публикации/авторы/Пузько В.И.

Сознание, воплощенное в художественном тексте, своей вневременной особенностью расширяет горизонт нашего сознания. Оно позволяет читателю, не теряя ни на один миг себя, исследовать возможности собственной духовной жизни и тем самым войти в "зону ближайшего развития", которая может быть реализована (Выготский). Это и будет творящий новое ответственный акт-поступок, в котором вживание в личность героя и одновременно вненаходимость (Бахтин), позволяют актуализировать те проблемы, перед которыми стоит человек и которые он сам-собой-себе задал (Мамардашвили). Здесь и сейчас более всего меня интересует проблема ответственности за самоосуществление и способы реализации ее. Вот почему следую я за самоосуществлением столь разных героев Г.Гессе и Г.Миллера: их способы самореализации позволяют исследовать многообразие смыслов и ценностей личности и в свободном акте самосознания и слова открыть прежде всего что-то в себе, что не поддается определению, но заявляет себя как необходимость следовать за этими героями. Покинутость человека в этом мире Богом переживается мной как трагическая данность, которую можно переживать как сиротство, но зато и как свободу от обязанности выполнять чей-то замысел. Однако эта покинутость предопределяет ответственность за усилие быть личностью, поскольку человек "первоначально ничего собой не представляет" (Сартр). И это усилие будет вечным становлением того замысла, которым он может стать. Но может и не стать. Поэтому ответственности за самоосуществление сопутствуют тревога за истинность выбранного пути и поиск множества возможностей самореализации. А.Маслоу называет человека, ответственного за свое самоосуществление, самоактуализирующимся, а С.Мадди -- идеальной личностью, противоположной преморбоидной. Но каждый из них понимает под этим такую личность, ответственность которой за реализацию себя подразумевает единственное средство -- только себя. Способы, которыми разрешается путь к самому себе, ведут к некому беспределу ответственности за самоосуществление своих возможностей.

// Из материалов научной конференции "Теология, философия и психология ответственности", Владивосток, 1995.

Судьба человека есть не непрерывный континуум событий, а лишь те мгновения его бытия, которые возникают в нем, когда словно что-то озаряет их светом. Неизвестно, есть ли человек этот источник света, но он живет длением в себе тех мгновений, которые освещены в нем этим светом. Как будто мерцание этих мгновений и есть весь состав его жизни, поскольку все остальное лежит во тьме его памяти и не присутствует в его бытии. Это мерцание мгновений "собирает" жизнь человека в тех пространствах, где возможна полнота собственно человеческого акта. М.Бахтин называет эти мгновения ответственными поступками человека, в которых он обретает свою единственную единственность, или не-алиби бытия, В.Библер -- нравственными перипетиями, Г.Зиммель -- кульминациями. Мы же воспользуемся образом Г.Марселя -- "словно в молниеносной вспышке" возвращаются к нам в своего рода символическом качестве святые ценности нашей жизни. Мы полагаем, что эти озарения, вдохновения, понимания... всегда совпадают с мерцанием между жизнью и смертью. И в этот момент мерцания человек есть и нет, остро прикасается к "я есть" перед лицом "ничего", и при этом приумножается -- двоится и пребывает в единстве, припав к Смыслу Целого. Мерцание -- континуум высвечивания мгновений предельной очевидности и ясности осуществимости и феноменальной полноты человеческого "я здесь" -- предельной включенности, живого присутствия человека в мире и мира в человеке. Не жизнь, и не смерть -- конечности бытия человека, -- а именно мерцание между ними есть предельная онтологическая данность человеческого. Удерживание предела, границы дает актуальность целого существования человека -- "живого, невербального, внутри и в момент акта существующего"

Доныне я недоумевала над рождением заключительных строк "Евгения Онегина", написанными гением в расцвете его осознавания себя таковым, цветущим мужчиной с солнечной энергией любви и жизнелюбия. Однако через некоторое время автор стал настойчиво осуществлять в жизнь вывод своего романа. И только сейчас, изрядно душевно намаявшись над мучениями любви и страсти набоковского героя, я начала приближаться к пониманию этого трагического смысла. Как не случайно, видимо, под пером Набокова рождались роман "Лолита" и перевод на английский "Евгения Онегина", так не случайно и во мне встретились эти два текста и осветили друг друга, и я начала приближаться к пониманию: "блажен, кто праздник жизни рано оставил, не допив до дна бокала полного вина, кто недочел ее романа и вдруг умел расстаться с ним…" Впервые я поняла через героя романа В. Набокова "Лолита", что уметь расстаться с жизнью трудно.

Мне хотелось бы внести свой вклад в разговор о так называемом экзистенциальном неврозе. Известно, что люди, ищущие психотерапию, в большинстве случаев разочарованы в основах и сущности своей жизни. Субъективно они переживают потерю смысла жизни или же не могут его найти. Очевидно также, что многие люди, ощущающие себя относительно здоровыми и не нуждающиеся в психотерапии, страдают от одиночества и от некой опустошенности души. Последний вариант -- неклинический, экзистенциального невроза, -- я хотела бы проиллюстрировать анализом глубоко потаенного состояния одного литературного героя, а именно -- главного героя романа Германа Гессе "Игра в бисер" Иозефа Кнехта. Состояние Иозефа описано следующим образом: "Это было чувство, легко переносимое на первых порах, даже почти неприметное состояние, не связанное, в сущности, ни с какой болью и ни с какими лишениями, вялое, тупое, скучное душевное состояние, определить которое можно было, собственно, лишь негативно, как убыль, уход, и в конце концов отсутствие радости... Когда пасмурно, но не до черноты, душно, но грозы нет... все тянулось лениво, нудно, нехотя, через силу... ничего, кроме усталой, серой, безрадостной пустоты, этого чувства неизбывной пресыщенности. Он чувствовал, что пресытился всем: самим существованием, тем, что дышал, ночным сном, жизнью в своем гроте на краю маленького оазиса, вечной сменой сумерек и рассветов, вереницами путников и паломников, людей, ехавших на верблюдах, и людей, ехавших на ослах, а больше всего ТЕМИ, КТО ПОЯВЛЯЛСЯ ЗДЕСЬ РАДИ НЕГО САМОГО".

// Материалы Научной конф. "Теология, философия и психология одиночества". Владивосток, 1995