию ничего внешнего по отношению к этой «реальности». Поэтому Хайдеггер вместо того, чтобы оперировать традиционными понятиями - «Я», «субъект», «сознание», «cogito», - выдвигает в качестве исходной базовой структуры категорию Dasein.¹²

Существование человека, а не его интерпретация, редуцирующая представление о человеке к мышлению, сознанию или инстинкту, является исходным пунктом для философского вопрошания. В первых набросках своих идей, предшествующих публикации «Бытия и времени», Хайдеггер говорит о «фактической жизни» как понятии, предвещаемом понятие Dasein. При этом жизнь понимается им близко к традиции, связанной с именами Ницше, Дильтея и Бергсона. Жизнь -есть нечто предельно изначальное, всеохватывающее и конечное, по отношению к чему все остальные возможные формы ее манифестации являются производными.

Согласно Хайдеггеру, уже неверна сама традиционная постановка вопроса о человеке, т.е. «Чт.е. человек?». Хайдеггер вопрошает: «Каким образом есть человек?» Он выступает против такого понимания человека, которое заключается в признании субстанциональной природы человеческого существования и в выявлении имманентных свойств, конституирующих природу этого существования.

Чтобы избежать предвзятости умозрительных интерпретаций человеческой реальности, Хайдеггер формально обозначает человека термином Dasein, а затем пытается дать тщательное феноменологическое описаниеэтого явления предельно изначально в том виде, в котором оно всегда имеет место до возможного теоретического постижения. Фундаментальной особенностью, которая изначально присуща человеческому существованию, является, по Хайдеггеру, его отношение к собственному бытию. Подчеркнем: не рацио, не социальность, а именно отношение к собственному бытию. Dasein существует таким образом, что для него его собственное бытие всегда является проблемой. Dasein «есть сущее, которое, понимая в своем бытии, относится к этому бытию»¹³.

Если наука означает науку «физику», то наука о человеке должна удовлетворять основным требованиям современной науки. Что это означает? Это означает, что неизбежным «результатом такой науки о человеке было бы техническое конституирование человека-машины»¹⁴.

Такова исходная позиция Хайдеггера. Однако, рассмотрев его критику более внимательно, мы сможем сказать, что Хайдеггер, несмотря на свой новаторский подход, все же не принял (или не смог принять) во внимание ряд сложностей в практике психотерапии и психиатрии. Мы подкрепим наши возражения на критику Хайдеггером каузального объяснения и покажем, что это объяснение в практике психиатрии и психотерапии не обязательно оказывается «обесчеловечиванием», т.е. элиминацией человеческого существа как такового (редукцией его к объекту), как считает Хайдеггер.

Для начала сделаем три вступительных замечания. Во-первых, под названием «Цолликоновские семинары» мы имеем в виду не только лекции Хайдеггера, прочитанные психиатрам и студентам-психиатрам. На самом деле «Цолликоновские семинары» состоят из трех частей. Часть первая содержит протоколы или стенографические записи лекций (с 1959-1969), которые тщательно правились и корректировались самим Хайдеггером; часть вторая содержит записи разговоров между Хайдеггером и Боссом (с 1961-1972), значительная часть которых была просмотрена Хайдеггером, а часть третья содержит выдержки из 256 писем, написанных Хайдеггером Боссу (1947-1971). Во введении Босс особо подчеркивает, что текст «Цолликоновских семинаров» заслуживает доверия: это полностью авторизованный Хайдеггером текст.

Во-вторых, Хайдеггер был очень критичен к Фрейду и психоанализу. Но это не помешало, однако, Хайдеггеру во второй половине ХХ века вдохновить многих психоаналитиков. Обычно в таких случаях упоминается Ж. Лакан как наиболее яркий пример влияния Хайдеггера на развитие психоаналитической мысли. Ожесточенная критика Хайдеггером психоанализа, с одной стороны, и роль философии Хайдеггера в развитии психоаналитической мысли, с другой, привело к дискуссии о совместимости «Хайдеггера и Фрейда»¹⁵. Однако мы не будем углубляться в эту дискуссию - она требует отдельного рассмотрения, а сосредоточим наше внимание только на критике Хайдеггером причинного (каузального) объяснения и его роли в психотерапии и медицинской практике. В-третьих, даже при том, что философия Хайдеггера часто считается «неясной», трудно понятной, его сотрудничество с психиатрами в 1960-х, кажется, пошло ему на пользу: Хайдеггер, участвуя в этих семинарах, стремится быть понятым, излагает свою философию в более «доступной» форме, при этом большинство из ее центральных тем остаются неизменными.

***

Хорошо известно, что Хайдеггер весьма критично относился к каузальному объяснению в психоанализе, о чем свидетельствуют в «Цолликоновских семинарах» нередкие замечания на этот счет. В разговоре с Боссом Хайдеггер как-то обращает внимание: «Человек по сути своей нуждается в помощи, поскольку он всегда в опасности потерять себя и с собой не справиться. Эта опасность связана с человеческой свободой. Весь вопрос способности-быть-больным связан с несовершенством самого человеческого существа. Всякая болезнь - это потеря в свободе, ограничение жизненных возможностей. "Психоаналитическая история жизни" - никакая не история, а натуралистическая каузальная цепочка, цепочка причин и следствий, да к тому же еще и сконструированная»¹⁶.

Эта цитата указывает на центральную проблему психоанализа согласно Хайдеггеру: психоанализ понимает историю человека как причинно-следственную цепочку, и цепочку при этом «сконструированную». В том же разговоре Хайдеггер поднимает вопрос, присутствует ли человек вообще во всем своем своеобразии в «конструкции фрейдовской теории либидо»? «Попытки объяснить человеческие феномены исходя из влечений, имеют методический характер науки, чьей предметной областью является вовсе не человек, а механика. А потому в принципе сомнительно, можно ли вообще с помощью метода, исходящего из не-человеческой предметности, что-то высказать о человеке как о человеке»¹⁷.

Хайдеггер также предполагает, что Фрейд специально пытался обосновать каузальный подход к феномену человека. Согласно Хайдеггеру такой подход не может быть получен исходя из сознательной человеческой деятельности, а потому, следовательно, Фрейд был вынужден изобрести «бессознательное»: «Для осознанных человеческих феноменов он также постулирует отсутствие пробелов в объяснимости, т.е. непрерывность каузальных связей. Поскольку таковой "в сознании" нет, он должен изобретать "бессознательное", в котором должна иметься эта непрерывность каузальных связей. Постулат состоит в сплошной объяснимости душевного, причем объяснение и понимание отождествляются. Этот постулат не взят из самих душевных явлений, это постулат современного естествознания»¹⁸.

Таким образом, для Хайдеггера основным камнем преткновения в теории Фрейда оказывается бессознательное, которое позволило Фрейду представить человека как причинно обусловленный объект. Хайдеггер отвергает понятие бессознательного и говорит о «фатальном разделении сознания и бессознательного». Из приведенной выше цитаты становится ясно, что Хайдеггер считает фрейдовскую теорию в основании своей каузальной теорией, близкой теории естественных наук. Однако в то же время он указывает на укорененность метапсихологии Фрейда в философских истоках: «Фрейдовская метапсихология - это перенос неокантианской философии на человека. С одной стороны у него естественные науки, с другой - кантианская теория предметности»¹⁹.

Таким образом, Фрейд сочетает в своем подходе к феномену человека естественные науки, с одной стороны, и неокантианскую философию, с другой. Здесь можно было бы ожидать неодобрения со стороны Хайдеггера этого сочетания естествознания и философии в подходе к проблеме человеческого существа. Однако, как ни удивительно, Хайдеггер рассматривает встречу естествознания и философии в психиатрии (имея в виду подход к человеку в медицинской практике) как «продуктивную», считая что «в психиатрии постоянная встреча естественно-научного и философского мышления особенно плодотворна и стимулирующа»²⁰. По-видимому, хайдеггеровские размышления о подобной встрече родились не столько из негативной критики, сколько из поиска новых возможностей и задач. Тем не менее, согласно Хайдеггеру, пока применяется причинная теоретическая перспектива, это будет означать объективацию. Теории, которые остаются связанными с принципом каузальности, неизбежно приходят к объективации всего что ни есть, «превращают в предмет вообще все, что ни есть»²¹, закрывая тем самым для себя возможность увидеть подлинное человеческое бытие-в-мире²². Поэтому ждать от современных системных теорий какого-то понимания человека и его мира не приходится²³. Согласно Хайдеггеру объективация принципиально затрудняет психотерапию, так как если в ней утверждается, что «проводить психотерапию можно, лишь сначала опредметив человека, потому что определяющей при этом является терапия, а не экзистенция человека, и потому можно проводить лишь терапию, которая является действенным обращением с предметами, т.е. чем-то чисто техническим, то после такой терапии человек никогда не станет здоровее. В такой терапии человек окончательно исключен, и самое большое, что из этого может получиться, - это более отполированный предмет»²⁴.

Как становится ясно из этой цитаты, теоретические соображения Хайдеггера достигают своей кульминационной точки в этом далеко идущем заявлении, что человеческое существо будет окончательно ликвидировано в объективизации терапевтического подхода. Но что именно утрачивается при каузальном подходе? Согласно Хайдеггеру каузальность есть идея, онтологическое определение, и относится к определению онтологический структуры природы. Мотивация же относится к существованию человеческого существа в мире как существа, которое действует и претерпевает. В письме к Боссу Хайдеггер еще раз обратит внимание на тему мотивации и каузальности, которую он считает очень важной для участников семинара: «Мне кажется, что важно также прояснить для участников семинара ту принципиальную противоположность каузальности и мотивации, которая открывается при правильно выполненном различении. Должно стать ясным, что дело не просто в методическом (технически-практическом) различении, а в принципиально различных способах определения человеческого бытия и положения человека в современной мировой цивилизации. Лишь тогда, когда это учитывается, выходит на свет вся весомость этого различения»²⁵. Причинность, следовательно, следует отличать от мотивации, поскольку «тема физики - безжизненная природа. Тема психиатрии и психотерапии - человек»²⁶.

Мы могли бы предположить, что с каузальной точки зрения человеческое существо все же может пониматься как существо мотивированное. Однако нельзя сказать, что это определенно является точкой зрения Хайдеггера, если мы примем во внимание его объяснение различия между причинностью и мотивацией при обращении к известной паре «детерминизм и свобода»: «Детерминизм отвергает свободу, а раз он ее отвергает, то должен иметь определенное представление о свободе. В естественно-научном представлении свобода была всегда лишь не-каузальным, а-каузальным событием. Следовательно, детерминизм с самого начала стоит вне свободы. Свобода не имеет ничего общего с каузальностью. Свобода - это бытие-свободным и бытие-открытым для притязания. Это притязание есть тогда движущее основание, мотив. В этом вообще нет ничего общего с причинно-следственной цепочкой. Притязание - это движущее основание для того, чтобы человек отвечал (Entsprechen). Бытие-открытым притязанию находится вне измерения каузальной обусловленности. Поэтому детерминизм вообще не достигает сферы свободы. И не может ничего о ней сказать. Поэтому в том, что касается свободы, безразлично, сколько причин чего-то мы знаем, знаем ли мы их все или же ни одной»²⁷.

Итак, существует фундаментальный раскол между царством мотивации и свободы, с одной стороны, и царством природы и причинности, с другой. Каузальный подход никогда не будет в состоянии признать и отдать должное человеческому бытию как бытию мотивированному и свободному. Мы же, согласно Хайдеггеру, в конце концов «занимаемся психологией, социологией, психотерапией для того, чтобы помочь человеку достичь целей адаптации и свободы в самом широком смысле. Это касается одновременно и медиков, и социологов, поскольку все социологические и все болезненные нарушения отдельного человека являются нарушениями адаптации и свободы»²⁸. Таким образом, при применении теории каузальности в отношении человеческого существа, обращающегося за помощью к врачу или психотерапевту, невозможно отнестись к этому существу как свободному. Каузальные теории должны быть, поэтому, как можно заключить вслед за хайдеггеровскими высказываниями, оставлены в стороне в психотерапии, если царство мотивации и свободы должно быть сохранено в терапевтическом контексте. «Каузальность играет роль, когда мы рассчитываем на то, что за одним положением вещей закономерно последует какое-то другое. Поскольку при феноменологическом рассмотрении вообще не рассчитывают, то и каузальность не имеет никакого смысла».²⁹ Однако, на наш взгляд, реальная ситуация в психотерапии и психиатрии является несколько более сложной, чем представляется Хайдеггеру.

***

Итак, в «Цолликоновских семинарах» Хайдеггер читает лекции психиатрам о психотерапии, он не читает лекцию психологам. Тем не менее, Хайдеггер касается общих психологических теорий. Психиатрия неизбежно унаследовала все философские и концептуальные проблемы психологии, включая проблему смысла и причинности, но в своем дальнейшем развитии она сталкивается уже со своими собственными проблемами.

Хайдеггер уделяет внимание проблемам, унаследованным от психологии, но он при этом не обращает внимание на то, что непосредственно имеет отношение к психиатрии и что могло бы быть интересным психиатрам: психопатологии. В своей практике психиатры и психотерапевты сталкиваются с «болезнью» или «психическим расстройством». Как представляется, значимая разница обнаруживается между общей психологией и психопатологией - значимая для психиатров и касающаяся вопроса каузальности. Если существенные проблемы выявляются даже при объяснении понятных психических состояний как причин поведения в «нормальных случаях» (понятных, т.е. поддающихся интерпретации), т.е. серьезные основания сомневаться в релевантности таких объяснений в случаях нарушений. И причина для этого простая, она, казалось бы, на поверхности, а именно: понятие нарушения применяется как раз к тем случаям, к которым невозможно подойти с точки зрения «смысла», в которых смысл «исчерпан». Понятие (психического) нарушения вступает в игру точно там, где обнаруживается серьезный провал содержательной (смысловой) связи между психическими состояниями и реальностью, или среди самих психических состояний, или между психическими состояниями и действием. Таким образом, психические расстройства концептуально связаны с «поломкой» смысла, и в таких случаях вполне допустимо требование объяснения в терминах «не-смысловых процессов». В таких ситуациях мы можем положить в основание механизмы, которые не имеют отношения к «смыслу», как, например, физическая причинность. Эта, по всей видимости, прямая связь между (психическим) нарушением и не-смысловым или каузальным объяснением затемняется, поскольку вопрос о том, где границы смыслового обмана, существенно затрудняет дело.³⁰

Болтон и Хилл ясно демонстрируют уникальную ситуацию в случае психопатологии. Проблема причинного объяснения, кажется, заложена в самом понятии психопатологии, тем не менее неясно, каким образом и до какой степени это действительно так и есть. Конечно, тот факт, что эта проблема до сих пор так и не решена, не означает, что сам вопрос о причинном (каузальном) объяснении оказывается иррелевантным. На самом деле очень важно принимать во внимание, действительно ли психопатология подразумевает форму причинного объяснения, и если да - то до какой степени. Болтон и Хилл справедливо утверждают, что психиатрия включает в себя все философские проблемы психологии. И Хайдеггер совершенно прав, обсуждая психологические теории в лекциях психиатрам. Действительно, психиатрия часто рассматривается как дисциплина, составленная из целого ряда показателей, относящихся в свою очередь к нейронаучным, психологическим, социологическим и даже этическим методам и подходам. Концептуальный плюрализм психиатрии может служить хорошим подспорьем для клинической практики.

Тем не менее, Хайдеггера интересует также ситуация, в которой разворачивается психиатрическая практика: врач/терапевт и пациент. Как мы видели уже, Хайдеггер выражает озабоченность в том, чтобы пациенту воздавалось должное как человеческому существу в этой конкретной практической ситуации. И Хайдеггер, кажется, понимает, что терапевтическая ситуация требует особого подхода: «Для того, чтобы суметь достичь достаточно ясной интерпретации отношений между психиатром и пациентом… требуется также и некоторый врачебный опыт, которого у меня нет. Здесь мне, как и в других случаях, приходится рассчитывать на то, что участники семинара "пойдут мне навстречу"»³¹. Хайдеггер демонстрирует некоторую неуверенность здесь, не зная, как это происходит в реальной практике психотерапии и психиатрии, и признает важность такого знания, понимая, что его знаний недостаточно для того, чтобы проанализировать эту ситуацию. В случаях, предусматривающих вовлечение в практические отношения «доктор-пациент», конечно, важно обратить внимание на тот факт, что идентификация психопатологического состояния в терапевтической ситуации может уже предполагать отсутствие или «поломку» смысла. Другими словами, в стороне от научных и (мета) психологических теорий возможно некоторое рабочее представление о причинности в практической ситуации психотерапии. На наш взгляд, именно потому, что Хайдеггера интересует терапевтическая ситуация (чт.е. характеристика психопатологии, а не психологии), он должен был обратить внимание на ее специфику, в отличие от теоретической точки зрения психологии, поскольку психология - это наука, строящаяся на общих теориях, касающихся психического функционирования, в то время как психиатрия - это лечебная практика, использующая теории, касающиеся патологического психического функционирования. Конечно, следует учитывать, что психиатрия была в гораздо большей степени в руках психоаналитиков в шестидесятые годы, нежели в настоящее время, и что психология до некоторой степени приравнивалась к фрейдистской (мета)психологии. Метапсихология же была одной из основных теорий для психиатрии в шестидесятые годы, именно поэтому Хайдеггер и обращается в своих семинарах с психиатрами к фрейдистской метапсихологии. Тем не менее, различие все же остается между пониманием «нормального» поведения и объяснением психопатологического поведения, однако это различие - между психиатрической практикойи психологической теорией,- кажется, не в достаточной степени было проведено в «Цолликоновских семинарах». Хайдеггер не уделяет в достаточной мере внимания тому, как каузальное объяснение и герменевтическое понимание связаны между собой в психиатрической практике. И все же: так ли уж это «бесчеловечно» со стороны психиатра применять к пациенту метод каузального объяснения и действительно ли он означает «объективацию» или элиминирование человеческого существа как такового?

Обратимся к двум примерам, чтобы разобраться с этими вопросами. Предположим, у человека сломана нога. Он будет рад, если врач применит некоторые причинные объяснения этого явления - сломанной ноги, чтобы исправить эту ситуацию. Мы вряд ли будем считать, что такой подход со стороны врача является «бесчеловечным», скорее, наоборот - это будет проявлением «гуманности»: врач обращается к каузальному объяснению случившегося с целью помочь своему пациенту. Врач, будучи сам человеческим существом, должен знать, когда и каким образом следует применять каузальное объяснение, и, что еще более важно, применение каузального объяснения в случае со сломанной ногой мотивировано как раз таки тем фактом, что врач осознает, что имеет дело не с каким-то «объектом», но с другим человеческим существом. Таким образом, казалось бы, он должен знать, когда и как (до какой степени) следует прибегать к каузальным объяснениям.

Хайдеггер, как представляется, отдает отчет (хотя бы частично) в необходимости все же обращаться к причинным объяснениям, но замечает при этом в разговоре с Боссом: «Если я, например, даю хинин больному малярией, то буду ли я лишь поводом к тому, что хинин уничтожит малярийную амебу? Затем тело пациента излечится от малярии. Если врач знает о своем простом бытии-поводом, то бытие-с при такого рода терапии еще вполне может состояться; однако, если врач сам себя понимает так, словно он способствует излечению некоторого объекта, то человеческое бытие и бытие-с отсутствуют.

Самому врачу надо как бы отступить и позволить другому человеку быть. Это совсем другие способы поведения, которые со стороны никак нельзя различить. Здесь заложена основа экзистенциального различия между домашним врачом и заведующим отделением в клинике. Характерно, что домашние врачи - вымирающий вид».³²

Такая точка зрения может показаться упрощением или до некоторой степени черно-белым взглядом на медицинскую практику. Возможно, Хайдеггер не обращает внимания (намеренно или случайно) на то, что в терапевтической практике причинное объяснение может применяться не в силу того, что человек как человек как бы элиминирован в ней заранее, а как раз в силу того, что такое объяснение мотивировано уже отношением к человеку к а кк человеку, и, кажется, сомневается в возможности такого подхода, будь то врача-психиатра или врача-ортопеда. Но ситуация в психопатологии предстает тем не менее гораздо более интересной и сложной, чем ситуация в обычной повседневной медицинской практике.

Перейдем ко второму примеру.

Представим, что человек со сломанной ногой был прооперирован и ночью ему становится хуже, развивается нарушение координации движений, и он винит врача в ухудшении своего состояния. Кажется, врач должен был бы в этой ситуации испытать обиду или почувствовать себя оскорбленным за несправедливые обвинения, поскольку они наносятся другим человеческим существом и не могут не быть приняты всерьез. Но действительно ли врач должен испытывать чувство обиды в этой ситуации? Если он не применит каузального объяснения, он будет обижен и станет действовать согласно своему чувству обиды и исходя из него. С другой стороны, именно как врач он должен принять во внимание возможность того, что поведение пациента спровоцировано послеоперационным состоянием и являет собой все признаки расстройства сознания, крайнего возбуждения или бреда. В таком случае все обвинения пациента могут быть поняты главным образом как проявления его тяжелого психического состояния и могут сигнализировать о необходимости вмешательства и оказания медицинской помощи. При этом обвинения и угрозы врачу понимаются как действия человеческого существа, но они не понимаются как действия «мотивированные», как они могли бы быть поняты в ситуации нормы. Они рассматриваются как обусловленные - в определенном смысле - состоянием бреда или расстройства. Является ли такой способ рассмотрения со стороны врача «негуманным», когда слова пациента трактуются не из ситуации свободной мотивации, а как каузально обусловленные? И если, напротив, врач отнесется к словам пациента не с точки зрения каузального объяснения, а как к словам человеческого существа свободно мотивированного, и станет действовать исходя из этого, т.е., к примеру, обидится на пациента или возмутится его неблагодарным к себе отношением, можно ли это действие со стороны врача назвать более «гуманным»? Или эти вопросы кажутся риторическими?

В некоторых ситуациях психопатологии применение каузального объяснения оказывается единственно возможным или единственно востребованным. Понимание действий пациента не как причинно-обусловленных, а как свободно мотивированных могло бы привести к ухудшению состояния пациента, препятствовало бы применению должного лечения и способствовало бы неблагоприятным последствиям.

Нам бы хотелось сделать акцент в связи с приведенными выше (возможно, несколько утрированными) примерами на важности практикипсихиатрии, которую Хайдеггер не всегда принимает в расчет, в отличие от своего ученика Г.-Г. Гадамера, который отмечает в своей работе «Über die Verborgenheit der Gesundheit»³³ в главе, посвященной герменевтике и психиатрии, что практика состоит не только в применении научного знания, скорее даже какие-то аспекты практики отсылают обратно к научному исследованию, результаты которого должны постоянно перепроверяться и подтверждаться в связи с практикой и на ней. Это та причина, по которой деятельность врача не может быть сведена сугубо ни к деятельности ученого или исследователя, ни к техническому специалисту, который бы наивно применял научное знание в надежде этим применением достичь тех целей, которые стоят перед врачом. До некоторой степени деятельность врача сопоставима с искусством, которому, как известно, не обучиться путем овладения простыми техническими приемами, как в случае с ремеслом. «Искусство исцеления» - нечто большее, чем простое применение знания, а практика психиатрии, заключает Гадамер, не может пониматься как одна из возможных наряду с другими, существующими в мире и соответствующими разным профессиям. Такая практика обладает своим собственным уникальным миром.

Гадамер имеет в виду, что психиатрия - это не просто «место встречи» герменевтики и психологических или физиологических теорий, но что практика психиатрии со своей стороны может внести существенный вклад в наше понимание проблемы каузальности и мотивации. Практика не может быть сведена только лишь к применению теоретического знания.

Итак, применение каузального объяснения в ряде случаев в практике психиатрии кажется вполне оправданным, тогда как в других случаях более подходящим окажется герменевтический подход. Однако применение каузального подхода исходит не из объективации человека или его опредмечивания, а, напротив, уже предполагает отношение к человеку как к человеку - человеку, нуждающемуся в помощи. Сложность и неоднозначность, в которой разворачивается психиатрическая практика «врач/терапевт и пациент» не принимается в расчет в «Цолликоновских семинарах». Поскольку же Хайдеггер обсуждает терапевтическую практику, постольку он должен был бы уделить внимание специфике самой ситуации, в которой эта практика разворачивается и в которой обращение к каузальному способу объяснения зачастую оказывается единственно возможным.

Тем не менее, важность хайдеггеровского подхода, его ценность, состоит, прежде всего, в том, что Хайдеггер со своей стороны настаивает на «продуктивной встрече» философов и психиатров в целях лучшего понимания практики психиатрии (имея в виду подход к человеку в медицинской практике), признавая за собой нехватку знания в этой области. Видимо последнее и мешает Хайдеггеру, несмотря на то, что он признает особый характер протекания психотерапевтической ситуации, рассмотреть наиболее актуальные и конкретныепроблемы психиатрической практики в связи с каузальным объяснением. Возможность сочетания каузального и герменевтического подхода в психиатрии Хайдеггером не рассматривается, хотя, как нам кажется, именно в практике психиатрии «встреча» каузальной теории и философии может стать действительно захватывающей, потенциально продуктивной и «стимулирующей». От этой встречи выиграла бы не только психиатрия, но и философия могла бы также чему-то научиться у психиатрии, открыть новую территорию, на которой критика метапсихологии Фрейда, возможно, не представала бы в столь однозначных черно-белых тонах.

Если бы Хайдеггер обратил внимание на своеобразие практики психопатологии, в которой предстают ее феномены, в отношении причинного объяснения, возможно, его интуиции на этот счет, касающиеся радикального различения царства свободы и царства причинности, могли бы принять другое направление.³⁴ Причинное объяснение и герменевтическое понимание не являются, как представляется, в медицинской практике взаимоисключающими подходами. Это стимулирует поставить целый ряд вопросов: что такое психопатологическое состояние? Когда именно, в каких случаях должны применяться каузальные теории? Каковы те принципы, на основании которых психиатры должны выбирать между каузальным и некаузальным объяснением? Где лежит граница между мотивацией и причинностью?

Однако Хайдеггер настаивает на том, что психиатрия находится в опасном положении и может попасть под влияние психологии с ее методом, заимствованным у естественных наук и редуцирующим человека (пациента) к предмету или объекту. И хотя он, казалось бы, признает, что отношение между каузальным объяснением, с одной стороны, и герменевтическим подходом (пониманием мотивации), с другой, может иметь важное значение для психиатрии, тем не менее, предупреждает нас: «Превосходство рассчитывающего мышления с каждым днем все решительнее приковывает нас к человеку как к объекту, так что вдумчивое мышление должно ясно осознавать, что в будущем оно останется в одиночестве и будет обращаться лишь к немногим».³⁵

Артеменко Н.,