публикации/авторы/Красненкова И.П.

Рациональное определение свободы, как и судьбы, мало значимы для личности. В экзистенциальной сфере рабство в форме фатальной обусловленности обстоятельствами воспринимается как бег по кругу, разрыв этого круга чреват иллюзией прорыва к свободе. Свобода же воспринимается как поведение вопреки обстоятельствам. Можно согласиться со спинозистским тождеством свободы и необходимости в сфере рацио, однако анти-логика жизни всегда будет отличать свободу от гнета обстоятельств. Можно экзистенциалистски истолковать свободу как фейерверк выбора возможностей, но по нашим несовершенным политическим выборам мы можем судить, насколько сродни игре в орел или решку любая альтернативность ( известный парадокс античного атомизма: если все совершается только по необходимости, то все абсолютно случайно). Абсурд игры может очаровать личность не менее желания вырваться из круга обстоятельств, но есть еще страстное желание обретения смысла бытия, забота обретения экзистенциального будущего и проч. Явление сознательного суицида, или, используя русский термин, — «умного самоубийства» — это некое «смешение карт» — вызов судьбе через прорыв к свободе на уровне чувств и бесстыдная игра в свободу в сфере рацио. В сознательном акте самонасилия всегда присутствует момент иронии в парадоксальном единстве с «вызовом», вот только кого или на что !? Как правило, «умный самоубийца» затевает диалог с теми, кого никогда не увидит и не услышит.

Свое хорошо известное философскому миру сочинение «Миф о Сизифе» А.Камю начинает c знаменательного вступления: «Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема — проблема самоубийства. Решить, стоит ли или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, — значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное — имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями — второстепенно. Таковы условия игры: прежде всего нужно дать ответ.» (А.Камю. «Бунтующий человек»., М., Политиздат., 1990, C.24). Без преувеличения можно сказать, что к этому изречению знаменитого француза могли присоединиться такие русские мыслители как Ф.Достоевский, Л.Н.Толстой, а в определенной мере также В.С.Соловьёв, Н.А.Бердяев, А.Ф.Кони. Анализ суицида для русских мыслителей всегда представлял из себя анализ предельной, «пограничной ситуации» для личности при выборе ею определенного жизненного пути, другими словами, анализ истоков «веры ЖИВОЙ». Для синтетичного, прагматичного русского сознания начала 20-го века был характерен поток такой системы идей, которая бы не только объясняла мир, но и изменяла его хотя бы в масштабах одной личности. Две системы идей в качестве руководящей силы выступили на авансцену в ту бурную, смутную для России эпоху — марксизм и христианство, русский атеизм и русская истовая «живая» вера в Бога. Поиск «града Китежа» превратился в кровавую драму нескольких революций, гражданской войны, эпидемий самоубийств, установления «культа личности», а затем подавляющей индифферентности к вопросам «воли к вере» в философской теории при очевидной значимости феномена «воли к вере» в социальной жизни.

В одном из интервью Н.Винер высказался достаточно определенно: «… если человек не изобретательнее машины, то уже слишком плохо. Но здесь нет убийства нас машиной. Здесь просто самоубийство.» Никто не станет отрицать сегодня, что особенностью современного антропогенеза является конституирование человеком собственной среды обитания, а также технократический характер современной культуры в целой. Проблемой для философа-теоретика в этом случае должая выступить не столько анализ существования биосферы в форме ноосферы, сколько исследование вектора направленности эволюционного процесса с учетом динамики существования различных сфер. Изучение феномена сознательного суицида, исключающего какую-либо психопатологию и составляющего более половины всех совершающихся в мире суицидальных действий приводит философа-аналитика к однозначности понимания важности раскрытия не только сугубо индивидуальных корней суицида, но и усугубляющих явление массового самоубийства условий. То, что суицид давно и прочно занимает место среди явлений демографического ряда, сегодня никого не удивляет, и было известно социологам еще в прошлом веке, но вот проблема поиска оптимальных форм поведения человека как одно из средств прекращения массового самоуничтожения в пределах технократически окрашенной культуры — это уже детище XX столетия.

Каждый человек хотя бы раз в жизни бывает искушаем свободой выбора смерти. Поиск «моральных каникул» имеет оборотную сторону — донжуановское пресыщение жизнью. Тело как «большой разум» приходится обманывать в его стремлении во что бы то ни стало жить и безжалостно расправляться с ним через обретение абсолютной свободы в смерти. Что-то постоянно не связывается, обрывается в наших попытках если не объяснить, то хотя бы рационально описать акт сознательного самонасилия. Даже гениальная полифония романов Достоевского, работа на грани между психиатрией и философией У.Джемса, В.Бехтерева, Р.Лэнга не дают исчерпывающих ответов на поставленный ребром вопрос: в чем основная причина преобладания сознательного суицида над аффектом (80% против 20%), почему неизменно вместе с ростом численности народонаселения планеты происходит рост сознательного суицида в среде наиболее перспективной в эволюционном отношении ?!

Эволюция как в своем определении, так и в сущности поднимаемых ею проблем не представляет на сегодняшний день стройной теоретической концепции. Философы, как правило, пишут по поводу эволюции, их спекуляции часто напоминают фантастические образы книги Л.Кэрролла. Выделяемая в эволюционном процессе «страница» антропогенеза наполнена еще более замысловатыми сюжетами из истории человека «умелого», «разумного», «творческого», etc.  Наиболее зыбкой почвой для философского анализа оказывается понятие психической нормы современного человека, а также особенности сохранения этой нормы древними цивилизациями (достаточно напомнить ведущиеся антропологами и по сей день дискуссии о специфике древнего каннибализма). Тяготение современной науки к раскрытию нетрадиционных моделей сознания в ключе возрождаемого пантеизма, гилозоизма и вариантов панпсихизма не является окончательным решением проблемы его сущности. Альтернатива признания или непризнания эволюционирования сознания до стадии ноосферы — актуальна в конце 20 века не менее, чем в его начале.