публикации/авторы/Лунгина Д.А.

Получив предложение рассказать о Керкегоре и его книге «Философские крохи», перевод которой готовится сейчас к изданию, я вынуждена была признать, что сегодня его читают гораздо меньше, чем, скажем, пятнадцать-двадцать лет назад, когда происходящее еще предполагало радикальную позицию по отношению к себе и настойчиво взывало ко внутреннему самоопределению. Сегодня это кажется роскошью. Наше настоящее, на первый взгляд, слишком сложно и мутно для той чистоты отчаяния, а значит и определенности, какая была у Керкегора, но из этого не следует, что в нежелании читать и слушать виновато нынешнее время. Оно было точно такое же, оглохшее от шума, и когда его принимали, и когда отталкивали, в том числе и при жизни, в сороковые-пятидесятые годы позапрошлого века, когда радикализация гегелевской мысли делала скачки не за годы, а за месяцы и заражала активизмом не только политиков, но и богословов. Керкегора не совсем обошла стороной эта волна, к некоторым своим передовым современникам он даже испытывал симпатию — как например к Фейербаху за книгу «Сущность христианства», за смелость смотреть правде в глаза и бесповоротность вердикта, вынесенного культурным формам религии. Но политическая подоплёка книги его не увлекла, как не заражало и нервическое настроение спешки, исходящее от Фейербаха с его знаменитым кличем не упустить момент: вагон всемирной истории отходит, главное — успеть впрыгнуть, а куда идет поезд, дело десятое.

// Доклад, прочитанный в книжном магазине «Фаланстер» 17 декабря 2007 года

Избавить от впечатления бесконечного умножения его обликов могли бы помочь слова Хайдеггера: "Керкегор не философ, а религиозный писатель, причем не один среди многих, а единственно сообразный судьбе своей эпохи". Я всегда доверяла этой оценке, поскольку здесь говорится не только о том, что роль метафизики и богословия в те времена взяла на себя литература. С заменой строгого понятийного подхода литературным проблемы "Бога, свободы и бессмертия" стали звучать как открытые - то есть уже не метафизические вопросы.

// Русский Журнал

В 1880-1990-е годы собеседниками Толстого были аскеты, пророки и апостолы. Его дневники и публицистика тех лет свидетельствуют о такой новизне в понимании христианства, которая надолго захватит мир и введет его в X X век. И здесь Керкегор стоит для нас сегодня рядом с Толстым. Но они шли к своей общей цели — нахождение возможности для современного человека исполнения заповедей Евангелия — настолько разными путями, что начинает казаться: они не про- сто по-разному оценивали, но и по-разному видели современность. Керкегора Лев Толстой не включал в число своих единомышленников. Из всех доставленных в 80-90е годы Ясную Поляну произведений философа «Дневник» 1847 года в переводе Петра Ганзена был, скорее всего, единственной до конца прочитанной им вещью². Знаменательно: рождением новой, современной эпохи оба мыслителя считали годы своего собственного вхождения в литературу, отмеченного началом ведения дневника

// Логос. 2009. № 4-5. С. 43-53.

В России почти не говорили о Керкегоре. Она никак не заявила о себе по поводу датского философа (1813-1855), скончавшегося за тридцать лет до того, как его узнали в России, во всем мире. Что нам известно? То, что последнюю четверть 19 века и до мировой войны несколько человек, о которых пойдет речь, высказывались о Керкегоре на различные темы. Тогда речь шла о том, чтобы познакомить с ним русскую публику, и в 1885 году Л.Я. Гуревич поместила в своем журнале «Северный Вестник» перевод большого отрывка книги «Или — или» (1843) [I], спустя год другой отрывок из этой книги напечатал у себя М.М. Стасюлевич [2], в начале 1890-х гг. П.Г. Ганзен переработал оба перевода и добавил к ним еще один — «Дневник обо-льстителя», и в 1894 г. издательство М.МЛедерле выпустило книжку «Наслаждение и долг» [3] в серии «Моя библиотека». К этим переводам в 1908 г. поэт Юргис Балтрушайтис прибавил свои: снова «Афоризмы эстетика» [4] и еще одну статью 1-ой части «Или или» — «Несчастнейший» [5]. Около тридцати раз заходил разговор о Керкегоре в русской печати в связи с этими публикациями, в частной же переписке его упоминали совсем немного. Большинство этих случаев не связано друг с другом. Даже интерпретации Керкегора в общественных целях сохранили частность его мысли.