1. Значение этой проблемы в жизни. Русские материалисты и
Маркс.
Значение антиномии (антиномия - логическое
противоречие, за которым скрывается реальная гармоническая
система противоположностей.
Антиномии решаются у Канта так, что тезис и антитезис, несмотря
на кажущуюся несовместимость, оба остаются верными, но в разных
смыслах. Они помогают открыть реальную систему бытия, как
гармонию разных и противоположных смыслов и значений, ибо
конкретная реальность не однозначна, но многосмысленна и
многозначительна) свободы и необходимости является очевидным не
только в философии, но и в жизни. Требование ее решения отнюдь не
является философским педантизмом, ибо философское противоречие
скрывает за собой жизненное, социально-психическое
противоречие.
Исходить из идеи абсолютной свободы и прийти к абсолютному
рабству не есть теперь только философское противоречие (каким оно
было для Шигалева в "Бесах"). Мы встречаемся здесь с
неким трагизмом в личной и социальной психической установке. Оно
составляет самостоятельную проблему.
Русские материалисты, позитивисты и атеисты ( в стиле Базарова)
еще были порядочными людьми, добрыми "идеалистами" и
горели любовью к человечеству.
Это про них Вл. Соловьев сказал: "Человек произошел от
обезьяны, а потому будем любить человека!". Они не замечали
в этом никакого противоречия. Но вот любовь к человечеству начала
превращаться в ненависть к живым людям, требование универсальной
гильотины у гуманного Белинского. Миросозерцание материализма и
атеизма нисколько этому не препятствовало, ибо оно не знало
никаких абсолютных мистических запретов.
Великий Инквизитор Достоевского еще говорил о любви к людям, но
из этой любви вытекало полное презрение к живой личности и
грандиозно организованная инквизиция.
Наконец, Маркс окончательно бросил и возненавидил фразеологию
гуманности и любви; он не говорит о морали и справедливости,
оставаясь верным своему материализму и атеизму. Однако он этой
верности не выдерживает и вступает на путь морализируещего
имморализма. Это одна из самых отвратительных психических
установок: Маркс беспрерывно морализирован, изобличая и осуждая
своих врагов, и вместе с тем сам интриговал, лгал и клеветал
(дело с Бакунином), проявляя последовательный имморализм.
Марксизм морализует в своем изобличении "эксплуатации"
и вместе с тем имморален в своей социальной и политической
практике. Моральный протест появляется, чтобы обосновать и
оправдать ненависть, и затем снова исчезает, чтобы не мешать ей
действовать.
Почему Маркс не углубил своего понятия "эксплуатация" и
не осознал, что оно покоится на признании ценности личности, как
самоцели?
А потому, что идея личности есть идея существенно-христианского
происхождения и с нею связана этика любви. Все это было Марксу
отвратительно и враждебно.
Ему была нужна этика ненависти. Положительные ценности ему были
не нужны и опасны: они могли привести к "святыням" и
заставить преклониться. Ему необходима была отрицательная
ценность для ненависти и отрицания, и он нашел ее в
эксплуатации.
Отрицательное морализирование совсем не есть выражение любви, оно
есть функция ненависти. Мефистофель был величайшим мастеров в
отыскании негативных ценностей, в безошибочном угадывании зла он
видел свою высокую миссию, и в этом смысле был величайшим
моралистом, не хуже любого пуританина.
Необычная зоркость ко злу и стремление все свести к низким
мотивам составляет сущность некоторых характеров. Метод сведения
(редукция) к низшему одинаково характерен для Маркса и Фрейда,
будет ли то сведением к "интересу" или к сексуальному
влечению (на это справедливо указал С.Л. Франк).
Такой метод Шелер назвал "спекуляцией на понижение".
Результатом этого метода является вовсе не
"сублимация", о которой говорит Фрейд, а, напротив,
профанация возвышенного, уничтожение чувства благоговения.
Психоанализ Фрейда может обратиться в психическую болезнь
эротомании (этим, конечно, не отрицаются его научные открытия).
Материализм Маркса обращается у него в презрение к людям.
Да и почему, в самом деле, благоговеть перед потомками обезьяны?
Маркс одинаково ненавидел и презирал буржуазию, как и своих
товарищей-социалистов (например Бакунина, Лассаля и др.). Когда
все вокруг него принижалось, он сам возвышался. В этом секрет
"спекуляции на понижении".
Почему Маркс держался за свой материализм, атеизм, детерминизм и
старался не заметить явной несовместимости такого миросозерцания
с каким-либо морализированием, в частности с осуждением
"эксплуатации"?
А потому, что атеистический материализм дает полную свободу не
стесняться в средствах, когда дело идет о захвате власти, о
диктатуре над пролетариатом, которая необходима революционному
"вождю".
Атеистический материализм дает полную возможность стоять "по
ту сторону добра и зла", а это большое преимущество для
"профессионального революционера и политика".
Вот психологические причины, почему Маркс не мог осознать
этического принципа, лежащего в основе понятия
"эксплуатации", почему он не мог осознать знаменитой
антиномии, не мог оценить значения антитезиса. Все это было
отодвинуто в бессознательное и подавлено.
Моральные суждения появились в сознании лишь для осуждения.
Дальше их осознавать было не нужно и опасно. Положительные
ценности, как, например, любовь, сотрудничество классов,
солидарность, право - были для него не нужны и даже вредны: они
ослабляли классовую ненависть.
2. Постановка проблемы свободы и
необходимости
Антиномия свободы и необходимости появляется в различных
аспектах:
- "Бытие определяет сознание" - нет, "сознание
определяет бытие".
- "Все есть природа, все есть материя (из природной
необходимости нельзя выскочить)" - нет, "не есть все
природа, не есть все материя, и возможен скачок из царства
необходимости в царство свободы".
- "Все определяется причинной необходимостью" - нет,
"не все определяется причинной необходимостью, существует
еще свободная целесообразность".
- "Нельзя начать причинный ряд, ибо цепь причинности убегает
назад в бесконечность"- нет, "можно начать причинный
ряд, ибо существует причинность через свободу".
Кант первый формулировал эту антиномию в своей
"диалектике". Можно сказать, что без его диалектики
свободы и необходимости Фихте, Шеллинг и Гегель были бы
невозможны.
Они во многом изменили и углубили его решение, но вся философия
19 и 20 веков постоянно возращалась к этой проблеме: каждый
большой философ продолжал диалог с Кантом, даже и не будучи
нисколько кантианцем. Это Кант ввел настоящую диалектику в новую
философию, и он ввел ее своими антиномиями.
Они стоят незыблемо, хотя решения даются иные и далеко отходящие
от Канта.
Третья антиномия Канта, антиномия свободы и необходимости,
присутствует при всяком философствовании, присутствует она даже в
системе марксизма.
Русская философия в период ее расцвета прошла через критическое
исследование Канта, Фихте, Гегеля и неокантианцев, впитала в себя
лучшие достижения античной диалектики, сохраненное в веках, и
наметила такое решение антиномии, которое получило затем
подтверждение в западной философии.
Нет возможности показать здесь все достижения науки и философии
за сто лет со ссылками на ученых всех стран, пройти весь
диалектический путь, приводящий к такому решению, которое стоит
на уровне философской культуры, - однако мы считаем необходимым
показать позитивный выход из противоречий, наметить итоги вековой
работы мысли.
Вот эти итоги.
Антиномия свободы и необходимости сама по себе не связана ни с
какой определенной системой философии, ни с какой
"метафизикой". Она присуствует при всех системах.
Величие Канта состоит в том, что он наиболее остро ее поставил,
доведя до конца диалектику тезиса и антитезиса. Проблемы Канта
бессмертны, но не его решения.
Настоящее решение антиномии должно быть свободно от всех
"измов", одинаково от материализма, как и от
субьективного идеализма. Оно не должно даже базироваться на
кантовом противопоставлении "явления" и "вещи в
себе".
Оно должно быть ускоренным в самом бытии (онтологическим) и
диалектическим, чтобы лежать в лучших традициях эллинской и
русской философии. Ибо прежде всего у эллинов надо учиться
диалектике (как указывает само это греческое слово), а затем уже
у Канта, Фихте и Гегеля.
Тезис исходит из всеобщей причинной необходимости, охватывающей
всю природу; она не допускает исключений, и человек не является
исключением: он создан природой и принадлежит к царству
природы.
В этом смысле он не свободен: не существует свободы от причинных
связей. Причинная обусловленность (детерминация) не допускает
перерыва причинности.
Таков перерыв был бы абсолютной случайностью, но свобода не есть
"случайность".
Напротив, она есть борьба со слепым случаем.
Свобода есть сознательно-целесообразное действие, а такое
действие вовсе не есть случайность, произвол и неопределенность,
напротив, оно строго обусловлено, только оно иначе обусловлено,
чем движение в природе.
Человек не может ускользнуть от природной детерминации, но он
может стоять еще под властью другой детерминации, другой
закономерности, составляющей другую степень бытия.
Человек содержит в себе много ступеней бытия: он есть
механическая природа; но, может быть, он есть не только
"природа", а еще нечто большее и высшее: цивилизация и
культура?
Здесь открывается новая ступень, новая сфера бытия, сфера
сознательно-целесообразного действия, кратко называемой сферой
свободы. Она должна иметь свою собственную обусловленность,
автономную, но ни в чем не нарушающую других низших детерминаций
природной необходимости. Так могла бы быть решена
антиномия.
Беда только в том, что сознательно свободная обусловленность по
целям кажется несовместимой с причинной обусловленностью: она
претендует начинать причинные ряды, она не признает пассивного
подчинения природной необходимости, она хочет даже властвовать
над ней, - одним словом, она исключает суверенитет природы из
своего царства свободы.
Здесь узел антиномии, и здесь ключ к ее решению.
А что, если сознательная целесообразность не исключает
причинности, но, напротив, включает ее в себя?
3. Решение антиномии свободы и
необходимости
Что такое "свободное действие"? В чем его
онтологическая сущность? Оно есть прежде всего:
1) цель, поставленная сознанием, затем:
2) отыскание и изобретение средств, могущих привести к цели, и,
наконец:
3) приведение в движение цепи средств, реализующих цель.
И вот сразу ясно, что выбор средств с самого начала есть выбор
причин, могущих произвести желательное следствие. Сознательное
стремление к цели есть не что иное, как цепь причин, производящих
желательное следствие. Сознательная целесообразность не исключает
причинной необходимости, но, напротив, предполагает ее и содержит
в себе.
И вот, что особенно удивительно: причинная необходимость не
только не противоречит свободной целесообразности, не только не
уничтожает ее, но напротив, является необходимым условием ее
возможности.
Человек только тогда может осуществлять свои цели при помощи ряда
средств, если законы причинной необходимости остаются
ненарушимыми, ибо ряд средств есть ряд причин.
Если бы законы механической причинности, законы тяжести иногда
соблюдались, а иногда нарушались природой, человек не мог бы
построить дома, ибо он внезапно свалился ему на голову.
Если бы природа действовала свободно и произвольно, человек
окончательно потерял бы свободу действия: он стал бы рабом случая
или же рабом населяющих природу и свободно действующих
духов.
Результат ясен: свободная воля, действующая по целям, возможна
только в таком мире, который насквозь причинно детерминирован.
"Индетерминизм" уничтожил бы свободу действия
(парадоксальное следствие диалектики свободы!).
Попытка отстоять свободу действия при помощи какого-либо
устранения, ограничения или ослабления причинной необходимости
была явно несостоятельна.
Напротив, чем более крепка и абсолютна та природная
необходимость, которую удалось открыть и установить человеку, тем
более обеспечена для него сфера целесообразного действия, сфера
свободного творчества.
Свободная целесообразность предполагает и содержит в себе
природную необходимость, но не наоборот. Природная необходимость
индифферентна ко всяким целям и желаниям человека: она есть
"равнодушная природа"; она может одинаково служить
противоположным целям, действуя по отношению к ним как
"слепой случай".
Но свободная целесообразность не индифферентна по отношению к
природной необходимости, она с нею непрерывно считается, ее
взвешивает, ее познает: ведь она достигает своих целей при помощи
причинных рядов, комбинируя эти ряды, строя из элементов природы,
как из материала, новую форму бытия.
Статуя сохраняет в себе все свойства материи (мрамора или
бронзы), пользуясь всеми законами физико-химического бытия, но
она сама представляет собою новую, высшую форму бытия, выводимую
из материи.
Дом сохраняет и содержит в себе кирпичи со всеми их
физико-химическими свойствами, но кирпичи не содержат в себе
дома, не предопределяют его архитектуры.
Вот почему дом есть высшая, новая ступень бытия, высшая форма,
созданная из низшей материи.
В свою очередь, кирпич есть тоже форма, созданная из материи: из
глины; он есть форма по отношению к глине, но он есть материал,
материал по отношению к зданию.
Так, Аристотель изображал соотношение ступеней бытия при помощи
противопоставления формы и материи.
Бытие неоднородно, оно представляет собою множество ступеней
бытия, причем каждая высшая ступень бытия предполагает и содержит
в себе низшую, но не наоборот; и это потому так, что каждая
высшая ступень есть новая форма бытия, для которой предшествующая
ступень служит "материей".
Свободная целесообразность представляет собою такую новую, высшую
ступень бытия, такую новую форму бытия, которая предполагает и
содержит в себе низшую ступень природной необходимости, как свою
материю.
Антимонию свободы и необходимости нельзя решить, если себе
представить две формы: сферы природы и сферы свободы, как стоящие
рядом и борющиеся друг с другом за территорию.
Свобода и необходимость суть противоположности, но не взаимно
исключающие друг друга, а такие, из которых одна есть включающая,
а другая включаемая.
Это особое, очень тонкое, диалектическое противопоставление
Аристотель выражает через соотношение формы и материи, а Гегель,
принципиально следующий здесь за ним, через свое основное
диалектическое понятие (в сущности, непереводимое (имеется ввиду
категория "снятие" у Гегеля)).
Оно означает вот что: все закономерности низшей ступени бытия
"поднимаются" на высшую ступень и сохраняются в ней,
как материя сохраняется в новой форме; и вместе с тем эти низшие
закономерности как бы растворяются в высших, теряют свое
значение, остаются сами собою разумеющиися,
"уничтожаюся", вернее было бы сказать, в своей новой
форме преображаются до неузнаваемости.
Так, мрамор преображается в одухотворенную красоту, физическая
звуковая волна в симфонию; так, природная необходимость
преображается в творческую свободу.
Это особое соотношение ступеней бытия проницает все бытие и
создает особую иерархию бытия: биологическое бытие включает и
содержит в себе физико-химическое, - но не наоборот: психическое
бытие предполагает и в таком-то смысле включает биологическое
(организм); наконец, духовное бытие свободной личности, познающей
и действующей, предполагает и содержит в себе ее психику и ее
телесный организм.
Дух вовсе не индифферентен к телесной жизни, хотя функции
телесной жизни индифферентны к духу.
"Дух" - это вовсе не существо, которое так пугает
материалистов, это не дух спиритов и спиритуалистов.
Быть может, не существует бесплотного, свободно витающего духа -
но бесспорно существует воплощенный дух или одухотворенная
плоть.
"Дух" означает особую ступень бытия, которая не может
отрицаться никаким материализмом, эта ступень имеет свою
детерминацию, свою закономерность, выразимую в особых категориях,
не встречающихся в природе и в науке о природе.
Бытие свободно действующей и познающей личности мы называем
"духовным" бытием, чтобы отличить эту ступень от
низших, материальных ступеней бытия.
Если материализму больше нравится назвать эту ступень
"духовной материей", то можно лишь указать на
уродливость такого термина.
Но дело не в термине, а в диалектической необходимости признать
новую ступень, новую форму бытия, обладающую новыми
категориями.
Итак, свободная целесообразность есть новая детерминация бытия,
предполагающая и включающая в себя детерминацию причинной
необходимости.
Быть может, "диалектическому материализму" понравится
такое решение антимонии?
Тем более что любое "орудие производства", любая машина
составляет иллюстрацию к нему: машина есть цепь средств, которыми
осуществляется свободно поставленная цель, и вместе с тем машина
есть чистейший образец механической причинности.
И еще одно затруднение хорошо разрешается: "социализм есть и
не есть наука".
Теперь эта антимония разрешается так: социализм не есть наука, а
есть этика, поскольку он ставит себе цели и идеалы; но социализм
есть наука, или становится "научным", поскольку он ищет
средства для осуществления своих целей научным путем, т.е. при
помощи изучения причинных связей и "железных законов"
экономики (если только таковые существуют).
4. Основные категории свободы. Система
ценностей
На первый взгляд кажется, что марксизм мог бы легко принять такое
решение антимонии, не связанное притом ни с какой догматической
метафизикой.
Однако дело обстоит не так просто: поскольку диамат есть
диалектика, он может и даже должен принять это решение, но
поскольку он есть материализм, он не может его принять.
Чтобы это показать, мы должны раскрыть все смысловое содержание
этой новой детерминации бытия, которую мы назвали кратко
"свободной целесообразностью".
Целесообразное действие прежде всего ставит себе цель, затем
обдумывает и отыскивает средства.
Цель есть то, чего не существует в настоящем, что предвидится и
предвосхищается в будущем.
Цель есть то, что реально не существует, но должно
существовать.
Где же существует эта "цель"?
Она существует только в сознании, только в субьекте, она не
существует в "обьективной реальности".
Обдумывание и изобретение средств существует тоже не иначе как в
сознании, в познающем субьекте.
Только когда поставлена цель и найдены средства, когда выполнены
эти два духовных акта субьекта, наступает третий акт реализации,
который можно назвать "воплощением идеи" , ее
материализацией (идеальный проект дома воплощается в реальной
материи).
Совершенно ясно, что здесь, в понимании реального действия,
нельзя обойтись без противопоставления идеального и реального
бытия. Здесь бытие сознания определяет материальное бытие, а не
наоборот.
Таким образом, целесообразное действие предполагает
"действующее лицо", субьекта действия, преображающего и
изменяющего обьективную реальность.
Категория субьекта, действующего лица, просто не существует, если
допустить, что бытие определяет сознание, она не может
существовать в последовательном материализме, который есть
монистический детерминизм.
Итак, свободная целесообразность требует категории личности и
категории цели средств.
Но этого мало: спрашивается, чем детерминирована цель?
Выбор цели не есть нечто случайное, абсолютно неопределенное,
хотя он и свободен.
Но свобода имеет свою закономерность, отличную от закономерности
природы.
Существуют необходимые цели, но эта другая необходимость,
отличная от необходимости природы.
Это есть необходимость должного, а не сущего (необходимость того,
что не существует, но должно было бы существовать); это
необходимость обращения к свободе, ибо только к свободному
субьекту может быть обращено долженствование:
никто не говорит, что огонь "не должен" был сжигать
дома, но всякий скажет, что поджигатель "не должен" был
сжигать дома.
Свободная личность, действующая по целям, стоит над категорией
должного.
Но этим детерминация не закончилась: какие же цели определяются
как должные?
Те, которые признаются ценными.
В основе каждой постановки цели, каждого действия и решения лежит
(сознательно или бессознательно) суждение о ценности.
Как и всякое суждение, оно может быть ошибочным и субьективным,
но не может быть истинным и обьективным, ибо существуют истинные
обьективные ценности.
Никакая философия не может этого отрицать, ибо различные системы
спорят лишь о том, что именно истинно ценно, а не о том,
существует ли ценное, которое всегда предполагается.
Наука есть обьективная ценность, социальная организация есть
обьективная ценность, хозяйство и техника суть субьективные
ценности, личность есть обьективная ценность, наконец, жизнь есть
обьективная ценность (и притом сама жизнь есть сплошная -
сознательная или бессознательная - оценка).
Многообразные действия, которые наполняют жизнь личности, не
представляют собой бессистемного хаоса, но образуют некоторую
систему (всегда несовершенную), некоторый "образ
действия"; он определяется системой ценностей, которую
данная личность признала и усвоила в жизни (это то, что она в
конце концов любит и ценит).
Свободная личность, "действующее лицо" истории и личной
биографии есть особая категория; это не только сознание цели и
мышление средств (этим самым познание причин), это прежде всего
познание системы ценностей и энергия воли, направленной на их
осуществление.
Без этого нет свободной личности.
Личность есть высшее единство познающего, оценивающего и
действующего субьекта.
Сама личность, индивидуальная и соборная, народ, нация ( но
отнюдь не класс) есть драгоценнейшее явление культуры.
И каждая нация, и каждая культура имеет свою систему ценностей,
которую она "культивирует", и свою высшую ценность и
"святыню", которую она религиозно почитает.