публикации/авторы/Мерло-Понти М.

Говорят, что время проходит или течет. Говорится о течении времени. Вода, за течением которой я наблюдаю, несколько дней назад образовалась в горах, когда растаял лед; сейчас она передо мной, движется к морю, куда она вольется. Если время подобно реке, оно течет из прошлого в направлении настоящего и будущего. Настоящее - это следствие прошлого, а будущее - следствие настоящего. Эта знаменитая метафора на самом деле очень запутана. Так, если обратиться к вещам самим по себе, таянье снегов и его завершение - это не последовательные события: скорее само понятие события не находит себе места в объективном мире. Когда я говорю, что текущая в настоящее время вода позавчера образовалась изо льда, я подразумеваю некоего свидетеля, находящегося в определенном месте в мире, и я сравниваю то, что он последовательно видит: он присутствовал при таянье снегов и следует за течением воды или же с берега реки он после двух дней ожидания видит проплывающие куски дерева, брошенные им у истока. "События" выкраиваются конечным наблюдателем в пространственно-временной тотальности объективного мира. Однако если я рассматриваю этот мир сам по себе, то остается только единое нераздельное бытие, которое не изменяется. Изменение предполагает некоторую позицию, где я располагаюсь и откуда вижу прохождение вещей; событий не существует, если нет кого-то, с кем они происходят и чья конечная перспектива обосновывает их индивидуальность. Время предполагает взгляд на время.

// Мерло-Понти M. Временность //Историко-философский ежегодник №90. M., 1991.

Классическая психология рассматривает наше визуальное поле как сумму или мозаику ощущений, каждое из которых возникает благодаря соответствующему локальному возбуждению на сетчатке. Новая психология прежде всего указывает, что даже при рассмотрении самых простых и непосредственных ощущений мы не можем признать параллелизма между ними и теми нервными феноменами, которые их обусловливают. Наша сетчатка далеко не однородна, например, в некоторых своих областях она слепа по отношению и синему или красному, но вместе с тем, когда я смотрю на синюю или красную поверхность, то не вижу никакой обесцвеченной зоны. Дело в том, что уже на уровне простого видения цветов восприятие не ограничивается элементарной регистрацией того, что ему предписано сетчаточным возбуждением, но реорганизует это возбуждение таким образом, чтобы восстановить однородность поля. В целом мы должны понимать его не как мозаику, но как систему конфигураций. В наше восприятие изначально входят не рядоположенные элементы, но совокупности. Мы группируем звезды в созвездиях так же, как это делали древние, а между тем априори возможны многочисленные иные варианты небесной карты.

// Morlean-Ponty, Mauricе, Le cinema et la Nouzelle Psychologie. — In: Sens et  non-sens, Paris, Nagel, 1948, pp.97-122.

Если верно, что философия с момента провозглашения себя рефлексией или совпадением заранее предполагает то, что только собирается найти, то ей необходимо еще раз все начать с начала, отбросить инструменты рефлексии и интуиции и обустроиться в том месте, где эти инструменты еще не различимы: в многообразии опыта, который еще не «обработан» и дает нам сразу и вперемешку и «субъект» и «объект», и существование и сущность и, таким образом, обеспечивает философию средствами для их нового определения. Видение, речь и даже мышление — правда, с некоторыми оговорками, что с момента абсолютного отличения мышления от речи мы уже оказываемся в режиме рефлексии, — являются такого рода опытами, неопровержимыми и загадочными одновременно. Это многообразие опыта имеет название во всех языках, но такое, которое во всех языках собирает в пучок значения — ростки прямого и косвенного смысла. В результате, такого рода названия отличаются от научных, которые проливают свет, приписывая тому, что названо, описанное значение; названия же опыта являются скорее повторным знаком и настойчивым призывом мистерии, настолько же знакомой, насколько и необъяснимой, и света, который, освещая все остальное, оставляет в темноте свое собственное начало. Если бы мы смогли снова обнаружить в исполнении видения и речи хотя бы некоторые из живых референций, которые предписывают видению и речи их предназначение в языке, то, возможно, они научили бы нас тому, как создать наши новые инструменты, а для начала помогли понять смысл нашего собственного исследования, самого нашего вопрошания.

// Фрагмент книги Мориса Мерло-Понти «Видимое и невидимое» Maurice Merleau-Ponty «Le visible et l‘invisible» Paris, Gallimard 1964

Анализ как идеально отличительный момент знания не может служить основанием какого-либо содержания. Само содержание как результат акта рефлексии уже имеет отношение к миру. Рефлексия не движется в обратном направлении по пути, уже проложенному конституирующим актом, И естественная, в данном случае, ссылка на вещественность мира ведет нас к новой концепции интенциональности. Новый подход необходим, поскольку классическая концепция интенциональности 1, рассматривающая опыт мира с точки зрения чистого конституирующего акта сознания, Может сослаться на вещественность мира только в той мере, в какой она определяет сознание как абсолютное небытие и, соответственно, передает свое содержание «гилетическому слою», принадлежащему непрозрачности бытия. Для того чтобы приблизиться к этой новой интенциональности наиболее непосредственным образом, мы должны рассмотреть понятие формы восприятия и, в особенности, понятие пространства. И. Кант попытался провести демаркационную линию между пространством, как формой внешнего опыта, и вещами, как внутренним содержанием этого опыта. Естественно, что не существует особой проблемы соотношения того, что вмещает, и его содержимого, поскольку это отношение осуществляется только между объектами. Нельзя даже говорить об отношении логического включения, подобного отношению между индивидом и классом, поскольку пространство предшествует своим предполагаемым частям, которые всегда извлечены из него. Пространство — это не Место (реальное или логическое), в котором расположены вещи; оно характеризует только возможную последовательность их расположения.