Впервые термин «психотерапия» введен в конце XIX в. Д. Тьюком. В опубликованной им в 1872 г. книге «Иллюстрации влияния разума на тело» одна из глав так и названа: «Психотерапия». Общеупотребительным термин становится только в 90-х гг. XIX в. в связи с развитием техники гипноза. В настоящее время известно и практически используется около 400 разновидностей психотерапии для взрослых и около 200 - для детей и подростков. Описано около 300 психологических синдромов.
В 1952 году Х.Айзенк заявил, что 67% пациентов, страдающих эмоциональными нарушениями, выздоравливают через два года без всякого лечения1. Это утверждение не только спровоцировало волну опровержений, но и попутно вызвало волну размышлений о сущности психотерапии, пик которой пришелся на наши дни.
Прежде всего, обнаружились чисто практические недоразумения. С одной стороны, психотерапия стала частью медицинской системы, и следовательно, оперирует естественнонаучными предпосылками эмпирического знания. С другой стороны - результаты эмпирических исследований противоречивы и сильнейшим образом зависят от субъективной убежденности исследователей в истинности их моделей2. Как следствие этого противоречия, с точки зрения научной парадигмы, психологическое и психотерапевтическое знание (если оно не опирается на достоверные эмпирические факты) бездоказательно и ненаучно. Выяснилось также, что, имея дело с «психическими процессами», психологи, психотерапевты и психиатры чрезвычайно по-разному представляют себе сущность «психического».
Суммируя накопившиеся противоречия, можно выделить как минимум четыре основные «болевые точки», оказавшиеся в основании психотерапии.
1. В который раз всплыл вопрос о не сводимости человека к «биосоциальной» модели: за последние почти сто лет никому не удалось обнаружить достоверной связки биологического и социального. Это наиболее ярко видно в той «загадке из загадок» (как в философии, так в науке), которой остается «механизм скачка от довербального уровня мозговых процессов к вербальному уровню сознательных процессов»3. Остается открытым вопрос, что послужило толчком к возникновению сознания - биология и/или культура, и если «и», то как.
Как следствие, поскольку так или иначе, психология и психотерапия - познавательные процедуры, - неизбежным оказался резкий всплеск интереса к практикам «иррационального знания»4 - в формах арт-терапии, телесноориентированных подходов; к моделям «личной мифологии», трансперсональным и иным методикам «расширения сознания»5, методикам, ориентированным на «архетипические» модели6. Эти практики имеют в своей основе либо сильнейший эстетический компонент, либо сводятся к ситуации веры7 (так, распространена, в частности, точка зрения, что в современной атеистической культуре психотерапия взяла на себя социальные функции религиозного толка).
2. Вновь обострилась проблема целостности человека. На уровне медицинском психосоматика введена в МКБ-10 кодом F45 «соматоформное расстройство»; психологический компонент любой болезни - также блоками F54 «Психологические и поведенческие факторы, связанные с нарушениями или болезнями, классифицированными в других рубриках» и F59 «Поведенческие синдромы, связанные с физиологическими нарушениями и физическими факторами, неуточненные». В этой связи под вопрос поставлено само понимание не только термина «здоровье», но и всех базовых терминов «психических и психобиологических наук о человеке». В самом деле, что значит «быть здоровым», достоверно не известно никому, и уж тем более теоретической медицине, которая не имеет «достаточных методологических средств в описании системной целостности человеческого существования…»8 Попутно вновь поднята тема о различиях болезни соматической и психической, а также о сути так называемых «пограничных состояний».
В медицинской практике выделяется соматическая патология, усиленная расстройствами соматопсихической сферы: приступы нестабильной стенокардии, острый инфаркт миокарда, гипертонический криз, тяжелый приступ бронхиальной астмы, астматический статус, обострение язвенной болезни желудка и двенадцатиперстной кишки, протекающие с витальным страхом и тревогой.
Психосоматические заболевания в традиционном «узком» понимании этого термина - это ишемическая болезнь сердца, эссенциальная гипертония, бронхиальная астма, язвенная болезнь желудка и двенадцатиперстной кишки, некоторые эндокринные заболевания (гипертиреоз, диабет), нейродермит и ряд других (в том числе аллергических) заболеваний.
Выделяется ряд личностных профилей, предрасполагающих к возникновению конкретного психосоматического заболевания. Личностям типа А, относящимся к группе риска по коронарной болезни («коронарная личность»), свойственны нетерпеливость, беспокойство, агрессивность, стремление к успеху, ускоренному темпу жизни и работы, сдержанность при внешних проявлениях эмоций. Преобладание компульсивных свойств (педантизм, мелочность, стремление к порядку, эмоциональная холодность, застенчивость и одновременно амбициозность) рассматривается в аспекте склонности к язвенной болезни («язвенная личность»). Выделяется также «артритическая личность» и т. д.9
3. В который раз (со времен схоластов) поднят вопрос о природе реальности и, соответственно, об отсутствии достоверности рационального или иррационального знания о психике и человеке в целом, которое могло бы создать методологию в основе психотерапии. Фактически вопрос о реальности расщепляется на три вопроса: о доверии (методу ли, психотерапевту ли), о выразимости реальности опыта одного человека словами или иными знаками, понятными другому, и вопрос о локализации реальности (res - вещь, реальность вещественна). Так, например, клиента беспокоит красная роза. Но не столько роза, сколько краснота. Где эта краснота: в голове, на клумбе или на чашке психотерапевта? Или же все дело не в qualia (качествах), а в способе означивания, в словах? В возможности отделить свойство от предмета? Или в улыбке клиента, в его эмоциях и настроении? Другой пример: трансмодальные превращения в НЛП работают (при условии доверия клиента методу), но нет достоверного знания - почему. Есть только разные модели.
4. И наконец, поднят вопрос о своеобразии функции, которую психотерапия выполняет в культуре, в частности, функция «поведенческого нормирования» в духе высказывания Фрейда о цели психотерапии «заменить чрезмерные мучения невротика нормальными страданиями повседневной жизни». Психотерапия зачастую рассматривается как своего рода «ритуальная игра» в клиента и психотерапевта. Два человека играют в игры «нужны ли мы себе» или «нормален ли я». При этом нужны ли и какова норма - оба не знают, но при этом один делает вид, что знает, как узнать, а второй играет в страстно желающего узнать это.
«Норма не имеет признаков. Это лишенная пространства точка между сумасшедшим и дураком»
Ю.М.Лотман, «Культура и взрыв»
Другой важной функцией психотерапии в культуре является устранение чрезмерных разрывов в ценностной структуре субъективности, в том числе «экспертная оценка» совместимости индивидуальной субъективности и субъективности «коллективной».
По сути, это попутно возникающая тема о свободе и связанных с ней личностных и социальных явлениях. В частности, из темы субъективной свободы личности вытекает весь комплекс знания о так называемых «пограничных» состояниях психики и границах предмета психотерапии и психиатрии.
«…определение душевной болезни для практических потребностей совершается по признакам социальным, а не медицинским»
(Э.Блейлер, «Руководство по психиатрии», 1921)
Эти четыре рубрики по сути, точки разветвления: нерешенные проблемы и вопросы без ответов торчат из них во все стороны. Нам важно в дальнейшем анализе очертить поле, формирующее контекст «ситуации психотерапии». Ясно видно, что ситуация понимается как целенаправленное социальное взаимодействие и как познавательный процесс. Эти два момента мы должны учитывать на последующих фазах анализа.
Итак. Термин «психотерапия» - составной: психо + терапия.
Здесь есть несколько ракурсов.
А. «Терапия» - входит в смысловое поле «медицины» как часть оппозиции «хирургия терапия». Здесь в целом существенна следующая смысловая разница: хирургия связана с работой руками (cheir, рука + ergon, работа, греч.) и проникновением через границы человеческого тела, терапия же эту границу не нарушает.
Но вот врач (психиатр), который «уходит в психотерапию». Возникает законный вопрос о разграничении: в обоих случаях он будет заниматься душой (psyche), но, видимо, по-разному.
Для сколь-нибудь вменяемого разграничения нам придется разобраться в семантических полях психо-терапии, психо-логии и псих-иатрии. В терминах заложено то, что связано с душой: терапия (therapeia = забота, но therapion - проводник, инструктор путешественника), логос (познание), иатрия (iatria = врачевание, от iatros = врач;10). Термины переплетаются, однако, мы ясно видим, что на два термина, отсылающих к определенному опыту, приходится один, четко выводящий на ситуацию познания, и вот тут возникает вопрос, может ли психо-логия оказаться общим основанием познания в опыте как заботы, так и врачевания?
Б. Первая часть трех терминов едина: psyche - душа, термин со времен Древней Греции выводящий на предельные основания бытия, на мифы о сотворении и круговороте жизни. Через Психею, как воплощение psyche мы имеем выход на poesis через причиннность особого рода (Аристотель) или на нормативность этики (у орфиков) или через платоновские «воспоминания»11. От корня psyche мы имеем важнейший термин «психика», как присущее Психее, psychikos (душевное, как свойство «вдувания» жизни).
Итак, мы на подступах к очень странному вопросу: что значит «знать» о душе? И если для меня это знание самоочевидно (формула «я знаю: у меня есть душа» фактически означает «я знаю, что я живой») - то как в принципе возможна такая самоочевидность? И коль скоро так, то знание о душе являет себя через эту самоочевидность, через особое состояние свидетельствования.
Второй вопрос не менее странный: являет ли себя состояние свидетельствования как опыт?
1. Если в Древней Греции был туризм, то инструктора туристов называли бы Therapion. Деятельная забота о подопечном (therapia) на маршруте вряд ли возможна без точного и досконального знания территории. В том числе знания примет и ориентиров; в том числе определенного опыта следопыта. В той же Древней Греции указатель на отсутствующее называли symbolon. Повернем ситуацию: если возможен «инструктор движения по территории души», то этот инструктор должен располагать определенным опытом как минимум, использования символов, обозначающих какие-то «душевные содержания». Допустим, что это так и есть; в таком случае мы будем иметь довольно развернутую метафору, в основании которой лежит опыт свидетельствования некоторых содержаний, явленных как означивание. Содержания эти со времен Древней Греции обозначаются как разграничение logos/eidos. Logos, как «внутри-смысловое становление сущности»12 и Eidos, как целостный «смысловой слепок» сущности13. Фактически мы имеем дело со свидетельствованием данного как становящегося, мы представляем данное как длящееся, несвершенное, находящееся в движении, мы свидетельствуем ускользание. В этом смысле означивание ускользающего будет самой ситуацией свидетельствования.
2. Известен диалог, получившие название «иллокутивное14 самоубийство»:
- Ты жив?
- Нет.
Известен также диалог, который можно назвать «иллокутивным недоразумением»:
- Ты спишь?
- Да.
Оба диалога характерны тем, что целью вопроса является факт ответа на него, но не содержание ответа15. Иными словами, ответ на вопрос равносилен свидетельству; формально - не несет содержания, кроме своего рода «моментального слепка» ситуации, и, в сущности, является высказыванием не логическим, а эйдетическим. Мало того, выражения типа «я чувствую» являют собой тот «живой момент»16 (по выражению М.Мамардашвили), который присутствует в смысле, но не совпадает с содержанием мысли (с-мысл = соприсутствие мысли, свидетельство мысли).
Парадоксальная ситуация: мы оказались в ситуации свидетельствования, в которой под вопрос ставится возможность мыслить - как о самом свидетельстве, так и о ситуации. Само состояние свидетельствования - самоочевидно, и из этой очевидности не вытекает с необходимостью осмысление и тем более означивание. Вероятностная картина парадокса усугубляется еще одним моментом: фактически сознание всегда свидетельствует себя; любое состояние может быть содержанием сознания, но может ли сознание свидетельствовать это содержание в себе?
Таким образом, мы приходим к весьма странной конструкции: мы имеем, с одной стороны, свидетельствование, данное как процесс (метафорически - как некоторый маршрут), который - в практической ситуации - проходят оба - и клиент, и терапевт. При этом в условиях невозможности означивания «ключевых точек» этого пути предполагается, что через терапевта выступает явленная забота (поддержка через соприсутствие очевидности свидетельствования пути клиентом). С другой стороны, ситуация невозможности иных, кроме эйдетических, выражений делает принципиально невозможной логическое (системное) моделирование ситуации. В существующих «социальных координатах» психотерапевтическая ситуация может являть себя в эстетическом или теологическом свидетельствовании, что в крайних формах противоречит и устремлениям психотерапии обрести «научность», и существующей ныне методологической «таблеточной» установке.
Следует сказать вот еще что: сознание, свидетельствующее себя и сознание, мыслящее себя - все-таки различны по сути. И если можно свидетельствовать нечто, за-предельное мыслимому, то помыслить запредельное мысли невозможно. В этом - один из «предельных вопросов» психологии: если из мысли об очевидности своего «я» человек каким-то скачком переходит к свидетельствованию этой очевидности, то что - или кто - это «полное я»17 в своей самоочевидности.
1 Eysenk H. The effects of psychotherapy: an evoluation. Journal of consulting psychology, 1952, V. 16, P.319-324, цит. по Е.Ромек. Феноменологический метод и дилемма психиатрии: Бинсвангер и Гуссерль // Вопросы философии, 11, 2001, с. 80-92.
2 См, например, М.И.Яновский. О классификации психологических теорий. // Психологический журнал, 2004, т. 25 №3, с. 103-106.
3 Чрезвычайно рекомендую: Н.С.Юлина. Тайна сознания: альтернативные стратегии исследования. Ч.2 // Вопросы философии, №11 2004, с. 150-164.
4 Подробнее о кризисе рациональной психологии - см. А.В.Юревич. Методологический либерализм в психологии // Вопросы психологии, №5- 2001, с. 3-18.
5 см, например, В.В.Кучеренко и соавт. Измененные состояния сознания: психологический анализ. // Вопросы психологии, №3 1998, с. 70-77
6 см., например, Е.Ю.Завершнева. Превращенные формы в теории архетипов К.Г.Юнга.// Вопросы психологии, №6 - 1999, с. 70-77
7 См. работу В.Ильина «Православие и психотерапия» (опубликована на сайте http://hpsy.ru )
8 Т.О.Бажутина. Пропедевтика философии и философские основания медицины, курс лекций, Новосибирск, 2001, с. 135.
9 А.Б.Смулевич. «Психосоматические расстройства (клиника, терапия, организация медицинской помощи)» в журнале «Психиатрия и психофармакотерапия» - Том 2/N 2/2000.
10 От «врать» и «ворчать», (М.Фасмер, Этимологический словарь русского языка т.1, М.,2003., с. 361)
11 М.Петров. Психея // Философская энциклопедия, т.4., М., 1967, с.414.
12 А.Ф.Лосев. Философия имени. - в кн. Из ранних произведений, М.,1990, с.102
13 Там же, с. 97, 100.
14 Иллокутивный - относящийся к так называемой «коммуникативной силе» перформативного высказывания (которое равносильно совершаемому действию, напр., «я говорю») - см. Н.Д.Арутюнова. Перформатив // Лингвистический энциклопедический словарь, М., 1990, с. 372-373.
15 Н.Малкольм. Состояние сна. М., 1993, с. 52.
16 М.К.Мамардашвили. Мысль в культуре. - в кн. «Как я понимаю философию», М., 1992, с. 151
17 «Акт очевидности есть акт синтеза», по Гуссерлю, «придающий интенции абсолютную полноту содержания» - В.И. Молчанов. Различение и опыт: феноменология неагрессивного сознания. М.,2004, с.115. См. также: В.А. Барабанщиков. Онтологические характеристики перцептивного процесса // Психологический журнал, 2001 т.22 №5, с.17-28 и А.В.Мцхветадзе. Вновь о проблеме человеческого «я» // Вопросы философии, №7 - 2000, с. 132-137.
Новосибирск, 2005-2007.