ENG
         
hpsy.ru/

../../Размышление и действие в экзистенциальной психотерапии

Размышление и действие в экзистенциальной психотерапии

Г. Кон (Великобритания)

Ганс У. Кон - автор многочисленных трудов по экзистенциальной психотерапии.
Руководил отделением психотерапии и психологического консультирования
Риджент-Колледжа ­(Лондон), был супервизором Общества экзистенциального анализа.
Лекция прочитана на XII ежегодной конференции Общества
экзистенциального анализа в мае 2000 г.
Перевод М. Кулаковой, 2004.

Что есть экзистенциальная практика?

Однажды мой друг-психоаналитик спросил меня: «Что же ты делаешь?» Он был знаком с экзистенциальными текстами, но не знал, как эти философские идеи могут пригодиться при встречах с загруженными проблемами людьми в кабинете консультирования. И для многих студентов именно в этом заключается сложность - не в сложности текстов Хайдеггера, Сартра и Мерло-Понти, а в том, какая связь существует между этими идеями и ежедневной терапевтической реальностью.

Существует, очевидно, ряд трудностей и для экзистенциальных терапевтов. Конечно, есть определенный ряд конкретных требований, которым они следуют в работе с клиентами. Между тем, однако, в психоаналитической практике есть множество ссылок на психоаналитическую теорию. А вот в экзистенциальной терапии таких ссылок значительно меньше.

Может ли так быть, чтобы прямая связь между экзистенциальной мыслью и экзистенциальной практикой попросту отсутствовала или чтобы она была настолько призрачна, что ее даже словами не передашь? Может ли так быть, что одна экзистенциальная сессия настолько существенно отличается от другой, что искомая общая для всех сессий база, которую мы пытаемся описать, просто отсутствует как факт?

Кстати, Медард Босс, друг Хайдеггера и один из первых экзистенциальных терапевтов, считал, что все теории Фрейда требовали корректировки, но не предложил ни одной поправки к фрейдовской практике. Он считал, что фрейдовская практика чудесным образом выражает экзистенциальную мысль, а не психоаналитическую, и на этом основании отрицал связь между теорией Фрейда и его же практикой.

Именно экзистенциальные терапевты убеждены, что экзистенциальная терапия характерна главным образом своей свободой от «техничности». На мой взгляд, они обращают внимание на то, чем она не является, а не на то, что она из себя представляет.

Практика и техника

По этому поводу я хотел бы выдвинуть следующее предположение: мы проводим различие между практикой и техникой. Если теория есть в сущности «то, как мы думаем» (буквально: как мы смотрим на вещи), то практика - это «то, что мы делаем или не делаем с тем, как мы думаем». Другими словами, практика есть всегда: она состоит в осуществлении или в не-осуществлении того, как мы думаем.

О техничности я бы сказал так. Она возникает, когда наше действие теряет связь с тем, как мы думаем. Утрата связи может наступить в том случае, если мы позволяем нашему действию стать механическим, автоматическим, потерявшим гибкость. Или даже тогда, когда действие становится просто удобным и привычным, хотя при этом мы отдаем себе отчет в том, что оно не связано с тем, как мы думаем.

Таким образом, если мы мыслим и чувствуем экзистенциально-феноменологически - я говорю «мыслим и чувствуем» так, как будто мысли и чувства всегда вместе - мы можем выбирать, следовать нам этому в нашей практике или же не делать этого. Мы можем принять и решение продолжать работать психодинамически, если это для нас почему-либо важно, и, делая так, развернуть практику в сторону техники.

Что есть экзистенциальная феноменология?

С тем чтобы добраться до решения этой проблемы, я сначала скажу несколько слов о том, как я понимаю экзистенциальную феноменологию. Это необходимо потому, что существует определенно больше чем один способ описать это. Здесь нет места сравнениям различных способов изъяснения экзистенциально-феноменологической мысли, но всякий, кто захочет обсуждать свой экзистенциальный опыт, должен будет прежде сказать, что он имеет в виду, когда говорит «экзистенциальный» и «феномено­логический». Предположение, что все одинаково понимают эти термины, неизменно ведет к непониманию и путанице.

Моя собственная практика основана на том, как преподнес экзистенциальную феноменологию в своих ранних работах Хайдеггер, в частности, в «Бытии и Времени», и к чему он, как я считаю, позднее пришел вновь в конце своей жизни, когда читал лекции студентам и психиатрам в Швейцарии. Феноменология Хайдеггера, навеянная чтением Гуссерля, весьма существенно от нее отличается. В общем смысле феноменологию, выражаясь словами Дермота Морана, лучше всего понимать как радикальный, анти-традиционный стиль философии, который основной упор делает на попытке… описать феномены, в широком смысле - как нечто становится тем, чем оно становится, как оно проявляет себя для сознания, для переживающего [2, 4].

Гуссерлю важно было исследование сути этого переживания. Таковое представляется возможным только в том случае, если мы приостановим действие того, что он называл «природным/естественным отношением», того способа, которым мы изо дня в день взаимодействуем с самой жизнью, нашу практическую вовлеченность. Она искажает «истинное понимание переживания в том виде, в каком оно нам дано» [2, 11].

Для Хайдеггера это неприемлемо. Для него важна феноменология экзистенции, и экзистенция понимается им как «Бытие-в-мире» и включает в себя феномены искусственности и временности. Вновь обратимся к Моргану: «Хайдеггер хотел применить феноменологию как наилучший способ дойти до феноменов конкретной человеческой жизни» [2, 228]. Хайдеггер, между тем, ничего не оставляет за скобками - экзистенция выделяется (как подразумевает слово) в многоликую ситуацию, где все имеет значение. И поскольку контекст всегда шире, чем мы думаем, ничто не может быть раз и навсегда досконально понято.

Теперь я перейду к некоторым отдельным аспектам экзистенциальной феноменологии и постараюсь передать, что же она придает моей практике.

Бытие-в-мире

Что значит понимание экзистенции как «бытия-в-мире»? Это значит, что как человеческие существа мы всегда включены в более широкий контекст, которого мы не выбирали, но которому мы вольны отвечать так или иначе. Будучи частью контекста, мы есть и его со-творцы.

Именно внутри этого контекста происходит то, что мы переживаем как запреты или неудачи. Изменение контекста из-за изменения нашего ответа - вот что может помочь с решением того, что мы называем «психологическими проблемами».

И тогда место терапии уже не в гипотетически структурированной «психэ» внутри человека, и действия терапевта уже не связаны с тем, чтобы ослабить либо усилить гипотетические составляющие этой «психэ». Место терапии, скорее, в более широком контексте, по отношению к которому человек выступает и его частью, и со-творцом, и задача терапии уже в том, чтобы изучить ответы конкретной личности, которые она дает этому контексту, ведущие к вопросу: до какой степени изменение ответов желательно и возможно?

Здесь мы видим релевантность различных видов мышления для разных видов практики. Если мы думаем, что экзистенции наших клиентов могут быть поняты только в контексте их жизней, наша практика не сконцентрируется на их «внутрипсихических» процессах. Также нам не понадобятся законченные построения и предположения, которые должны придать смысл этим процессам. Тогда терапевтическая практика передвинется от индивидуальной «психэ» к миру и тому, что может быть в нем воспринято. А то, что может быть воспринято, и есть феномены наших отношений к миру. Эти феномены не суть объяснения - последние остаются предположениями, время от времени изменяющимися от случая к случаю. Для экзистенциального терапевта феномены ­приоритетны.

Приоритетность феноменов

Чем же хороша приоритетность феноменов для терапевтической ситуации? Приведем простой пример (а любой пример такого рода есть упрощение). Женщина плачет на сеансе. Ее слезы - феномен. Терапевты могут, конечно, сочинить какие-либо собственные идеи по поводу ее слез. Но эти идеи будут всего лишь предположениями. Женщина может сказать: «Моя мама частенько плакала. Интересно, не потому ли так много плачу я». Это - ее предположение, но для терапевта это - часть ее переживаний по поводу слез, которые непременно надо принять во внимание. Чего экзистенциальный терапевт должен избежать, так это «сговора» с клиентом с целью превратить его догадки в объяснения.

Предположения могут быть верными, а могут быть ошибочными, но они всегда значимы. Однако значимы они только в контексте, причем - не в контексте терапевта. Мы видим различие между двумя видами интерпретирования: редуцирующей интерпретацией, сужающей значение феномена до «это значит вот что…», и герменевтической, которая расширяет основы понимания за счет расширения контекста, в пределах которого феномен обладает смыслом. Герменевтическая интерпретация не может быть окончательной.

Значение слез клиентки возникнет из широчайшего контекста ее жизненной истории, созданной в терапевтическом пространстве. Там может быть найдена связь между слезами ее матери и ее собственным плачем, но невозможно присвоить раз навсегда определенное значение ее слезам.

Многомерность времени

Рассуждения о контексте «истории жизни» приводит нас к вопросу об применимости экзистенциально-феноменологического понимания времени в экзистенциальной практике.

Гуссерль в «Феноменологии сознания внутреннего времени» изменил последовательность различных «теперь», охватывающих все направления трехмерного варианта толкования. Роберт Достал подводит итог этому следующим образом: «Прошлое в настоящем остается прошлым, и будущее в настоящем предполагается как будущее. Гуссерль говорит, что эти три измерения образуют настоящее» [1, 147].

Хайдеггер основывает свою теорию на гуссерлевских построениях, но идет дальше. Он видит время как часть экзистенции, время становится «экзистенциальным». Наше прошлое есть часть нашего настоящего как нечто, что однажды случилось с нами, в нашей «искусственности» и нашем «отсутствии». Наше будущее есть часть нашего настоящего как наша потенциальность, возможность. Отсутствие и возможность вместе сочиняют нашу историю.

Общеизвестно заявление о том, что экзистенциальный терапевт концентрируется только на том, что называется «здесь-и-теперь» и не принимает в расчет прошлое и будущее. Однако, возможно, правильно будет сказать, что в своей заботе о настоящем мы неотделимо озабочены и прошлым, и будущим, которые суть части настоящего. И мы должны обращаться к нему, когда бы оно себя не обнаружило.

Конечно, мы не рассматриваем «прошлое» как «причину» настоящего в том смысле, в каком мы понимаем, что сейчас бильярдный шар катится потому, что раньше мы его толкнули. Контекст вновь занимает линейное положение: прошлое есть часть контекста, который есть наша жизнь. Однако мы не считаем, что прошлые поражения затаились где-то на «психической позиции», с тем чтобы, в определенный момент возникнув, привести к нынешним неприятностям.

С другой стороны, будущее в виде возможностей, которые с равной степенью вероятности могут быть и реализованы, и упущены, также является частью нашего настоящего. Если бы дело обстояло иначе, как вообще мы могли бы вести речь об изменениях?

Если наши клиенты позволяют себе (а мы - позволяем им) иметь отношение к истории своей жизни, части прошлого неизбежно обнаружатся, и они смогут создать новые связи и более внимательно изучить возможности. Мне представляется, что предположение о ригидных линейных связях как о чем-то, что связывает тончайшую многоячеистую сеть контекста, не выдерживает критики. Нам нужно помнить, что речь идет о контексте клиента, и, как уже отмечалось, эта работа наиболее удачно получается у самих клиентов, но - не без деликатных «визитов» терапевта.

Свобода и выбор

Говоря о новых возможностях, мы подходим к проблеме выбора. Казалось бы, психотерапия немногое может сказать по этому поводу, особенно если она относится к детерминистсткому направлению. В то же время, сам термин «изменение», как мне кажется, входит в ее состав. Когда наши клиенты приходят к нам, они зачастую чувствуют, что попали ловушку и у них нет никакой надежды освободиться из нее.

Экзистенциальное мышление разграничивает то, что «дано», и наши ответы на данное. Так становится очевидной точка, где становится возможным выбор новых возможностей. «Данность» может быть вне нашего контроля, это Хайдеггер называл «отсутствием». Однако наши ответы не предсказаны заранее. Хотя так может оказаться. Мы не можем изменить то, что сделали или не смогли сделать наши родители, но мы можем изменить свои переживания по этому поводу. Мы можем изменить свои попытки избегать боли и постараться научиться отличать ту боль, которая неизбежна, от той, от которой можно избавиться. Больше того, мы можем чувствовать себя неспособными произвести такие перемены и признать свое бессилие сделать новый выбор.

Два вида «данного»

Некоторые экзистенциальные «данности» у каждого из нас разные - как те социальные обстоятельства, которых мы не выбирали: наша семья, наш язык и наше общество с его законами и обычаями. Хайдеггер называет их онтическими.

Но есть еще такие «данности», которые разделяются всеми нами, как части нашей экзистенции, условия Бытия. Их Хайдеггер называл «онтологическими». К ним относятся наши «уход», «отсутствие», наше неизменное «бытие-с-другими», наше воплощение и наша временность. Некоторые экзистенциальные терапевты (к ним я причисляю и себя) уверены, что отрицание таких «данностей» может привести нас к конфликтам, которые станут частью нашего способа бытия.

Таким образом, защитные ритуалы одержимости могут быть ответом «нет» той незащищенности, которая является частью экзистенции. Трудности в отношениях в любых видах могут быть ответом «нет» самой природе человеческого Бытия, которой так свойственно общение.

Экзистенциальный терапевт, в зависимости от того, насколько феноменологичен его подход, будет обращать внимание, прежде всего, на онтическую часть клиентского опыта. Сам Хайдеггер утверждал, что феномены, проявляющие себя в терапии, «не должны быть подчинены все-охватывающему экзистенциальному» [4, 162]. Но терапевт, в зависимости от того, насколько экзистенциально он работает, будет различать вкрапления онтологического в онтических трудностях, и будет открыт этому, когда оно проявит себя в разговоре клиента.

Другой

И в завершение обратимся к вопросу наших отношений с Другим, к проблеме, которая недостаточно рассмотрена критиками экзистенциализма и терапевтами. Правда, Хайдеггер мало писал об этом, но он подчеркивает реляционную природу экзистенции, характеризуя «Бытие-с» как неотъемлемую часть человеческого Бытия. Если существование Другого есть часть самой нашей экзистенции, то природа нашего отношения к Другому очевидно подлежит критике. Отрицание существования Другого есть отрицание самого существования. Это может быть отправной точкой для запоздалого экзистенциального изучения насилия. Хайдеггеровское понятие «Бытие-с» может, я полагаю (присоединяясь в этом к другим), быть базовым для экзистенциальной этики.

Частный аспект наших отношений с Другим, рассмотренный Хайдеггером и часто упоминаемый, - разграничение «озабоченности» (я бы назвал ее «тревогой»), которая «делает прыжок вовнутрь», и той, которая «делает прыжок вперед». В этом заключается разница между вмешательством, которое устраняет бремя Другого, и вмешательством, которое становится помощью Другому на пути реализации новых возможностей [3, 158-159].

В заключение давайте более пристально рассмотрим конкретный пример отношений между клиентом и терапевтом в рамках экзистенциальной терапии. Мы установили, что задача терапевта не в том, чтобы оказывать помощь в восстановлении равновесия неустойчивой «психэ» внутри клиента. Скорее, он должен помочь в исследовании и расширении того контекста, к котором возникли и продолжают возникать трудности клиента. Цель в том, чтобы создать терапевтическое пространство, в котором клиент сможет устанавливать новые связи и открывать новые возможности. Эти связи и возможности, как мы видели, принадлежат клиенту, и терапевт не имеет власти над ними и не может быть экспертом в их интерпретации.

Возможно, одно из наиболее ранних значений слова «терапия» наиболее точно описывает задачу терапевта - оказывать помощь, быть к услугам.


Литература

  1. Dostal R.J. (1993). Time at phenomenology in Husserl and Heidegger, in C.B. Guignon (ed.), The Cambrigde Companion to Heidegger. Cambridge: CUP.
  2. Moran D. (2000). Introduction to Phenomenology. London: Routledge.
  3. Heidegger M. (1987). Zollikoner Seminare. Protocolle - Gesprдche - Breife. Hrg. von M. Boss. Frankfurt a. M.: Klostermann.
  4. Heidegger M. (1962). Being And Time. Tr. J. Macquarrie and E. Robinson. Oxford: Blackwell.

Мои воспоминания о Гансе

Э. ван Дорцен (Великобритания)

Эмми ван Дорцен - профессор, директор
Новой школы психотерапии и консультирования (г. Шеффилд),
практикующий экзистенциальный психотерапевт.
Перевод М. Кулаковой, 2004.

Только когда человек умер, становится ясно, что он значил для тебя. Когда Ганс умер, я была потрясена более, чем могла себе представить, - так, как будто умер любимый дядя или хороший друг. Хотя, по правде говоря, я никогда не была особенно близка с ним, и мне не казалось, что я сколько-нибудь хорошо его знаю. Полагаю, мы оба специально старались уйти с дороги другого, хотя бы потому, что были удивительно крепко связаны одинаковым интересом к использованию идей Хайдеггера в психотерапии. Он был в больнице, когда я последний раз звонила ему, и предложил мне встретиться, чтобы подробно обсудить некоторые чисто технические моменты. Вместе мы посокрушались о том, как мало людей понимают Хайдеггера достаточно глубоко, чтобы работать в этой области, и он выразил свою признательность за то, что были времена, когда мы вместе обсуждали эти вещи. Я чувствовала, что он ценит меня, и мне приятно было с ним разговаривать. Я не была уверена, что дала ему то, о чем он просил: тесное интеллектуальное сотрудничество. Нам обоим доставляло огорчение то, как размывали и извращали мысли Хайдеггера вместо того, чтобы изучать его работы в деталях так, как они того заслуживают. С подтекстом я поинтересовалась, не говорим ли мы также и о нем самом. Ганс был в меланхолии из-за того, что не мог больше продолжать свое исследование хайдеггеровского вклада в психотерапию. Разговор этот состоялся всего за несколько недель до его смерти, но у него по-прежнему было четкое, строгое понимание сути и очевидная жажда интеллектуального поиска. Ему неинтересно было обсуждать свою жизнь, а еще менее - возможную смерть.

В каком-то смысле было правильно оставить все, как есть. Ганс и я сказали все, что нужно было сказать друг другу. В прошлом году, чувствуя, что конец его приближается, я написала ему пространное письмо с тем, чтобы разрядить обстановку и кстати дать обратную связь по поводу его второй книги. Мы встретились во время ланча в маленьком старомодном ресторанчике под Ватерлоо и провели наиболее приватное обсуждение из всех, которые у нас когда-либо были. Он сетовал на отсутствие возле его дома такого вот ресторанчика и ел и говорил так оживленно, что я решила, что у него впереди еще добрый десяток лет жизни. Затем он приходил в Новую школу прочесть лекцию о своей новой книге и продемонстрировал подлинно адвокатский талант, защищая хайдеггерианство от нападок извне. Смотреть на него было ­приятно.

Впервые я встретилась с Гансом, когда он пришел на первое заседание Общества экзистенциального анализа в декабре 1988 года. Уинди Дриден сообщила ему, что я собираюсь открыть это новое Общество, и Ганс явился туда в надежде задать мне каверзный вопрос, подозревая, что я не слишком много знаю о методе. При этом, в отличие от многих, он был чрезвычайно вежлив, и мы продолжили нашу беседу за ланчем, во время которой и выяснилось, что у него нет собственной базы для изложения идей. Я немедленно пригласила его преподавать нам в Риджент-Колледже, и он охотно принял приглашение. Началась профессиональная дружба, продлившаяся шестнадцать лет. Мы уважали друг друга и часто соглашались не соглашаться по некоторым конкретным пунктам. Но мы никогда не были близкими друзьями. Полагаю, нечто неудобное в наших отношениях заключалось в противоречии между тем, что он был старше, и тем, какую роль я сыграла в его профессиональной деятельности. Ситуация усложнилась, когда я мне пришлось оставить Колледж, а он решил остаться там. Мы были любезны по отношению друг к другу в обществе, но что-то недосказанное оставалось между нами на протяжении многих лет. Ганс продолжал преподавание в колледже еще один год, деля с Дигби Тантамом преподавание групповой терапии. Они с Дигби знали друг друга довольно давно, со времен работы в Институте группового анализа. И именно Ганс первым попытался обратить Дигби в экзистенциализм в1984 году, пригласив его на лекцию, которую он давал в институте, ссылаясь на то, что она гораздо более экзистенциальная, чем аналитическая, т.е. на то, что Дигби в те времена (задолго до того, как мы с ним познакомились) упрямо отвергал. Конечно, Ганс был прав, и ему было неприятно такое отторжение, но когда мы заключили брак с Дигби, Ганс почувствовал, что равновесие восстанавливается.

Он чувствовал вещественное объединение экзистенциального подхода и групповой терапии. И в самом деле, мы с Дигби стали совместно преподавать групповую экзистенциальную терапию - то, что так одобрял Ганс.

Иногда Ганс рассказывал мне кое-что из своего прошлого, но все то же было написано в его немецких стихах, которые он когда-то давно дал мне прочесть и которые говорили об этом гораздо больше, чем он сам лично. Хотя мы обсуждали его взгляды на отношения, мы так и не стали слишком близки ни в одном из случаев таких обменов. Я всегда чувствовала в Гансе сдержанность, и лишь после его смерти я поняла, что он был таким со всеми. При том я видела, что он был совершенно близок с Дженни и Сарой, а позже - с Дианой, и, побывав у него в гостях в Кью, я знала, что и там он окружен друзьями. Такой же была ситуация с его работой терапевта для студентов Новой школы, за что в последние годы жизни я ценила его больше, чем когда-либо, потому что могла направить к нему наиболее сильных студентов. Он любил работать с ними, а им нравилось сотрудничать с ним. Он был неподражаем в этой роли - мудрый, надежный и должным образом необычный.

Это было здорово - знать Ганса. Мне будет не хватать его присутствия где-то далеко отсюда, на Юго-Востоке Лондона, и при особых происшествиях. Сцена экзистенциальной терапии никогда теперь не будет прежней - без него. Это, как говорится, конец эпохи. Я горжусь, что последняя глава, которую он написал, выйдет этой осенью в книге «Экзистенциальные перспективы», которую мы с Клэр редактируем. Он так ждал, когда она выйдет…

Кон Г.,

Великобритания.
Опубликовано в журнале «Экзистенциальная традиция: философия, психология, психотерапия», № 6, 2005.

См. также