публикации/авторы/Исупов К.Г.

Наше время отмечено обостренным вниманием к ситуациям избыточной экзистенции. К ним относится и «вопрос о смерти», современный интерес к которому приобретает подчеркнуто детективный характер,- и не только на уровне масс-медиа. Сейчас мы переживаем накат четвертой волны эклектической танатологии (если первой считать эпоху классического масонства, второй — спиритические дискуссии времен Достоевского и Федорова, а третьей — эмигрантскую публицистику Серебряного века). В четвертой волне угадываются как традиционные формы кризисного сознания, одержимого страхом жизни и сублимированным страхом смерти, так и попытки новой иммортологии и новой танатологической утопии. Менее всего нашлось здесь места осознанию накопленного русской мыслью опыта размышлений о смерти. Философия смерти в России — это философия «ответственного поступания» (М. Бахтин), «трагического историзма» (Г. Флоровский) и личностного самоопределения в мире необратимых действий. Самое поразительное то, что танатология — это наука без объекта и без специального языка описания; ее терминологический антураж лишен направленной спецификации: слово о смерти есть слово о жизни, выводы строются вне первоначального логического топоса проблемы,- в плане виталистского умозаключения, в контексте неизбываемой жизненности. Смерть не имеет собственного бытийного содержания. Она живет в истории мысли как квазиобъектный фантом, существенный в бытии, но бытийной сущностью не обладающий. Танатология молчаливо разделила участь математики или утопии, чьи «объекты» — суть реальность их описания, а не описываемая реальность. Если в архаическом мифе и образах искусства смерть еще может получать эстетические объективации; если историческая психология изучает эволюцию идеи смерти, что позволяет выйти на специфическую типологию культуры, то философия смерти так и не родилась: проблемная фактура танаталогии без остатка проецируется в витальный план.

// Вопросы философии.- 1994.- №3