публикации/авторы/Гвелесиани Н.

Во многих религиозно-философских текстах прослеживается мысль о том, что люди, которые умеют жить здесь и сейчас — это святые и дети, при том, что святые — это те же вчерашние дети, только вновь умалившиеся. Все остальные трагически блуждают в поисках утерянного рая, а многие, впрочем, даже не помнят, что когда-то там были и, свыкшись с нынешним заурядным положением, даже находят в нем болезненную усладу. «Да, что знаешь в детстве — знаешь на всю жизнь, но и: чего не знаешь в детстве — не знаешь на всю жизнь». — так определила Марина Цветаева божественную детскость души — через органическую связь с неким пра-знанием, про-зрением. То есть живым знанием, которое теплится в человеке до тех пор, пока его не утрамбовали знанием мертвым — заблудше-взрослым, якобы общезначимым.

«Может быть, в поэте существует определенный душевный вампиризм, примитивно принимаемый за формы секса? Увлечения Цветаевой следовали одно за другим; можно подумать, что от каждого — от большинства — она освобождалась стихами и переходила к следующему. Интересно, что многое из написанного в связи с такими встречами не имеет ни малейшего отношения к эротике. Возникает ощущение, что все эти «каждые» («Как я хотела, чтобы каждый цвел / В веках со мной!..») не только расковывали стихотворные потоки, но и утверждали Цветаеву в реальности собственного существования. Без них, возможно, оно казалось бы ей еще эфемернее. Зато, когда бывал исчерпан стиховой поток, «исчерпывался», становился ненужным и вызвавший его человек»,- так написала Виктория Швейцер в книге «Быт и бытие Марины Цветаевой».

Тема эта это не простая, и в литературоведении, как я поняла, как следует не изучена, не озвучена внятно и отчетливо, не прокомментирована, не поставлена в контекст всей жизни Марины Цветаевой. Как-то выпадающая из контекста ее жизни. Темное какое-то дело. А потому у многих цветаеведов на нее — дружное табу. То есть тема-то есть, но углубляться нее не стоит.