публикации/авторы/Ратнер Д.

Человек в этом мире, казалось бы, начинается с неограниченных возможностей; в детстве мы хотим объять необъятное. С течением времени понимаем, что жизнь, как правило, скудна выбором. Выбор тем более ограничи­вается, если исходить из положения, что бытие определяет сознание. Можно и наоборот: сознание определяет бытие; и тогда наши возмож­ности значительно расширяются. Нищий говорит принцу: «Зачем тебе столько рубашек, ведь у тебя только одно тело». Действительно, мате­риальные потребности, то, что принято называть «бытием», ограничены, а вот запросы ума и души беспредельны. Мы приобретаем объективные знания о действительности с помощью естественных наук, постигаем мудрость веков с помощью фило­софских учений, пытаемся прорваться за пределы сознания своей конечности зна­комством с мировыми религиями, искусство приближает нас к познанию замысла Бога о человеке. При этом последнее слово за нашим индиви­дуальным выбором: изобретать ли вечный двигатель, искать философский камень, пытаться приобщиться к творящему мир Слову, или найти себя с помощью художественного осмысления жизни — искусства. Что бы мы ни выбрали, важно поставить перед собой высокую цель — легче жить со сверхзадачей. Отправляясь в путешествие, Колумб поставил перед собой сверхзадачу — отыскать рай, а нашел Америку. Тоже неплохо. Каждый человек неповторим, каждому надлежит распознать и реализовать все лучшее в себе, довести свои способности, талант до совершенства. И потому что этого еще не произошло, не наступил век всеобщего братства и любви. Природа творческого вдохновения и откровения раскрывается на бессознательном уровне и на уровне разумного волевого начала. Ху­дожник часто говорит о том, что создаваемые образы «выходят из повиновения — не ведаю, что творю», но и пророк, случается, не властен над своими желаниями — Валаам благословил народ, который уверовал в Единого, а хотел проклясть.

Каждый понимает счастье по-разному. Вопрос «что есть счастье?» равнозначен в некотором смысле вопросу «что есть истина?». Рассуждение на эту тему позволяет осознать свое отношение к жизни, свои планы, ценностные ориентации, нравственные принципы. В настоящем контексте правомерней ставить вопрос не о том, как сделать себя счастливым, а о том, как стать достойным счастья. Счастье — плодотворный поиск самого себя, самореализация. Часто отождествляе­мое со счастьем желание любви есть не что иное, как поиски человека, который помог бы нам открыть лучшее в нас. В этом смысле несчастной любви не бывает. Любовь в понимании Платона — восхож­дение от физиологического влечения (чувственной красоты) к красоте души и духа — энтелехии. Любовь — стремление к идеалу. Разные толкования счастья. В обыденном представлении счастье ассоциируется с удовольствием. Однако люди чаще имеют возможность и желание получить поверхностные удовольствия, а не глубокие. При этом тот, кто познал много легковерных удовольствий, имеет меньше шансов испытать в будущем такие, которые захватили бы его целиком.

Мировоззрение художника, как и всякого человека, определяется складом его мироощущения и внешними обстоятельствами, так называемой, судьбой. Извечен вопрос: насколько мы сами провоцируем свою судьбу и в какой мере судьба формирует нас? Как бы там ни было, но законы существования — жизни мы уясняем на себе, на своем личном опыте. Неповторимое своеобразие каждого человека, и художника в част­ности, дает нам новое философское осмысление реальности. «Радость жизни, всеобщая любовь» Л. Толстого и «несчастнейший» С. Кьеркегора, «подпольный человек» Ф. Достоевского и «сверхчеловек» Ф. Ницше обусловлены не только особенностями их психики и биогра­фическими данными, но и мужеством выбора, последовательностью разре­шения основной проблемы — смысла бытия. «Без знания того, что я такое и зачем я здесь, нельзя жить. А знать я этого не могу, следовательно, нельзя жить» — говорит авто­биографический герой Толстого Левин. Сомнения и искания Левина разрешаются словами мужика Фоканыча, сказанные им о другом му­жике: «Для души живет, Бога помнит, по правде живет, по-Божьи». Жить по-Божьи, в понимании Левина, — значит, жить по совести, помнить о ближнем. Толстой сочувствует нищему мужику, которому, если он соберет сучья с барской земли, внушают, что он вор. Земля должна принадлежать тому, кто ее обрабатывает. Однако Толстой, сколько ни ратовал, чтобы отдать свои имения безземельным мужикам, переписал их на жену и детей. Впрочем, это неважно, кому отдать, ведь, согласно Толстому, освободиться от собственности можно и внутренне, духовно, осознанием ее ненужности. Обладателей земли замучат угрызения совести, и они будут просить крестьян, чтобы, те избавили их от этого бремени. Мужики в свою очередь растрогаются такой добротой и тоже откажутся от земли.